Нина Эптон - Любовь и испанцы Страница 10

Амадис Галльский, один из первых сентиментальных романов, видимо, был написан в Португалии, а к середине четырнадцатого века приобрел известность и в Испании. По словам Амадора де лос Риоса{63}, в Севильском университете сохранилась могила магистра ордена Сантьяго{64} дона Лоренцо Суареса де Фу-гуэроса, умершего в 1409 году. Рядом с ним изображена собака, на ошейнике которой дважды готическим шрифтом начертано имя «Амадис». Эта книга и многочисленные подражания ей стали настоящими бестселлерами в большинстве стран Европы.

Другим сентиментальным романом, вскоре переведенным на английский язык, была Темница любви Диего де Сан-Педро, которая втравила автора в неприятности с Инквизицией, поскольку в ней земная любовь кощунственно возводилась до статуса небесной. Это, видимо, первый роман, в котором влюбленные обмениваются письмами. Высокомерная героиня Лауреола, после того как ее вызволили из заточения в башне, обвиняет своего верного возлюбленного Лериано в оскорблении ее чести слишком интимными письмами. Лериано объявляет голодовку. На грани голодной смерти он все же находит в себе силы, чтобы, в ответ на длинную речь своего двоюродного брата Тефео с обличениями в адрес женщин, представить в их защиту аргументы, аккуратно и логично разделенные на пятнадцать статей и двадцать доводов. А вот и пассаж, так встревоживший моралистов Инквизиции: «Женщины одаряют нас всеми основными и теологическими добродетелями{65}, и любой влюбленный начинает верить в Бога с большей силой». Лери-ано умер после того, как проглотил письма Лауреолы, предварительно разорвав их на мелкие кусочки и запив стаканом вина.

В Селестине печальный конец ждет обоих влюбленных. Ка-листон, спускаясь после тайного свидания со стены сада своей дамы, оступается, падает и тотчас же умирает. Его слуга Тристан восклицает: «О несчастье! Несчастье! Какое ужасное зрелище! Помоги, Сосия, помоги собрать эти мозги, что разбросаны здесь меж камней, и вложить их обратно ему в голову. О несчастный хозяин! О несчастный день! О сколь внезапный и неожиданный конец!»

Мелибея, услышав о смерти возлюбленного, кончает с собой, но прежде обращается к отцу: «Я охотно сказала бы тебе несколько слов утешения перед своим радостным и желанным концом, взяв их из тех старинных книг, что ты велел мне читать для развития рассудка и разумения, но память изменяет мне, ибо я взволнована потерей и смертью моей любви, а также потому, что вижу, как неудержимые слезы ручьями стекают по твоим морщинистым щекам».

Ни одна из этих сентиментальных книг о рыцарстве не была высокоморальной в полном смысле этого слова. «А что вы скажете об этих королевах или же будущих императрицах, которым ничего не стоит броситься в объятия незнакомого странствующего рыцаря?» — заметил толедский каноник в библиотеке Дон Кихота. Но большинство юных дам, вероятно, согласились бы с Мариторнес{66}: «Я тоже страсть люблю послушать романы, уж больно они хороши, особливо когда пишут про какую-нибудь сеньору, как она под апельсиновым деревом обнимается со своим миленьким, а на страже стоит дуэнья, умирая от зависти и ужасно волнуясь. Словом, для меня это просто мед».

Те, кто выступал против земной любви, делали это неискренне, как уже упоминавшийся протопресвитер из Иты, а также протопресвитер из Талаверы Алонсо Мартинес де Толедо{67} в своей книге Corvacho — о reprobation del amor mundano, написанной в подражание Боккаччо. Как и Книга благой любви, Corvacho написана в естественном, разговорном стиле, ее автор мужчина, знавший женщин — и их гардеробные комнаты — весьма близко. (Историк косметики найдет здесь для себя богатый материал.)

По словам протопресвитера Талаверского, люди слишком уж много знают о том, что такое любовь, В старые времена — те самые пресловутые старые времена, что так будоражат воображение,— двадцатипятилетний мужчина и двадцатилетняя девушка почти ничего о любви не ведали. «Стыдно даже говорить о том, что происходит в наши дни, ибо это вполне может привести к концу света. А он наступит скоро, если все будет продолжаться по-прежнему».

Влюбленные должны быть богатыми. И не только потому, что, как отмечали средневековые авторы, они должны делать подарки объекту своей страсти, но и чтобы подкупать людей, всюду сующих свой нос, заставлять закрывать глаза тех соседей, что слишком много видят, и зажимать уши тем, кто слишком много слышит. Автор также не без сочувствия напоминает, что женщины должны особенно следить за своей репутацией. Согрешив хотя бы раз, они тем самым погубят всю свою жизнь, тогда как к прегрешениям мужчин принято относиться снисходительно.

Когда в уме человека возникает мысль о грехе, протопресвитер настоятельно советует ему перекреститься и отправиться на поиски человека, с которым он сможет поговорить и отвлечься от искушения. Пусть он зайдет к другу или соседу и заведет с ним беседу, даже если ему этого не хочется. «Если в это время ты лежишь в постели, немедленно встань, освежись и молись. Не смотри слишком долго на других женщин, ибо возникает опасность, что их вид заставит тебя вспомнить образ любимой».

Страсть послужила причиной многих смертей, и протопресвитер приводит ужасные примеры: одна женщина кастрировала своего любовника, приревновав его к другой; жена откусила мужу язык, ибо подозревала, что он ей неверен...

Глаза женщины обладают удивительной силой: «Взглядом она насмехается над мужчиной, взглядом говорит с ним, взглядом вызывает у него любовь к себе, взглядом может его убить... да ведь женщина может разыграть глазами больше игр, чем фокусник — своими картами». Все эти трюки передавались по наследству, от матери к дочери. Глаза испанок — самые выразительные в мире. Я помню, как, будучи еще ребенком, застала нашу горничную Пепиту, когда та строила глазки перед зеркалом. Мой десятилетний знакомый мальчик-англичанин подумал, что она сошла с ума. «Зачем, Пепита, ты вращаешь глазами, как припадочный фокстерьер?» — засмеялся он. Пепита нахмурилась. «Сегодня на ярмарке я встречаюсь со своим novio»,— ответила она, продолжая свои упражнения. «Ну не правда ли, я guapa, я очень мила?» — заявила она, жуя сырую луковицу. Прежде чем мы успели ответить, Пепита вновь отвернулась к зеркалу и принялась бросать внезапные косые взгляды, используя при этом технику «вспышки молнии» индийских танцовщиц, к которой она добавила от себя чуточку испанской остроты.

Требуется большая физическая энергия, чтобы быть хорошим или, по меньшей мере, популярным любовником. Протопресвитер Талаверский, размышляя о различных типах темперамента, выразил мнение, что флегматики для занятий любовью не годятся. «Они чрезвычайно ленивы,— писал он,— и в то же время трусливы и подозрительны. Для того, кто хочет любить в соответствии с современными обычаями, необходимо быть ловким, упорным, влюбчивым, щедрым, учтивым, умеренным, дерзким, пылким и утонченным. Как может флегматик любить и быть любимым? Стоит ему увидеть, намереваясь отправиться к любовнице, что идет дождь или снег, как он сразу начинает сомневаться и спрашивать себя: «Идти мне? Или не идти? Если пойду, то промокну, наткнусь на полицейских, которые отберут у меня шпагу; упаду в грязь и испачкаю одежду; лучше я надену галоши... Меня укусит бродячая собака или нападут бандиты и всадят мне в спину нож...»

Дойдя до дверей дома своей возлюбленной, он не осмелится забраться к ней через окно или по лестнице — нет, только не он! Шаркая ногами, он пройдет немного вперед и, затаив дыхание, осмотрится, вглядываясь во все углы, чтобы убедиться, не скрываются ли там вооруженные мужчины. Любовница пытается его приободрить. «Успокойся, amigo, не бойся, это всего лишь кошка».— «Ах, госпожа, я хочу уйти,— восклицает он,— я не могу здесь оставаться, у меня волосы дыбом от страха». Она, видя, в каком состоянии находится ее поклонник, и понимая, что, если он останется, от него будет не много толку, говорит себе: «Совсем как женщина... Зачем мне здесь еще одна женщина?» — открывает дверь и выталкивает его на улицу.

Отпустив обычные сатирические замечания насчет браков между стариками и девушками, молодыми мужчинами и старухами, разврата духовенства, суеверий и черной магии (в которую он тем не менее, кажется, верит), веселый священник отпускает такую, совершенно не подобающую религиозному деятелю, фразу: «Закончил писать на десятый день сентября, когда Юпитер находился в доме Венеры, а Сатурн возлежал с болью в боку. Но жаль несчастного человека, который спит один, с головной болью, и в доме которого никогда, ни разу за многие годы, не жужжало веретено; это наихудшая участь изо всех возможных».

За исключением неравных браков, о которых упоминают протопресвитер Талаверский и другие писатели того времени, молодых людей, видимо, нелегко было заставить вступить в брак против их воли. Плеберио, отец Мелибеи, замечает в Селестине: «В этом случае законы дозволяют и мужчинам, и женщинам, хотя бы те и находились под властью родителей, самим делать выбор».