Борис Покровский - Сотворение оперного спектакля Страница 14

Очень редко, как результат огромного музыкального профессионализма, музыкальный спектакль идет без дирижера. Его заменяет большая выучка (под руководством опять-таки дирижера) плюс единство коллективного ощущения звучащего образа. Такой феномен — спектакль «Ростовское действо» в Московском музыкальном Камерном театре. Огромный спектакль, состоящий из сложнейших ансамблей, идет без оркестра и без дирижера. Это требует большого профессионализма и подлинного музыкального единства, которое определяется дирижером. Дирижер в моем представлении — первый артист спектакля, в обязанности которого входит собирание многих художественных воль в единую, коллективную волю.

Здесь я даже не ограничиваю роль дирижера чисто музыкальной, только звуковой сферой. Нет, если дирижер по таланту, воспитанию и умению способен вести музыкальный спектакль, акцентируя музыкой важные события, распределяя темповую градацию в соответствии с развитием характеров действующих лиц, если он отличает важные происшествия спектакля от второстепенных, объединяет многообразие судеб, конкретных человеческих характеров в единую мысль-эмоцию спектакля, то, значит, у такого дирижирующего музыканта есть драматический дар, он — оперный дирижер.

Дирижер ведет спектакль. Это значит, что через звуки, художественную организацию исполнения партитуры он способствует пониманию публикой чувств героев, их драматических конфликтов, живописует обстановку действия (помните пример из третьего действия «Кармен», ноктюрн в начале тревожного акта?). Под рукой дирижера возникают не только звуки, нет, в звуках содержится жизнь человеческого духа, взгляд на автора, которого представляет театр, приглашение к соучастию зрителя. Творчество такого дирижера помогает зрителю, слушая, видеть спектакль. Не поможет ли такой дирижер-артист нашему воображению воспринять все то, что мы видим? Не объяснит ли он жизнь, которую мы наблюдаем на сцене?

Плох тот дирижер (так же как и режиссер), который, представив заранее, еще при изучении партитуры, определенные принципы исполнения, не считается в своей дальнейшей работе ни с индивидуальностью актера, ни с видением спектакля режиссером, игнорирует все, что предлагают и практически осуществляют партнеры по работе. Здесь все время должен быть процесс взаимовлияния и полный творческий контакт. Деятельность дирижера должна влиться в общий поток оперного синтеза.

Должен ли оркестр сидеть перед сценой, отделяя артистов от публики? Совсем не обязательно. В Московском музыкальном Камерном театре оркестр в разных спектаклях занимает разное по отношению к зрителю и актерам положение в зале. Многие спектакли там идут с оркестром и дирижером сзади певцов-актеров.

Нужно ли дирижеру быть на виду у публики и должен ли он во время спектакля постоянно показывать вступления артистам? Совсем нет. Дирижер должен заниматься спектаклем, его ходом действия, музыкальной логикой событий, написанных музыкой, быть духовно связан с артистами, для которых каждый спектакль — новый процесс событий-эмоций.

Связь дирижера с актером-певцом неразрывна, но не на основании «техники», которая заботит плохо выучивших свои партии-роли артистов, а на основе взаимного творчества в каждое мгновение, неповторимое мгновение спектакля.

Эта связь есть связь, обобщающая все перипетии действия актера со всеми участниками и публикой. Это специфика оперы. Художественная специфика. От дирижера многое зависит во взаимоотношениях театр — публика. В дирижере — художественная сила оперного спектакля. Но, однако, формы дирижерского участия и творчества в процессе спектакли могут быть различными. Кто знает, какими они будут в эстетике будущих оперных спектаклей?

Вот в опере английского композитора Б. Приттона «Давайте создадим оперу» дирижеру продиктована роль действующего лица, он должен быть актером, более того, он обязан общаться со зрителями, вовлекать их в ход событий, разучивать с публикой отдельные эпизоды спектакли. Это художественный прием, и никто, без того чтобы пойти на художественный компромисс, не может заменить в этой роли дирижера.

Многообразие форм — необходимость искусства; очень плохо искусству, когда это многообразие подменяется предубежденностью, властью привычек. Беда, болезнь оперного театра заключается в том, что эти привычки крепки в нем. А роль дирижера, безусловно, должна «театрализовываться» и с точки зрения звукового раскрытия логики партитуры, и со стороны непосредственного участия в спектакле. Современные передовые оперные дирижеры все более и более к этому склонны.

Если режиссер музицирует действием, то есть сочиняет действии в спектакле, то дирижер режиссирует музыкой, то есть в звуках выявляет конкретную жизнь персонажей.

Чувство театра для оперного дирижера обязательно. Часто мы видим в спектаклях дирижера высоко стоящим над оркестром и махающим руками, что мешает видеть сцену, актеров и отвлекает внимание зрителя от действия. Не случайно в оперных театрах замечают, что чем выше стоит дирижер, так сказать, выставляет себя напоказ, тем меньше чувствуется в музыке его талант. И напротив, большие дирижеры всегда опасались показухи, их сила была в звучании оперы. Любопытно, что в немецком городе Байрейте, в театре, построенном знаменитым немецким композитором Р. Вагнером, дирижер публике не виден, а оркестр сидит под сценой. В звучании музыки проявить драматургию оперы — вот главная задача дирижера.

Значение слова

Значение слова в опере огромно. Но с конца XIX и особенно в XX веке слово в оперном спектакле было в загоне. Представьте себе, что вы сидите в зрительном зале и ничего не понимаете, что поют артисты. Смысл спектакля теряется, становится скучно. А почему? Да потому, что певцы все внимание отдают звуку, а слово пропадает. Их учителя забыли главную заповедь знаменитого педагога Гарсиа[28] который утверждал, что правильный звук, красивый звук (бельканто) устанавливается при внимании к согласным. Это не легко. Большинство певцов счастливы уже тем, что у них есть такой феномен, как певческий голос, они не утруждают себя каждодневными упражнениями[29].

Слово осмысляет музыку, делает ее конкретно необходимой во вполне реальных, а не абстрактных обстоятельствах. Но слово и родило музыку, поскольку слово несло мысль, волновавшую композитора, направлявшую его сознание и эмоции. Слово — проводник литературных образов, тех, что являются основой для оперной драматургии. В опере вокальная строчка партитуры вызвана словом и выражает слово. В слове — конкретное содержание звука, музыкальной фразы. Звучит одна нота — предположим, «ля». Одно дело, если это «ля» должно выразить слово «нет», другое — если слово «да».

В опере композитор использует слово по-разному. Иногда он сливает много слов в единую эмоцию, иногда противопоставляет одно слово другому. Иногда слово остается звучать без сопровождения оркестра и тем достигается драматургический эффект. Иногда слово произносится на музыке произвольно, иногда для его произнесения указывается точный ритм, но не дается указаний на пение…

Слово и музыка издревле связаны друг с другом. Не зря говорят: «Из песни слова не выкинешь». Слово в опере — основа основ выразительности. Значит, поискам звуковой окраски слова оперный актер вынужден будет уделять в будущем все больше и больше внимания.

При этом очень важно, чтобы слово было не сказано, а пропето. Часто и погоне за ясным звуком певец разрывает музыкальную фразу, поет слово по складам. Соединение, сочетание, слияние, взаимовлияние слова и музыки рождает особый образ — музыкальное слово. В нем особая художественная сила. Искусство слияния слова с музыкой не может быть абстрактным. Поиск точной и достоверной интонации, окраски звука есть единственный путь одухотворения слова музыкой и придания ей конкретного смысла и действия. Это движущая сила драмы.

В опере Д. Шостаковича «Катерина Измайлова» после убийства мужа Героиня несколько раз повторяет слово, адресованное любовнику, соучастнику убийства: «Целуй, целуй, целуй меня…» Подобная циничность и откровенность оскорбляли уши слушателей, отвергались исполнительницами и вскоре были заменены автором на: «Я вся дрожу, как страшно мне».

Однако во время репетиции этой сцены, когда исполнительница ощутила весь ужас и страх сцены убийства, оказалось, что первый вариант текста напрашивается сам собою, так как наиболее точно выражает смятение Катерины, находящейся на грани умопомешательства. Бессмысленно, в полубреду, не к месту повторяющиеся слова создают впечатление отчаяния, смешанного с началом страшного самоосуждения. Так сценическая ситуация плюс художественное чутье актера окрасили слово особенным образом, и оно получило свою выразительность, свое оправдание.