Александр Орлов - Героическая тема в русском фольклоре Страница 13

Материала, оставшегося от древности, конечно недостаточно, чтобы воссоздать образ Александра Ярославича со всей полнотой. Но все данные говорят за то, что это не был ни бездеятельный, ни суетливый феодал, ограничившийся местными интересами и думавший лишь о своей корысти. Предпринятые им труды имели общее значение для всего государственного союза северо-восточной Руси. Защита Александром западных пределов Руси преследовала не местно-новгородские только, но общерусские интересы; она даже предопределяла их будущее направление. Но деятельность в этой области не поглотила всецело Александра, не ограничила его талант одной военной сферой, не отвлекла его внимание от жизни других частей государства. Когда выведенные из терпения насилиями татарских откупщиков дани главные города Суздальщины выгнали их от себя, Александр Ярославич четвертый раз поехал в Орду, чтобы «отмолить» людей от кровавой мести, и, действительно, предотвратил готовившееся опустошение страны. На возвратном пути Александр Ярославич скончался — 14 ноября 1263 года.

Исторических лиц старинная книжность вводила в свой обиход с большим выбором. Конечно, имен сохранилось в ней немало, но лишь немногие именные персонажи формировали сюжет, были в нем необходимостью. К числу таких стержневых образов книжности и относится герой древнерусских повестей Александр Невский, сын того Ярослава Всеволодовича, к которому обращено было «Моление» Даниила Заточника. Первоначальная повесть об Александре — одно из ранних явлений молодой севернорусской книжности — еще следовала в стиле южнорусской традиции, пользуясь книжными поэтическими источниками, популярными в Киевской Руси. Эта светская биография Александра, вероятно, составлена была членом александровой дружины вскоре после смерти князя, причем биографические данные об Александре были сообщены в ней неравномерно. Следует иметь в виду, что сведения по управлению и дипломатического характера средневековая историография вообще передавала лаконично, если эти действия были лишены драматических столкновений и воинственного звона. Наибольшую часть средневековой исторической беллетристики составляют поэтому так называемые «воинские повести», и одной из самых выразительных воинских повестей является первоначальная повесть — биография Александра Невского, манера, приемы и образы которой свидетельствуют об авторстве дружинника.

Затем светская биография была оцерковлена владимирским монахом в конце XIII — начале XIV века и дошла до нас уже в оцерковленном виде, т. е. в виде жития Александра как «святого». Такое оформление биографии не было исключительным и не зависело от особых религиозных свойств изображаемого лица: в средние века по отношению к светскому деятелю житийный стиль свидетельствовал вообще о наивысшей оценке его жизненного труда. Но для более верного представления об Александре Невском следует восстановить основную светскую о нем повесть.

Реставрация основной повести об Александре осложняется тем, что в наиболее ранних списках жития его, восходящих в XIV веку, наблюдается разница в полноте состава и в изложении. Так, в одном лишь списке жития (XV–XVI вв.) перед собственно повествованием имеется статья, которую авторитетные ученые считают предисловием к светской биографии Александра. Это как бы прелюдия в виде широкой поэтической картины всей Русской земли в эпоху ее счастья и могущества, которой теперь, по мнению автора, угрожают гибелью неотвратимые опасности. Название этой статьи, с некоторой поправкой, следует, по-видимому, читать так: «Слово о гибели Русской земли, о смерти Олександра, сына Ярослава» или «о смерти великого князя Олександра, сына Ярославля».

Начинаясь приветственным обращением к «светло-светлой и прекрасно украшенной земле Русской», «Слово» перечисляет те «многие красоты», которыми она «вызывает удивление», ее природные богатства, народное благосостояние и обширность территории, «покоренной Богом христианскому народу». «Языческие страны (были покорены) великому князю Всеволоду (т. е. Суздальскому), отцу его — Юрию (т. е. Долгорукому), князю Киевскому, деду его Владимиру Мономаху, которым половцы детей своих пугали в колыбели, а Литва из болот на свет не выникала, а Венгры утверждали свои каменные города железными воротами, чтобы через них не въехал великий Владимир (Мономах), а немцы радовались, живя вдали за Синим морем; Буртасы (чуваши), Черемисы, Вяда (финское племя на р. Вятке) и Мордва бортничали (промышляли пчелами) для князя великого Владимира, а кир (Господин) Мануил царьградский из боязни посылал к нему великие дары, чтобы у него великий князь Владимир Царьграда не взял (анахронизм: византийский император Мануил Комнен жил полстолетием позднее Мономаха). А в те дни (случилась) болезнь христианам от великого Ярослава и до Владимира и до нынешнего Ярослава и до брата его Юрия, князя Владимирского»…

Такой неясный конец статьи позволяет предположить далее пропуск текста. Под «болезнью», постигшею Русь, возможно разуметь не только татарское иго, а вообще несчастия, которые пришлось в те дни «переживать Руси от силившихся и все вновь появлявшихся врагов». О татарщине как болезни «сих» дней, вероятно, тоже говорилось в утерянном тексте. Не сохранилось и таких выражений, которые являлись бы переходом от предисловия «Слова» к собственно биографии Александра Невского. Связь с самой биографией могла быть выражена, например, так: ни великому князю Юрию, ни Ярославу не суждено было защитить русскую землю от порабощения, но теперь Александр Ярославич успешно охраняет ее, и вот каковы его подвиги. Но так или иначе «Слово о погибели Русской земли», вероятно, видело эту погибель именно в смерти Александра, при гробе которого, как будет сказано ниже, все люди воскликнули: «уже погибаем». «Слово о погибели», даже при неполноте дошедшего текста, является одним из перлов старинной литературы. Широкий горизонт, картинность изображения и горячая любовь к родине, некогда счастливой, теперь страдающей, но всегда прекрасной, роднят это произведение со «Словом о полку Игореве».

За этим предисловием дружинника в светской биографии Александра шла характеристика князя, построенная на параллелях из выдающихся переводных произведений, популярных в Южной Руси в эпоху ее культурного расцвета. Замечательно, что в трудах начитанного дружинника отразились произведения, достойные мировой известности, а именно: «История Иудейской войны» Иосифа Флавия, «Александрия» (повествование об Александре Македонском), «Троянские деяния» в изложении хроники Малалы, роман о византийском богатыре Дигенисе Акрите, переведенный на Руси под именем «Девгениева деяния», и исторические книги Библии. Риторика этих произведений придала Александру пышные краски: «Рост его (Александра) был выше других людей, голос его — как труба в народе, лицо его — как у Иосифа, которого Египетский царь поставил вторым царем в Египте, сила же его была частью силы Самсона. И дал ему Бог премудрость Соломонову и храбрость царя Римского Веспасиана, который пленил всю Иудейскую землю. Некогда, во время осады города Атапаты, вышедшие из города жители победили было его, и остался Веспасиан один и прогнал силу их к городским воротам и насмеялся над дружиной своей и укорил ее, говоря: оставили вы меня одного. Так и князь Александр, побеждая везде, был непобедим». Именуясь храбрым, Александр Ярославич называется соименником Александра Македонского, подобником царю Ахиллесу, крепкому и храброму, непобедимым, подобно Акриту (Дигенис Акрит — Девгений). Имя Александра слышно было во всех странах: от моря Варяжского до моря Понетьского, даже до Рима Великого.

Обращаясь к реставрации самого рассказа об Александре по житийной переработке, позволительно думать, что в этом главном отделе повествования собственно житийного внесено мало и большая часть текста идет от светской, дружинной биографии Александра. Конечно, здесь кое-где встречаются прослойки молитвословного и церковно-книжного характера, но все же трудно решить, принадлежат ли они светскому книжнику или монаху. Правда, два-три эпизода можно было бы отнести прямо на долю церковного книжника, именно чудесное видение княжеских святых Бориса и Глеба, цитацию библейского чуда при Езекии-царе и чудо с «душевной грамотой», заимствованное из жития Алексея «человека Божия» и приуроченное к мертвому Александру. Однако в условиях средневековья чудесное видение патрональных святых Руси — Бориса и Глеба, спешивших на помощь своему родичу, — мотив, свойственный воинским повестям вообще и, конечно, мог быть внесен и дружинником. Он же мог цитировать и чудесное избиение врагов невидимым ангелом при Езекии-царе, что уже было использовано Иосифом Флавием в «Истории об Иудейской войне».

Рассказ начинается сообщением, как приехал Андреаш от «западные страны», от тех, которые «нарицаются слуги Божие», желая подобно царице Южской, посетившей Соломона, повидать «дивный возраст» князя Александра и наслушаться его премудрости. (Речь идет здесь о приезде магистра Ливонского ордена меченосцев Андрея фон Фельзена.) Возвратившись к себе, Андреаш поведал: прошел я много стран и городов, но нигде не видел «такового — ни во царех царя, ни во князех князя». Узнавши о таковом мужестве Александра, некий «король части Римскыя от полунощные страны» (т. е. один из правителей Швеции Бургер) замыслил попленить его землю, собрал силу великую, наполнил полками много кораблей и двинулся «пыхая духом ратным». Прибыв к реке Неве, он, «шатаяся безумием» и «разгордевся», отправил к князю Александру послов в Новгород Великий с известием о своем приходе: «аще можеши противитися мне, то уже есмь зде и пленю землю тваю». Разгоревшись сердцем, Александр молится со слезами в церкви св. Софии (идут молитвословные выписки из Псалтири), благословляется у епископа Спиридона, «крепит» дружину речью (с цитацией из Псалтири) и выступает «в мале дружине, не сождався со многою силою своею, но уповая на Святую Троицу». Жалостно слышать, что отец Александра, «честный Ярослав великий», не мог быть вовремя извещен об опасности, угрожающей его милому сыну. С врагами Александр сошелся в воскресенье. Некий старейшина земли Ижорской Пелугий (Пелгусин, Белгусич), крещенный во имя Филиппа из язычников, подстерегая у морского берега «силу Варяжскую», на восходе солнца увидел корабль со святыми князьями Борисом и Глебом, спешившими на помощь Александру: «Якоже нача всходити солнце, слышен шум страшен по морю и виде насад (корабль) един гребущь, посреде же насада стояста мученики Борис и Глеб в одеждах червленых и беста руки держаета на раму (т. е. положив руки на плечи друг другу), гребцы же сидяху, яко мглою приодени. Рече же Борис: „брате Глебе, вели погрести, да поможем сроднику своему, князю Александру“». Затем насад скрылся из глаз. Обрадованному Пелугию Александр запретил рассказывать о видении. В последовавшей сече с «римлянами» (15 июля 1240 г.) Александр «изби бесчисленное множество от них и самому королеви печать возложи на лице острым своим мечем (или копием)». Особенно же мужествовали шесть «мужей храбрых и сильных» — пять новгородцев и один полочанин; Гаврило Алексич по доске конный доскакал до самой «сняки» (корабля), Збыслав Якунович бился одним топором (или топорком), Сава подсек столб у златоверхого королевского шатра и т. д. «Си вся слышахом от Господина своего князя Александра и от иных, иже в то время обретошася в той сечи». Если это замечание, которым автор подкрепляет достоверность рассказа, не противоречит действительности, то самый рассказ о богатырстве (помянутых шести мужей) оформлен в подражание «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия.