Люди в джунглях - Люндквист Эрик Страница 12

Впервые я увидел Асао в Ментсапе — там находилась наша первая лесосека. Я проверял ход работы и целый день рыскал по джунглям, а когда под вечер вернулся к реке, по соседству с моей лодкой, ожидая меня, сидел рослый малаец. Усталый, потный и грязный, я с легкой досадой думал о предстоящем мне пятнадцатикилометровом пути домой при свежем ветре. Не так-то легко вести лодку, когда налетающая сзади волна все время норовит развернуть ее боком.

Два кули помогли мне спустить лодку на воду, и я занялся мотором, отдавая в то же время последние распоряжения начальнику участка, стоявшему на берегу.

Тут рослый малаец встал:

— Если туан хочет, я доведу лодку до Нунукана.

— А ты кто? Где работаешь — здесь, в Ментсапе?

Начальник участка ответил за него:

— Его зовут Асао. У нас работает его родственник, он приехал его проведать. Возьмите его с собой, туан! Ои справится с мотором!

— Ну что ж! Попробуй! — ответил я.

«Небось, справится так же, как и все те „мотористы“, которые были до него», — думал я, направляя лодку в широкий пролив, где ходили нешуточные волны.

Асао молчит. Он сидит спиной ко мне, а я маневрирую — лево руля, право руля, лево, право, — стараясь удержать курс наперекор всем козням волн.

— Ты знаешь этот мотор, Асао?

— Я работал с «Джонсоном», туан. По этот, кажется, непохож на него.

— Кого ты возил?

— Одного геолога из нефтяной компании в Таракане. Много лет возил, туан.

— Садись-ка сюда и правь вон на тот мыс!

Асао без малейших колебаний берется за руль. Лодка виляет раз-другой, потом покоряется воле Асао и идет как по ниточке. Волны дыбятся и злобно фыркают белой пеной, возмущаясь легкостью, с какой Асао разгадывает их самые коварные уловки.

«А этот парень — хороший рулевой!» — думаю я и приглядываюсь к нему более внимательно.

На круглом лице Асао запечатлены солидность крестьянина и упрямство. Он необычайно силен и широк в кости для индонезийца. Кажется, мускулам рук и ног тесно под лоснящейся смуглой кожей. У него покатые широкие плечи, но в поясе и бедрах фигура заметно сужается, благодаря чему он выглядит стройным. Глаза прищурены — яркое солнце светит ему в лицо. Угрюмый он какой-то и, похоже, недалекий.

— Пока все в порядке, Асао.

И тотчас сумрачное, упрямое выражение сменяется широкой улыбкой. Между толстыми губами сверкают крепкие белые зубы, сощуренные глаза весело искрятся. Он оборачивается и бросает взгляд на волны, которые все более угрожающе нависают над тарахтящим моторчиком.

— Этим курсом больше идти нельзя, туан. Надо прижаться к берегу. Не то «Джонсона» захлестнет волной!

— Это не «Джонсон», Асао, это «Пента»! Но вообще-то ты прав. Сворачивай к берегу, пока не поздно. А как мы пройдем мыс?

— К тому времени течение переменится, туан. Начнется прилив, и волны сразу станут меньше.

— Гляди-ка, да ты, оказывается, знаешь море, Асао!

Асао только улыбается. Возможно, он и говорит что-то. Вижу, как шевелятся его губы, но он, должно быть, нарочно говорит так тихо, что я не могу ничего разобрать сквозь шум мотора.

Мы причаливаем около моего бунгало на Нунукане; Асао снимает мотор, привычным движением взваливает его на плечи и несет в сарайчик, вернее в небольшую — два на два метра — хижину из пальмовых листьев.

— Я буду спать у «Джонсона», туан!

— Это не «Джонсон», Асао!

— В Таракане их зовут «Джонсонами», туан.

— Конечно, ты можешь спать у «Пенты», если хочешь. Но разве у тебя нет родственников или знакомых, у которых ты мог бы поселиться?

— Лучше я буду здесь, у «Джон…» — у «Пенты», туан. Я протру его завтра утром перед тем, как туан поедет.

— Хочешь пойти ко мне на службу, Асао? Стать мотористом?

— Я хотел бы попробовать, туан.

Когда наутро сразу после восхода солнца я собрался в путь, Асао уже ждал меня. Мотор сверкал, лодка была отмыта от масла и глины. Погода переменчивая, то дождь, то солнце, и я то на воде, то в джунглях — обычный рабочий день… Все участки располагались либо на берегу моря, либо вдоль рек, и связывал их только водный путь. Оказалось, что Асао не чужой в этих краях. Он знал каждую речку, каждый ручеек; мне достаточно было назвать место назначения, и он доставлял меня туда самым удобным и коротким путем.

Когда мы вечером вернулись домой, Асао сказал:

— Туан, у этой лодки слишком глубокая осадка. Я попробую раздобыть лодку получше. Она будет легче и идти будет быстрее.

Асао знал толк в лодках. Несколько дней спустя он привел даякскую пирогу. Узкая, заостренная и спереди и сзади, она резала воду, как нож. И притом была очень устойчива и надежна.

Асао немного переделал корму, установил мотор, и пирога стала ходить со скоростью двенадцати узлов.

Асао получал от меня двадцать пять гульденов в месяц. На этот заработок он мог вести роскошную жизнь, так как жил один, не играл в азартные игры и не увлекался девушками. За год у него образовался небольшой капитал, около двухсот гульденов. Тут и кончилось его беззаботное существование: он решил, что теперь можно семью завести.

Женился Асао на своей двоюродной сестре — женщине красивой, толстой и ленивой. Мать ее была даячка из Себуку; отец, как и отец Асао, наполовину буг, наполовину даяк.

Эта женщина — ее звали Бия — могла целый день просидеть на одном месте, жуя бетель и не произнося ни слова. Казалось, что ее большие черные глаза мечтательно устремлены вдаль. А приглядишься — какая там мечтательность, скорее она походила на ядовитую змею в засаде. Поймав Асао, она высасывала из него все деньги до последнего гроша. Только «Пента» и я мешали ей лишить его еще и разума.

Бия, разумеется, умела колдовать. Все жительницы долины Себуку знают, как поймать в свои сети мужчину и укротить его, сделать безвольной игрушкой. Смирись и будь послушным рабом, а воспротивишься — простись со своим рассудком.

Асао попытался выбрать нечто среднее. Когда он был с Бией, его душа и тело безраздельно принадлежали ей. Но стоило ему взяться за руль, как он тотчас забывал ее. Он мог путешествовать со мной по нескольку суток, не думая о ной и не скучая по дому, хотя отлично знал, что недовольство Бии возрастает с каждой минутой и дома его ждет грандиозный скандал. Пока Асао не видел жены, ее ворожба, как ни странно, совершенно не действовала на него.

Глядя, как жирная белая Бия молча сидит в углу хижины, устремив широкие зрачки на Асао, а тот суетится вокруг, готовит пищу и прислуживает ей, я невольно вспоминал большого спрута. Когда паши глаза случайно встречались, мне становилось жутко. У нее были фарфорово-холодные глаза гигантского моллюска, уверенного, что добыча уже не ускользнет. Асао напоминал мне в таких случаях маленькую рыбку, которая по сознает как следует грозящей ей опасности и мечется в пределах досягаемости извивающихся щупалец, загипнотизированная мутновато-голодным взглядом. И мне всегда хотелось поскорее увести его с собой.

— Пошли, Асао! Пора ехать на Себатик, отыскивать уплывшие бревна!

С каким трудом Асао вырывался из хижины! И какое облегчение было написано на его лице, когда мы, наконец, оказывались вдвоем в лодке!

Странная сила, которой была наделена Бия, действовала не только на Асао. Она влекла к себе всех мужчин. Где бы ни была Бия — в доме Асао или в какой-нибудь другой хижине, — около нее постоянно толклись мужчины. И ведь никто не мог сказать, что Бия как-либо поощряет его, никто не посмел бы обвинить ее в неверности Асао. Хотя я подозреваю, что она ему изменяла. Асао тоже так думал, но относился к этому безразлично. На Борнео существует поверье, будто женщины-колдуньи вроде Бии могут настолько прочно привязать к себе мужчину, что он прощает им даже измену. По-моему, это так называемое колдовство есть не что иное, как суеверие, а не суеверие — так самовнушение со стороны мужчины. Он верит, что женщина околдовала его, и оказывается в ее власти. Загадочная сила Бии заключалась в том, что она, сама оставаясь холодной, вызывала у мужчин сильное вожделение; вот у нее и сложилось убеждение, что она может делать с мужчинами все, что ей заблагорассудится.