Самиздат в СССР. Тексты и судьбы - Юлия Анатольевна Русина Страница 11

Заочная посмертная комплексная экспертиза, проведенная комиссией из 13 ведущих российских специалистов в 1991 г. по постановлению Главной военной прокуратуры, показала, что принудительное лечение П. Г. Григоренко было необоснованным, т. к. психическим заболеванием он не страдал[74].

Людмила Алексеева, возглавляющая сегодня Московскую Хельсинкскую группу, в одном из интервью[75] на вопрос о самом тяжелом решении, которое ей приходилось принимать в жизни, назвала решение подписать свое первое письмо протеста в 1967 г. Отмечая смысловые различия понятий «инакомыслие» и «инакодействие», правозащитница объяснила свою точку зрения: «Когда моего друга Юлика Даниэля арестовали, были письма в его поддержку его друзей и его коллег-писателей. Я не участвовала в этой кампании, просто мне не приходило в голову, что я могу сказать что-то особенное. Я с упоением читала эти письма, перепечатывала их, распространяла. <…> Мы не были инакомыслящие. Потому что подавляющее большинство думающих людей думало так, как мы. <…> Другое дело – инакодействующие…» Именно к инакодействию, требующему большого мужества, а иногда и самоотречения, с учетом понимания последствий, ветеран правозащитного движения относит участие в оппозиционных демонстрациях, публичные выступления на собраниях, личные подписи под письмами протеста.

Создание и распространение открытых писем, обращений и заявлений протеста, коллективных и единоличных можно назвать одним из основных методов борьбы с режимом и формой проявления несогласия людей с проводимой советским государством внутренней политикой. Сам факт подписи уже был актом гражданского мужества и демонстрацией оппозиции. В связи с этим тексты писем, направляемые в официальные инстанции различным должностным лицам и ходившие в самиздате, с учетом их огромного количественного и содержательного потенциала являются одним из главных исторических источников по истории инакомыслия и диссидентского движения в СССР.

2.2. Материалы судебных процессов

Самостоятельным видом социально-политического самиздата являются материалы судебных процессов над правозащитниками или теми, кто подвергся преследованию за свои убеждения. Протоколы судебных заседаний составляют сегодня часть уголовно-следственных дел и хранятся в фондах силовых ведомств в государственных архивных учреждениях. При соблюдении определенных правил, ограничивающих доступ к сведениям личного характера, имеется возможность их использования в научных целях. Но в те времена, когда эти процессы были советской реальностью, вряд ли большинство рядовых граждан могло узнать о подробностях заседаний. В современной научной литературе существует мнение, что «показательные политические процессы над оппозиционными писателями и известными правозащитниками» использовались как один из «путей систематического профилактирования довольно многочисленного околодиссидентского культурного слоя»[76]. Процессы сопровождались тщательно подготовленными кампаниями в прессе с целью дискредитировать оппозицию в глазах простых людей и напугать потенциальных диссидентов.

Для правозащитников было важно присутствовать в зале судебного заседания, где происходили процессы над инакомыслящими, по нескольким причинам. Во-первых, для моральной поддержки своих товарищей. Во-вторых, чтобы придать гласности действительное содержание процесса, его ход, слова судей, прокуроров, подсудимых и их адвокатов. Хотя часто попасть на судебное заседание было очень непросто, т. к. залы намеренно заполнялись «людьми в штатском», пришедшими «по пригласительным билетам», а со стороны обвиняемого разрешалось присутствие только близких родственников. У родных и друзей, которым удавалось проникнуть в зал суда, выработались навыки запоминать по частям, а затем, по завершении очередного заседания, записывать ход судебных разбирательств. Материалы судебных процессов, напечатанные на машинке, становились, таким образом, доступными в самиздате, а с появлением ХТС регулярно публиковались в бюллетене правозащитников.

Адвокат Дина Каминская (защитник Владимира Буковского, Павла Литвинова, Юрия Галанскова) так пишет о политических судебных процессах в своих воспоминаниях: «Секретарь дает распоряжение впустить публику. И сразу же наш небольшой зал наполнился, набился до отказа какими-то необычными для суда людьми. Они все знали друг друга, громко разговаривали, смеялись, какая-то единая по своему облику “оперативно-комсомольская” масса. Потом это станет привычным, будет повторяться во время каждого процесса над инакомыслящими. Я начну отличать тех, кого видела раньше, от тех, кого впервые включили статистами в эту массовку. Они нужны были для того, чтобы заполнить зал “своей”, надежной публикой, чтобы не пустить в зал других – тех, кто с утра до вечера в течение трех дней будет стоять на улице перед судом и ждать каждой вести о своих друзьях-подсудимых. Так власти пытаются обеспечить закрытость этих “открытых” процессов. Так пытаются пресечь всякую возможность утечки информации из зала суда. И все же, чаще всего кому-нибудь из родственников подсудимых удавалось пронести в сумочке или в кармане пиджака магнитофон или кто-то умудрялся тайно стенографировать ход процесса. Так после каждого процесса появлялась почти дословная запись всего того, что происходило в суде»[77].

Одним из первых документов самиздата, получивших широкое хождение, была запись судебного процесса по делу Иосифа Бродского (февраль 1964 г.), сделанная журналисткой и писательницей Фридой Вигдоровой[78]. Сегодня специалисты, изучающие самиздатские тексты как «вторую (другую) культуру», относят этот документ к «высокому» или «классическому» самиздату. Многократно цитировались и широко известны неординарные для советского сознания ответы начинающего поэта-переводчика на вопросы судьи (фамилия которой – Савельева – также стала почти нарицательной) о том, кто награждает человека поэтическим даром и надо ли этому учиться.

Обращают на себя внимание речевые и личностные характеристики свидетелей со стороны защиты и обвинения, участвовавших в суде над И. Бродским. Хотя в советском праве не было таких понятий, как «свидетель обвинения» или «свидетель защиты», но по сути дела, выступая против обвиняемого или в его пользу, они таковыми являлись. Так, руководитель молодежного литературного объединения Ленинграда Наталья Иосифовна Грудинина, профессиональный поэт и переводчик, знакомая со стихами Бродского, называет его «очень талантливым поэтом, на голову выше многих, кто считается профессиональным переводчиком», обладающим «специфическим, не часто встречающимся талантом художественного перевода стихов». Объясняя особенности труда начинающих поэтов, Н. И. Грудинина иллюстрирует его шуткой, очень не понравившейся судье: «разница между тунеядцем и молодым поэтом в том, что тунеядец не работает и ест, а молодой поэт работает, но не всегда ест». Другой свидетель со стороны защиты, Ефим Григорьевич Эткинд, преподаватель Педагогического института им. Герцена, специалист в области поэзии, также знающий работы подсудимого, оценивает его как «человека редкой одаренности, …трудоспособности и усидчивости, …перед которым большое будущее». Анализируя качество переводов Бродского, Е. Г. Эткинд отмечает: «На меня произвели сильное впечатление ясность поэтических оборотов, музыкальность, страстность и энергия стиха. Поразило меня и то, что Бродский самостоятельно, без всякой посторонней помощи изучил польский язык. <…> Я много беседовал с Бродским и