Гастон Башляр - Психоанализ огня Страница 13

3

В нашей предыдущей работе сделана попытка показать, что алхимия насквозь проникнута не знающей границ сексуальной фантазией, мечтами о богатстве и омоложении, о могуществе. Здесь мы собираемся доказать, что это сексуальное мечтание есть род мечтания у очага. Можно было бы даже утверждать, что алхимия просто-напросто переносит в реальность сексуальную направленность мечтания у очага. Далекая от описания объективных феноменов, она представляет собой попытку вписать в центр всех вещей человеческую любовь.

Эти психоаналитические особенности алхимии замаскированы благодаря тому, что она легко принимает абстрактный характер. В самом деле, она работает с закрытым огнем, с огнем, заключенным в печь. Образы, щедро расточаемые пламенем и увлекающие фантазию в свободный полет, в этом случае оказываются усеченными и обесцвеченными, мечта приобретает более определенные контуры. Итак, взглянем на алхимика в его подземной лаборатории, возле печи.

Уже неоднократно отмечалось, что печам и ретортам нередко придавали форму явно сексуального характера. Некоторые авторы прямо на это указывают. Никола де Лок, «врач-спагирик Его Величества», в 1655 году писал: «Для беления, дигерирования, сгущения, как во время препарации и изготовления магистериев, [алхимики берут сосуд] в форме грудей или же тестикулов, с тем чтобы выработать в животном мужское и женское семя, и называют его пеликаном». Без сомнения, это символическое соответствие между различными алхимическими сосудами и частями человеческого тела, как мы показали в другой работе, имеет более общее значение. Но, быть может, именно в сексуальном аспекте такое соответствие особенно очевидно и убедительно. Огонь, закрытый в реторте сексуальной формы, заключен здесь в свой первоисточник: тогда он сохраняет полностью свою эффективность.

В алхимической технологии или, вернее, философии огня преобладают, кстати, вполне четкие сексуальные определения. Как пишет один анонимный автор конца 17 века, существует «три вида огня; природный, внеприродный и противоприродный. Природным является мужской огонь, главный агент, но, чтобы его получить, Мастеру необходимо приложить все свое старание, все свои знания, ибо он присутствует в металлах в столь вялом состоянии и так глубоко сконцентрирован, что без упорного труда привести его в действие невозможно. Внеприродным является женский огонь, универсальный растворитель, питающий тела и прикрывающий своими крыльями наготу Природы; получить его так же трудно, как и первый. Этот огонь принимает вид белого дыма, и очень часто случается, что, явившись в таком виде, он рассеивается по небрежности Мастера. Он почти неуловим, хотя вследствие физической сублимации может приобретать телесность, являясь во всем блеске. Противоестественный огонь — тот, что разлагает соединения и обладает наивысшей способностью к разъятию того, что Природа крепко связала…». Надо ли подчеркивать, что признаком женственности наделяется дым — непостоянная подруга ветра, как сказал Жюль Ренар? Не приписываются ли признаки женственности любому явлению смутных очертаний в силу фундаментального принципа бессознательных сексуальных представлений: все скрытое принадлежит женской сути? Белая дама, странница долин, по ночам навещает алхимика — прекрасная, как туманная даль, быстрая, как сон, ускользающая, как любовь. На миг она заключает в объятия спящего, но один неосторожный вздох — и она испарилась… Так химику не удается реакция.

С точки зрения теплоты в разделении полов ясно проявляется дополнительность. Женское начало вещей — это начало поверхностно-облекающее, лоно, теплое убежище. Мужское начало — это начало центральное, источник силы, активной и стремительной, как искра, как волеизъявление. Женское тепло воздействует на вещи с внешней стороны. Мужской огонь воздействует на них изнутри, проникая в самое средоточие их существа. Таков глубинный смысл алхимической грезы. Впрочем, чтобы вполне понять сексуальное значение разновидностей огня в алхимии и то очевидное предпочтение, которое отдается мужскому огню, являющему свою активность н семени, следует вспомнить, что алхимия — наука исключительно мужская, наука холостяков, одиночек, посвященных, отказавшихся от единения с родом человеческим ради мужского сообщества. В алхимической фантазии отсутствует непосредственное женское влияние. Отсюда сильная поляризация этою учения об огне вследствие неудовлетворенных желаний.

Естественно, что интимный мужской огонь в размышлениях одинокого мужчины наделяется наибольшей силой. Именно ему, в частности, приписывают способность «отворять тела». Анонимный автор начала XVIII века совершенно ясно говорит ой этом значении огня, заключенного в веществе. «Искусство, подражая Природе, отворяет тело посредством огня, но гораздо более сильного, чем Огонь огня закрытых огней». Сверхогонь — это прообраз сверхчеловека. И наоборот: иррациональный образ сверхчеловека как воплощение мечты об исключительно субъективной силе — ни что иное, как сверхогонь.

Это «отворение» тел, овладение ими изнутри, тотальное обладание иногда предстает как откровенный половой акт, совершаемый, как говорят некоторые алхимики, Членом Огня. Подобные образы и выражения, которыми изобилуют отдельные сочинения по алхимии, не оставляют никаких сомнений относительно смысла этого обладания.

Когда огонь выполняет неясные функции, неизменная прозрачность сексуальных образов достойна удивления. Действительно, устойчивость этих образов в некоторых областях, где прямая символизация остается затемненной, доказывает сексуальное происхождение представлений об огне. Чтобы понять это, достаточно прочесть в алхимических трактатах длинный рассказ о браке Огня и Земли. Этот брак можно интерпретировать в трех аспектах: в материальном значении, как его обычно трактует история химии; в поэтическом смысле, как принято в литературной критике; с точки зрения его первичнобессознательного смысла, как предлагаем трактовать его мы. Сопоставим все три толкования в одном конкретном пункте. Возьмем часто цитируемое алхимическое четверостишие:

          Если твердое сумеешь растворить,          Растворенное летучим обратить,          Из летучего сухую пыль добудешь,          — Все печали ты навеки позабудешь.

Мы без труда найдем в химии примеры, иллюстрирующие феномен растворения земли и последующей ее возгонки путем дистилляции раствора. Если затем «подрезать крылья духа», если произвести сублимацию, то мы получим чистую соль, небо земляной смеси. Так обретет материальное воплощение брак земли и неба. Согласно красивому, хотя и тяжеловесному выражению, это и есть «Ураногея, или заземленные Небеса».

Новалис перенесет ту же тему в мир любовных грез: «Кто знает, не обратится ли однажды наша любовь огненными крыльями и не унесемся ли мы в небесное отечество, не успев стать добычей старости и смерти». Но такое смутное стремление имеет свою противоположность: это открылось Басне у Новалиса, когда она «увидела сквозь расселину в скале… Персея с огромным железным щитом. Ножницы сами собой подлетели к щиту, и Басня стала просить Персея подрезать крылья Духу, затем, с помощью щита, увековечить память сестер и завершить великое деяние… [И вот] лен для пряжи кончился. Неживое вновь бездыханно. Настает царство живого, и отныне оно будет придавать форму неживому и пользоваться им. Внутреннее становится явным, а внешнее — тайным».

Поэзия этих строк — впрочем, странная, оставляющая равнодушным классический вкус — таит глубокий отпечаток сексуально окрашенного созерцания огня. Следуя за желанием, горение должно завершиться, огонь — иссякнуть, а судьбы — исполниться. Ради этого алхимик и поэт «подрезают» и усмиряют обжигающую игру света. Они отделяют небо от земли, пепел от сублимируемого, внешнее от внутренного. А когда минет час блаженства, Турмалин нежный Турмалин — «тщательно соберет пепел».

Итак, сексуальный образ огня по преимуществу служит связующим звеном всех символов. Он объединяет материю и дух, порок и добродетель. Он идеализирует материальный опыт и материализует идеалистическое знание. По самой своей сути он является началом двойственности, и пусть она не лишена очарования, но ее необходимо постоянно выявлять, постоянно подвергать психоанализу, критикуя противников, занимающих противоположные позиции: и материалистов, и идеалистов. «Я оперирую», утверждает алхимик.  — «Нет, ты грезишь». «Я грежу»,  — говорит Новалис.  — «Нет, ты оперируешь». Причина столь глубокой двойственности заключается в том, что огонь находится в нас и вне нас, он невидим и ослепителен, он — дух и дым.

4

Поскольку огонь так обманчив, так двойствен, психоанализ объективного познания непременно следует начинать с психоанализа интуитивных представлений об огне. Мы близки к уверенности, что именно огонь является первым объектом, первым феноменом, над которым стал рефлектировать человеческий разум. Среди всех явлений первобытный человек выделяет огонь как достойный объект жажды познания именно потому, что огонь сопутствует любовной жажде. Конечно, не раз говорилось, что завоевание огня окончательно отделило человека от животных, но, видимо, осталось незамеченным, что в созерцании огня изначально складывалась судьба азума, порождающего поэзию и науку. Homo faber это человек поверхности, его ум прикован к немногим известным предметам, к нескольким грубым геометрическим формам. Для него сфера не имеет центра, будучи попросту реализацией жеста, соединяющего две округленные ладони. Человек, мечтающий у очага,  — это, напротив, человек углубления и становления. Или вернее, огонь преподает мечтателю урок глубины в становлении: пламя исходит изнутри ветвей. Отсюда интуитивная догадка Родена, без комментариев цитируемая Максом Шелером, вероятно, не обратившим внимания на ее отчетливо первобытный характер: «Всякая вещь есть лишь предел пламени, которому обязана она своим существованием». Глубокое прозрение Родена непонятно, если представлять себе лишь объективный огонь, огонь-разрушитель, не учитывая нашу концепцию интимного огня-созидателя, огня, в котором видится источник наших мыслей и грез, огня, отождествляемого с зародышем. Задумываясь над этой догадкой Родена, понимаешь, что он был в некотором роде скульптором глубины и, вопреки тому, что с необходимостью диктует ремесло, как бы распространял вовне внутренние качества, подобно прорастающей жизни, подобно огню.