Олег Буткевич - Красота Страница 10

Любые же попытки охарактеризовать объективно-эстетический предмет не через его эстетическое восприятие, но выделив некоторые его объективные собственные качества, не связанные с повышенно эмоциональным, повышенно человеческим содержанием эстетической оценки, немедленно лишают этот предмет всякой специфики именно эстетического предмета. Поиски природной объективности в этом случае превращают объективно-эстетическое просто в объективно-природное: природная жизнь, природный ритм, природная целесообразность. Поиски общественной объективности — либо в утилитарные функциональные отношения типа пользы, либо подменяют искомую общественную объективность общественной обусловленностью идеалов и оценок. В том и другом случае эстетическая определенность предмета уходит из его характеристики, как вода из решета. Или тавтология «объективно-человеческих» эстетических определений, или утеря всякой определенности. Третьего не дано.

Однако дело не только в этом. В логической неразрешимости задачи при внимательном анализе ее условий можно увидеть поистине грозную для исследователя ее неразрешимость в принципе. Более того, неправомочность самой ее постановки.

Ведь если «объективно-эстетическое» принципиально, по самой своей природе не поддается рациональному исследованию (пи объективно-аналитическому, ни логическому), значит либо его не существует вовсе, либо оно иррационально. Предположить, будто есть действительно нечто объективное вне сознания, не поддающееся научному эксперименту и анализу и, следовательно, принципиально не входящее в научную истину, значит или признать непознаваемость части материи, или допустить существование в мире неких воспринимаемых лишь интуитивно нематериальных явлений.

Если бы нам вдруг удалось в самом деле найти объективно существующий (общественный или естественный — безразлично), непознаваемый логически специально эстетический предмет (вне сознания), это означало бы, что, помимо естественной и общественной форм движения материи, в объективном мире оказалось бы нечто третье, нечто нематериальное, нечто восстающее против материалистического решения основного вопроса философии. Именно таким, если подойти к проблеме со всей строгостью, и предстает перед нами непознаваемое рационально «эстетическое своеобразие» действительности. Ведь принципиально непознаваемое научно-исследовательскими методами «объективно-эстетическое» никак не может стать достоянием истины.

Таков печальный, неумолимый итог последовательного поиска особого объективно-эстетического содержания действительности.

4. ПОСТАНОВКА ВОПРОСА

Однако, как сказано, не дело истинно научного исследования только обозревать то, что дурно ли, хорошо ли выполняли другие, или только следовать предшественникам. Если мы теперь обратимся к сформулированному в начале главы первому, гносеологическому вопросу эстетики и вновь задумаемся над его смыслом, то увидим, что сложность его решения неизмеримо возросла.

В самом деле, казалось бы, для ответа на этот вопрос необходимо было найти некую объективную эстетическую закономерность или закономерности, некие объективные качества красоты, которые нашим субъективным ощущением мы и воспринимаем как красоту действительности. Именно такой путь подхода к решению проблемы настойчиво подсказывает весь опыт материалистической гносеологии.

Но, как мы только что убедились, поиски «объективной красоты» на практике оборачиваются поисками нематериального содержания объективного мира. «Объективно-прекрасное», в любом варианте, — это же и есть особый «объективно-эстетический предмет», воспринимаемый исключительно субъективным ощущением, определяемый исключительно через это ощущение и принципиально непознаваемый рационально, иначе говоря, не познаваемый вообще, ибо он по самой своей природе остается за пределами истины.

Хотим мы того или нет, мы оказываемся перед вопиющим противоречием. С одной стороны, чтобы материалистически решить проблему прекрасного, очевидно, необходимо найти вне сознания объективно-прекрасное. Иначе наше субъективное ощущение красоты как бы повисает в воздухе, открывая настежь двери идеалистическим концепциям. С другой стороны, с точки зрения материализма, в мире не может присутствовать нечто не познаваемое наукой и, следовательно, не входящее в истину.

С одной стороны, необходимо доказать объективность прекрасного. С другой — такая объективность, окажись она доказанной, восстает против материалистического решения основного вопроса философии.

Так выглядит до конца обнаженная сложность задачи.

Из двух противоположных суждений, подавляющих своей противоречивостью, второе — несомненно. Теоретически оно неуязвимо. Следовательно, чтобы выйти из создавшегося тупика, необходимо со всей внимательностью присмотреться к первому положению и постараться понять, в чем заключается его уязвимость и как следует изменить постановку задачи, дабы она оказалась разрешимой.

В том, что вне сознания существует нечто совершенно объективное, вызывающее в нас чувство прекрасного, сомневаться не приходится. Стало быть, единственно возможным вариантом, разрешающим возникшее противоречие, может быть предположение: то, что вызывает в нас ощущение красоты, само по себе не является объективной красотой.

Иными словами, нам следует прежде всего ответить на вопрос: обязательно ли наше субъективное ощущение красоты должно иметь своим источником вне нас объективное качество или объективную закономерность именно красоты?

На первый взгляд, постановка подобного вопроса как бы вступает в противоречие со всей материалистической теорией познания, превращая ощущение прекрасного в чисто субъективное, априорное свойство сознания наделять внешний мир несуществующим объективно качеством. Не здесь ли прямой путь в субъективный идеализм? Как пишет один из авторов-«общественников», «отрицать объективность эстетических свойств — значит отрицать объективную причинную обусловленность эстетических категорий, отрицать объект эстетического отношения со всеми вытекающими отсюда субъективистскими последствиями» 38.

Однако так ли это? Ведь речь идет не о том, будто вне сознания нет ничего объективно определенного, что могло бы вызывать наше субъективное ощущение. Речь вдет о другом: существует ли красота, именно как красота, вне сознания, или же некое вполне объективное явление, не будучи объективной красотой, вызывает в нас субъективное чувство красоты?

Такое предположение вовсе не представляется абсурдным. Все, что нам известно о красоте, что говорит опыт ее познания и изучения, свидетельствует о том, что красота — это наше человеческое, глубоко эмоциональное переживание, возникающее при столкновении сознания с теми или иными фактами и явлениями действительности. Мы можем лишь констатировать, что качества данного предмета вызывают в нас чувство его красоты, что мы чувствуем его красивым; но ничто не доказывает при этом, что предмет обладает, помимо всех своих качеств, еще и особым объективным качеством красоты. Скорее, напротив. Любое объективное исследование предмета свидетельствует об обратном.

Нельзя забывать, что ощущение красоты — это, пусть чрезвычайно сложное, особенное, требующее внимательного исследования, но все же именно ощущение. Следовательно, как и при всяком ощущении, наше чувство, в данном случае эстетическое, в силу своей непосредственной природы неизбежно переводит внешние объективные закономерности на специфический язык человеческих чувств, дающих нам правильную картину мира, но уже не в его объективных, не зависящих от человеческой реакции характеристиках (раскрываемых научным анализом и логическим мышлением), а в наших субъективных непосредственных переживаниях. Эти последние никогда не бывают и не могут быть тождественны объективному источнику во вне, ибо они есть психофизическая реакция на этот источник и в отличие от абстрактного познания не способны объективно-логически проанализировать собственную его природу. Иначе зачем было бы нам абстрактное мышление? «Ощущения не похожи на объективные свойства именно потому и именно в той мере, в какой они есть ощущения, то есть психические явления, факты сознания [...] Значит то, что в ощущениях есть специфически чувственного, то есть переживания сладкого, зеленого, горячего, скользкого и т. д., не может быть присуще объектам: если бы было иначе, то объекты превратились бы в комплексы психических переживаний»33.

В. И. Ленин писал, что «чувства дают нам верные изображения вещей, что мы знаем самые эти, вещи, что внешний мир воздействует на наши органы чувств» 40. Но в то же время «чувственное представление не есть существующая вне нас действительность, а только образ этой действительности» 4I.