Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни Страница 13

Вы можете догадаться, что на меня все смотрели как на пугало и рады были бы сжить с этого света. Пробовали разными средствами погубить меня, но, пока был жив Сергей Семенович, все усилия злобы были напрасны. Я вел себя честно, ничем не пользовался, и как жалованья было недостаточно для моего содержания, потому что надлежало иметь лошадей для разъездов и быть всегда чисто одетым, то Сергей Семенович позволял мне брать добровольные приношения от благодарных людей, когда я отыскивал покражу, взыскивал долг или открывал утаенное имение должника, и, кроме того, отдавал в мою пользу конфискованную контрабанду, штрафы за нерадение и тому подобное. Сергей Семенович, как я выше сказал, не мог долго выдержать борьбы с злоупотреблениями. Пылкость его характера, неусыпность, труды и беспокойства расстроили его здоровье. Он умер, и с ним схоронил я мое счастье.

— Что, батюшка ваше благородие, нашлись ваши часы?

— Нет.

— Да вы поищите их в конторе у Сергея Михайловича; не пожалейте только, батюшка. Там их со дна моря достанут. Им эти все промышленники известны.

(кар. из журн. «Развлечение». 1864 г.)

Преемник его был также человек благонамеренный; но он имел своих доверенных людей, которых польза состояла в том, чтоб погубить меня. Он не знал меня и поверил моим врагам. Подо мною стали подыскиваться. В мою Часть пустили целую стаю воров, стали подкидывать мертвые тела, найденные в других Частях; обременили ложными доносами, завели переписку и опутали меня крючками и привязками. Кончилось тем, что у меня отняли Часть и ради Христа дали место квартального надзирателя, с тем условием, чтоб я не видал далее своего носа, заткнул уши, и укоротив язык, держал его за зубами. Вот я пятнадцать лет живу день за день, питаюсь где попало и как попало у добрых людей и едва имею чем прикрыть свою наготу, тогда как вчерашнего еще числа жена моего частного пристава (которому три года пред сим не на что было купить табаку) имела на себе бриллиантов на 12 000 счетом да турецкую шаль в 2500 рублей».

В противоположность жене ловкого пристава, в описании Ф. В. Булгарина сам честный полицейский выглядел непрезентабельно: «Мундир его был вытерт, как мостовая, шляпа отзывалась прошлым столетием, и эфес шпаги казался вороненым».

Интересна реакция Ивана Выжигина на знакомство с честным сотрудником полиции, описанная в сцене их первой встречи:

«— Я маленький человек, квартальный надзиратель, безгласный исполнитель воли начальства, но, благодаря Бога, я не глух, не слеп, имею немного ума и чистую совесть. Что вы так изволили вытянуть шею? Что вы так странно на меня смотрите, Иван Иванович? Да, сударь, я имею чистую совесть, и от того. […]

При сем квартальный надзиратель показал на свой изношенный мундир и рыжую шляпу…»

К сожалению, нам не удалось установить, существовал ли реальный прототип квартального Архипыча — полицейского офицера, жившего на одно жалованье. Зато не вызывает сомнений свидетельство современников о том, что материальное содержание офицеров полиции в первой половине XIX в. было просто мизерным. В воспоминаниях Е. И. Козлининой говорится, что оклад квартального составлял всего 50 руб. в месяц. Его помощник, квартальный поручик, получал и того меньше — 28 руб. При этом мемуаристка поясняла:

«А ведь весь этот служилый люд имел семьи, которые требовалось кормить, и каждому из них предстояла неразрешимая дилемма: или погибать с голоду, или к получаемому жалованью еще что-либо промыслить.

Знак отличия беспорочной гражданской службы

Это вполне сознавало и правительство, и поневоле должно было сквозь пальцы смотреть на взяточничество, преследуя его лишь в тех случаях, когда оно переходило в открытый грабеж».

Последнее замечание хорошо иллюстрирует архивный документ: в 1830 г. среди чиновников московской полиции насчитывалось 17 квартальных, удостоенных Знака отличия беспорочной службы (так называемой «пряжки»)[21]. Он представлял собой позолоченную прямоугольную рамку с лавровым венком. В середине нее помещалась римская цифра, обозначавшая количество выслуженных лет. Чтобы получить Знак отличия, требовалось прослужить без взысканий не менее пятнадцати лет.

Тем не менее даже наглядное свидетельство «беспорочности» в виде пожалованной царем (!) награды не склоняло общественное мнение в пользу полицейской службы. Характерным примером может служить факт биографии И. И. Пущина. Выпускник Царскосельского лицея, офицер гвардии — под влиянием идей раннего декабризма он вдруг решил поступить в квартальные надзиратели, чтобы все могли убедиться, «каким уважением может и должна пользоваться та должность, к которой общество относилось в то время с крайним презрением»[22]. По меркам века нынешнего это было бы сродни попытке сына нефтяного магната определиться в участковые. Только отчаянные мольбы сестры заставили Пущина отказаться от намерения стать полицейским.

А если бы этот аристократ и радетель за народное счастье не послушался? Тогда бы ему, как и герою повести Ф. В. Булгарина «Мудреные приключения квартального надзирателя», наверняка пришлось бы не раз выслушивать от непосредственного начальства упреки такого рода:

«Что мне это за квартальный офицер, который не имеет духу наказать дворника, не умеет прикрикнуть порядком на кучера и которого не боится ни один лавочник, ни один целовальник в целом квартале? […]

… Но в нашей службе нельзя быть белоручкой, неженкой. Надобно быть твердым, иногда даже непреклонным, как писаный закон, потому что мы не судим, а только исполняем предписанное, и всего чаще имеем дело с людьми, которые хотят проскользнуть между законом и состраданием. […] Не надобно нежиться, надобно быть построже.»

И Пущину, мечтавшему исправить дикие российские нравы, пришлось бы оправдываться примерно так:

«Твердости во мне довольно. […] Но сознаюсь откровенно, что не люблю быть при наказаниях, при допросах, при драках, не люблю бить кучеров, дворников. Это мне противно.»

Поэтому каждый раз расставались бы начальник и подчиненный во взаимном неудовольствии. И постепенно строптивого офицера, выбивавшегося из общего ряда, стали бы задвигать в буквальном смысле куда-нибудь подальше на окраины города. Если верить Е. И. Козлининой, то перевод из одного квартала в другой имел для полицейских офицеров жизненно важное значение:

«Таким образом, доходы считались принадлежностью той или другой должности, которая сообразно этому и оценивалась не по окладу жалованья, а по количеству доходов, какие на том или другом месте можно было извлечь.

Это особенно ярко отражалось на полицейских кварталах; в Москве их было около 70, и каждый квартальный надзиратель, назначенный в тот или другой квартал, заранее знал, на что он там может рассчитывать.

Это знало и начальство, назначавшее его туда, и таким образом и поощрение и кара по службе определялись переводом служащего из одного квартала в другой.

Доходность каждого из кварталов была в высшей степени неравномерна и колебалась для квартального надзирателя от 2 до 40 тысяч в год. И вот, за всякую провинность квартальный переводился в худший квартал, за особую выслугу — в лучший. Зависела эта доходность квартала главным образом от количества находившихся в нем торговых и промышленных заведений, но до известной степени увеличивалась и от лица, попавшего в квартал: попадал хищник — доходы если не возрастали вдвое, то, во всяком случае, заметно увеличивались; попадал человек стыдливый, — хотя таковые в этой среде встречались редко, — доходы убавлялись, но средняя норма оставалась приблизительно той же».

Примерное представление о стоимости услуг квартального в начале 60-х гг. XIX в. можно найти в рассказах глубокого знатока московского быта А. И. Левитова. Один из его героев, купец, за дерзость «поучил» кухарку кулаками. Обиженная прислуга «…во все звонкое горло закричала караул» и побежала с жалобой в «фартал». Появившись на следующее утро в доме купца, квартальный получил «… про свои домашние обиходишки десять рублишков и посоветовал прогнать со двора кляузницу-кухарку». Тем дело и закончилось.

— Что же это, любезнейший: сколько времени живешь ты на этой улице под моим покровительством, а от тебя как от козла — ни шерсти, ни молока!

— Чем же мне послужить вашей милости? Я человек бедный. Вот если угодно товарцем — так это с нашим удовольствием.

(кар. из журн. «Развлечение». 1862 г.)

И это плата всего лишь за разбор домашнего конфликта. А ведь были еще фабричные и торговые заведения, которые должны были содержаться с соблюдением всех правил и законов. Они-то наверняка обходились владельцам в более солидные суммы.