Гамильтон Гибб - Арабская литература Страница 11

3. (847–945 гг.)

Предшествующий период завершился приходом к власти халифа ал-Мутаваккила (847–861). За столетие своего существования Аббасидская династия истощила свои силы и с этого времени целиком и полностью зависела от своих защитников, явившихся извне либо по приглашению, либо самовольно. Подобно всем мусульманским династиям, она лишь в дни своей молодости и силы оказывала широкое покровительство всем, кто занимался наукой и литературой; придя в упадок, она сильнее ощутила необходимость примирения с могущественной властью богословов. Их поддержка обошлась недешево; но богословы были пока не в силах одолеть дух исследования и скрытый гений мусульманской общины, хотя позже они без труда подавляли всякую оппозицию. Ал-Мутаваккил сделал все, что мог: он дал ортодоксии поддержку светской власти; он заставил замолчать ал-Мухасиби, самого выдающегося суфийского проповедника в Багдаде; он объявил вне закона шиизм, ввел в принудительном порядке строгие законы против роскоши, ограничил гражданские права христиан и иудеев. Чернь его поддерживала, и всякий поэт или писа-{50}тель, который обнаруживал малейшую независимость, подлежал расправе самосудом как му'тазилит.

Однако му'тазилизм оставался угрозой до тех пор, пока ортодоксия отвергала всякое обращение к разуму. Богословы могли закрепить свою победу, только повернув диалектику му'тазилитов против них самих; такая схоластическая теология возникла одновременно в Египте, Багдаде, Самарканде и постепенно полностью вытеснила му'тазилизм. Главная заслуга в этом принадлежит вождю богословов в Багдаде ал-Аш'ари (ум. в 935 г.), который сам получил образование среди му'тазилитов. Наиболее умеренные му'тазилиты составили левое крыло богословов-схоластов, а более радикальные нашли новую сферу деятельности в шиизме. Однако аш'аритская школа также подверглась испытанию; ханбалиты все еще отказывались допускать какое бы то ни было обсуждение, и прошло полтора века, прежде чем аш'аризм стал ортодоксальной школой в исламе.

Едва ортодоксы побили му'тазилитов их же оружием, как выяснилось, что им угрожает новая опасность со стороны движения, которое до тех пор находилось в тесном союзе с ними. С первых дней существования ислама многие верующие прославились своим аскетизмом. Эти набожные люди раннего периода декламировали весь Коран снова и снова, пока "сокровенный смысл" каждого стиха не становился для них живой действительностью. Наиболее типичным представителем аскетизма первого века является ал-Хасан из Басры (ум. в 728 г.). Исключительное благочестие и стойкость он сочетал с ясным умом и поразительным красноречием, отразившимся в его проповедях, которые дошли до нас. Несмотря на нападки цеплявшихся за букву богословов позднего времени, светлая память о нем живет в исламе до настоящего времени. Во втором столетии этот примитивный аскетизм получил широкое распространение и, оставаясь целиком на почве ислама, породил несколько типичных религиозных форм. Нам известно о частых уходах в монастыри и уличных «проповедниках» в Басре и других местах. Эти аскеты (около этого времени их стали называть суфиями) встречались среди кадаритов и шиитов, равно как и среди ортодоксов. Первоначальный мистицизм ислама неизбежно должен был усвоить некоторые элементы из {51} других религиозных систем, хотя и не строго выдержанных в духе Корана, но все же так или иначе совместимых с ним. Самым ярким примером этого является переход от аскетического мотива страха перед богом к благочестивому и мистическому мотиву любви к богу, который лучше и проще всего выразила поэтесса Раби'а из Басры (ум. в 801 г.). В этом нельзя не усмотреть влияния сирийского мистицизма.

До сих пор цели и методы суфиев ни в чем не противоречили общему духу ислама. Но когда в третьем веке мистическая любовь к богу переросла в экстаз, символически выражаемый в чувственных образах; когда доступные лишь посвященным суфийские толкования Корана начали сильнее отличаться от общепринятого внешнего понимания и суфии стали претендовать на свободу от религиозных обрядов, обязательных для всех мусульман; когда, к ужасу непосвященных, суфии заговорили о божестве от первого лица, — богословы поняли, что нужно готовиться к новому сражению. Все это пока, видимо, оставалось достоянием немногих передовых мыслителей; только в следующем веке давние собрания для чтения Корана (зикр) стали использоваться в известных кругах для того, чтобы вызывать экстаз различными способами самовнушения. В вопросах веры и религиозной практики суфии большей частью были еще заодно со своими единоверцами-мусульманами, и именно в суфийских кругах аргументация му'тазилитов впервые была отражена их собственным оружием. Между тем тенденция развития суфизма неизбежно увеличивала пропасть между богословами и мистиками, и когда суфийские воззрения выросли в единое, хотя и сложное, соперничающее учение, богословы почувствовали, что настало время выступить. Центральной фигурой в этой борьбе был перс ал-Халладж, представитель кульминационной стадии раннего мистицизма. Его жизнь, учение и сохранившиеся труды подробнейшим образом рассматриваются в серии монографий профессора Массиньона, который отверг приписываемый ранее ал-Халладжу спекулятивный пантеизм и привел многочисленные доказательства ортодоксальности основ его учения. Его популярность встревожила слабое правительство Багдада, и за несколько неосторожных фраз он был осужден советом богословов и предан мучительной казни в 922 г. После {52} его смерти суфизм продолжал развиваться в двух направлениях: одно искало примирения мистики с ортодоксальной (аш'аритской) теологией, ведущим писателем которой до ал-Газали был автор популярного трактата (Рисала) ал-Кушайри (ум. в 1072 г.); другое все больше и больше склонялось к пантеизму и антиноминизму. Хотя второе направление пустило более глубокие корни на персидской, чем на арабской почве, мы встречаем его позднее и в арабской литературе.

Мы рассмотрели здесь эти религиозные противоречия по двум причинам. Совершенно не коснуться богословской литературы, значило бы дать искаженную картину арабской литературы, значительная часть которой религиозна. Кроме того, религиозные противоречия образуют фон для всей литературы этого периода, поскольку почти каждый значительный писатель так или иначе интересовался ими и его отношение к ним отразилось в его произведениях. Однако в дальнейшем мы не станем снова возвращаться к религиозным движениям, кроме как в связи с теми поздними писателями, которые занимают особое место и в литературе и в теологии.

Важнейшим литературным явлением, связанным с ортодоксальной реакцией, было составление окончательного свода предания **. Хотя Малик ибн Анас и ортодоксальные богословы провозгласили принцип, что право должно основываться на предании, большая группа традиционалистов изучала его не столько с юридической, сколько с теологической точки зрения, и ни один традиционалист не назначался на судейскую должность, если он не изучал права. Чтобы исправить это, был введен новый способ изложения предания. Прежние своды, среди которых важнейший — Муснад Ибн Хан-бала, группировали предания независимо от содержания под именем того современника Мухаммада, на которого ссылались как на первоисточник. По новой системе предания располагались тематически с целью показать, что изучение преданий сзмо по себе дает практический опыт в юриспруденции.

______________

** О жизни, действиях и словах Мухаммада. (Прим. перев.)

Первый свод нового типа, составленный ал-Бухари (ум. в 870 г.), был предназначен служить руководством {53} по юриспруденции, хотя он, кроме чисто юридических, включает самые разнообразные предания — биографические, этические и медицинские. Каждый раздел предваряется введением, объясняющим юридическое применение содержащихся в нем преданий; в некоторых случаях мы даже находим названия глав без соответствующих преданий, из чего явствует, что автор свода придерживался тематического принципа. С другой стороны, современный ему свод, составленный Муслимом (ум. в 875 г.), предоставляет читателю самому решать вопрос о применении каждого предания и главным образом стремится представить полное собрание всех «здоровых» преданий.

Необходимость такой попытки назрела давно. История развития предания в исламе весьма примечательна. Поскольку проблемы, стоявшие перед ранней общиной, усложнились, в богословских кругах вошло в обычай строить предположения о том, каковы были бы действия (сунна) пророка при данном стечении обстоятельств, и пускать свое суждение в ход в виде предания (хадиса), исходящего от самого пророка. Эти предположения разнились в зависимости от противоречивых воззрений различных сект и партий и, естественно, что явно противоречили друг другу. Люди, изучавшие предания, поставленные перед необходимостью разобраться в них, прежде всего попытались установить достоверность цепи передатчиков (иснада), на которую опиралось предание. Предполагалось, что подлинность предания должна удостоверяться надежным человеком, слышавшим его от другого надежного человека, и так далее вплоть до современника пророка, который поклялся, что слышал, как пророк сказал те слова, или видел, как он совершил тот поступок, о котором рассказывается в предании. Однако иснад можно было подделать так же легко, как и само предание. И действительно, на протяжении двух столетий каждое движение в исламе старалось снискать поддержку своим целям, вкладывая в уста пророка изречения, которые говорили бы в пользу его позиции. Например, когда шииты заявили о праве Алидов на халифат, ортодоксы возражали, ссылаясь на предание: "У нас, пророков, нет наследников". Когда аскеты вложили в уста Мухаммада завет об отречении от всего мирского, практикующие юристы и деловые {54} люди ответили преданиями, предписывающими уделять мирским делам должное внимание. Этот конфликт перешел даже в область истории, где школа историков во главе с ал-Вакиди, стремясь оправдать роскошь двора и предать забвению скромность жизни Мухаммада, сумела ввести в заблуждение всех поздних писателей, утверждая, что Мухаммад и его сподвижники якобы пользовались всеми доступными им благами.