Людмила Черная - Антропологический код древнерусской культуры Страница 14

Как известно, текстов восточнославянской мифологии не сохранилось и ее реконструкцию проводят по вторичным источникам, куда входят летописи, различные поучения, полемические сочинения, произведения византийских и арабских авторов и др. В летописях зафиксированы факты создания пантеона языческих богов Владимиром Святославичем в 980 г. и поклонения отдельным божествам, проведения языческих обрядов, жертвоприношений, празднеств («играний и плесканий»), так называемых «восстаний волхвов» в период христианизации, а также различные случаи ведовства, сглаза, чарования, порчи и пр. Широко известны краткие экскурсы в языческую эпоху в «Повести временных лет», дающие самые общие сведения (но уже с обязательными христианскими оценками его как дьявольского, бесовского дела): «По дьяволю научении они рощениям, кладезем и реком жряху и не познаша Бога»; «Посем же дьявол в большее прельщенье верже человеки и начаша кумиры творити: ови древяны, ови медяны, а друзии мрамарины, а иные златы и сребрены. И княнухося им и привожаху сыны своя и дщери и заколаху пред ними и бе вся земля осквернена».[93]

Отдельно следует упомянуть древнерусские вставки в переводные греческие и южно-славянские обличительные произведения («Слово св. отца Иакова о дни святыа недели», «Слово св. Григория», «Слово св. Иоанна Златоуста» и др.). В них содержались в основном обобщенные, порой весьма расплывчатые описания языческих обрядов и верований. Так, в «Слове св. отца Иакова о дни святыа недели» из «Измарагда» 1-й редакции говорилось, что «...ленивии безумнии чают святыя неделя, оставльше дела, собираются на игрищах... овы гудуща, а овы плящуща, другыя же пустошная поющее, овы клещуща, а ины борющася, а другыя помазующе друг друга на зло...».[94] Но встречаются и более конкретные сведения, например, в «Слове св. Григория, изобретено в толцех о том, како первое погани сущее языци кланялися идолом и требы им клали», где перечислялись объекты поклонения древних славян (молния, гром, солнце, луна, реки, источники, камни, деревья, растения и пр.), а также «идолы» (Перун, Хорс, Род и рожаницы, Мокошь, Сварог и др.) и божества низшего уровня (вилы, берегини, упыри и пр.). В своеобразной свернутой «хронологии» поклонений славян, содержащейся в Слове Григория, говорится: «...и ти начаша требы класти роду и рожаницам, прежде Перуна бога их, а прежде того клали требы оупырем и берегыням».[95] В позднем списке XVI в. этого же памятника уточнялись и места совершения обрядов – под овином, в хлевах, на кладбищах (жечь огни для покойников), у воды и т. п.[96] Из «Слова Исайи пророка о поставляющих вторую трапезу роду и рожаницам», «Слова некоего христолюбца и ревнителя по правой вере» и др. известно, что остатки кутьи после «чистыя молитвы» отдавались Роду и рожаницам, тем самым смешивался христианский обряд «с идольскою трапезою».[97]

Род и рожаницы оказываются наиболее часто упоминаемыми персонажами языческого пантеона на протяжении многих столетий, вплоть до XIX в. Существовало разъяснение («О вдуновении духа в человека», XV–XVI вв.) роли Рода, посылающего якобы с неба груды, из которых рождаются дети – «то ти не Род, седя на воздусе мечет на землю груды и том ражатся дети».[98] Рожаницы назывались и в памятниках, посвященных борьбе с суевериями XVIII в., когда о других языческих богах уже не упоминалось. Однако предположение Б. А. Рыбакова о первостепенном значении Рода как творца мира остается лишь предположением.[99]

Заметки о языческих пережитках сохранились в церковно-учительной литературе, обличительных посланиях церковных иерархов, житиях святых и другой литературе. Так, в «Житие Нифонта, епископа Кипрского» было вставлено русское слово о русалиях, отразившееся в «Измарагде» 1-й и 2-й редакций (главы 23 и 33 соответственно), в ряде списков XVI в. В нем утверждалось, что приверженцы сопелей и гуслей, языческих плясаний и плесканий «чтят темного беса», «наипаче же свое имение дают бесу лукавому иже есть русалия, инии же скоморохом».[100] Отголоски языческих заговоров обнаружены в новгородских берестяных грамотах первых веков христианства на Руси.

Список подобных отрывочных сведений о верованиях древних славян можно продолжить. Важно то, что в совокупности все эти отрывочные данные, включенные в переводные и оригинальные церковно-учительные и обличительные произведения, летописи, житийную литературу и т. п., выстраиваются в мозаичную картину с пробелами и пустотами, но тем не менее яркую и отражающую разные его стороны. Кроме того, восстанавливается определенная эволюция языческих представлений в христианский период: если до XVI в. подобные источники содержат упреки в поклонении языческим божествам и исполнении обрядов и ритуалов, то позднее речь идет в основном о суевериях, приметах, гаданиях, игрищах, плясках, плесканиях и скоморохах.

Обильные материалы по этнографии, этнолингвистике, народному искусству, фольклору, которые начали фиксироваться еще в XVII в. и продолжают пополняться в наши дни, представляются самой мощной, но и самой сложной источниковой базой для современных исследователей. В них уже так много христианских черт, что языческое ядро просматривается с трудом. Синкретическая обрядовая поэзия, легенды, сказания, предания, заговоры, причитания и т. п. требуют кропотливого расчленения на языческое и христианское «поля». Поэтому все, кто так или иначе обращается к языческой эпохе, подчеркивают гипотетичность своих предположений и выводов. Слишком зыбким оказывается тот мостик, который наше время может перекинуть в столь отдаленную и темную старину. Наш экскурс тоже не претендует на полную и достоверную картину, мы лишь попытаемся представить более или менее цельный портретный набросок «телесного» периода в истории русской культуры.

Прежде всего необходимо «отделить зерна от плевел», в данном случае речь идет о вычленении относительно чистых языческих представлений в древнерусских источниках, окрашенных христианским мировоззрением. Как же «снимать» христианский пласт верований, если он теснейшим образом переплетен с языческими представлениями, если мы имеем уже некий симбиоз, некое «народное христианство», в котором основа остается глубоко и сущностно языческой? Философско-антропологический подход предлагает ключ к такому расчленению исторических источников, основанному на том положении, что языческая культура во всем «видит» тело, прежде всего тело и, как правило, только тело и его телесные же проявления, а христианская культура видит и человека, и мир вокруг него сквозь призму души, отвергая тело-плоть и все плотское. Таким образом, все, что связано с телом и телесностью, принадлежит язычеству, а все, что бестелесно по сути, восприятию и оценке, все это идет от христианской эпохи и накладывается на языческую первооснову. Конечно, сделать подобную операцию по расчленению живой ткани исторического источника весьма и весьма непросто, результат будет опять-таки весьма и весьма гипотетическим, но все же это приблизит к вычленению языческой составляющей древнерусской культуры в так сказать «снятом виде».

1. Представления о телесности мира

Как известно, мифологический период в истории отдельных народов совпадает по своим основным – телесным – идеям и образам. «Космическую телесность» видел в основе античной культуры А. Ф. Лосев, дающий ей такие характеристики, как «абсолютная, безличностная, совершенная». По его определению, мир скульптурен: «пластически слепленное целое, как бы некая большая фигура или статуя...». При этом мировое Тело находится в постоянном движении: «материально-чувственный и живой космос, являющийся вечным круговоротом вещества, то возникающий из нерасчлененного хаоса и поражающий своей гармонией, симметрией, ритмическим устроением, возвышенным и спокойным величием, то идущий к гибели, расторгающий свою благоустроенность, и вновь превращающий сам себя в хаос».[101] Освальд Шпенглер[102] выдвигал тело в качестве первичного архетипа античной культуры, сделавшей скульптуру основной выразительницей идей своего времени. Мифопоэтическая система Древней Руси вписывается в этот ряд, занимая свое скромное место.

Общеизвестно, что мир представал в сознании людей той поры как единое космическое Тело, макрокосм, порой представляемое антропоморфно. Человекообразными были в мифологии отдельных народов и солнце, и луна, и звезды, и многие другие части Космоса. Космогонические мифы индоевропейских народов передают идею всеобщей телесности в мифе о сотворении мира из тела первочеловека Пуруши. В древнеиндийской мифологии тело Пуруши покрывает всю Землю со всех сторон, четверть этого тела послужила материалом для всех живых существ, три четверти – для бессмертного неба. Пуруша тысячеглав, тысячеглаз, тысяченог и т. д. Он воплощает в себе закон «всеединства» мира: он един и в то же время он множественен, он расчленяется на миллионы частей, равных по своей сути. Функцию первоосновы для сотворения мира отчасти выполнял и древнеиндийский Ману. В китайском космогоническом мифе аналогом Пуруши выступал Пань-гу, в скандинавском мифе – Имир. Подобные мотивы наблюдаются у американских индейцев, у народов Океании и др. Убедительным выглядит вывод В. В. Иванова и В. Н. Топорова о связи ведийского гимна и древнерусского духовного стиха: «...в стихе о “Голубиной книге” содержатся представления о соотношении человека и вселенной, микро– и макрокосма, соответствующие ведийскому гимну о Пуруше и восходящие к общему с ним индоевропейскому мифу о творении мира из тела человека».[103] Действительно, в «Голубиной книге» говорится об Адаме как первочеловеке, из тела которого были созданы все сословия: от головы – цари, от «мощей» – князья и бояре, от «колена» – крестьяне. Тело Адама становится осью мироздания, так как из его головы растет мировое древо, связующее небо, землю и преисподнюю. Таким образом, первочеловек и мировое древо взаимно заменяют друг друга, образуя ось мироздания.