Елена Игнатова - Загадки Петербурга II. Город трех революций Страница 14

Но в Петрограде шли аресты его «сообщников». Взяли всех, чьи имена были в его записной книжке, многих жителей дома, в котором он пытался скрыться, и несколько сотен людей, никогда о нем не слышавших. Количество задержанных росло, но их недолго держали в тюрьмах. В первые несколько дней в городе было расстреляно 512 человек. «В Кронштадте, — свидетельствовал историк Мельгунов, — за одну ночь было расстреляно 400 чел[овек]. Во дворе были вырыты три большие ямы, 400 человек поставлены перед ними и расстреляны один за другим». Один из арестованных, генерал А. А. Сиверс, впоследствии рассказывал, что в камере тюрьмы Трубецкого бастиона Петропавловской крепости было несколько англичан. «На третий день людей из камеры стали партиями куда-то уводить. Когда осталось лишь несколько человек, старший из англичан сказал: „Мы люди разных национальностей, друг друга не знаем, но у нас есть одно общее — молитва Отче Наш. Давайте же споем ее вместе!“ Молитву спели, обнялись и через полчаса были выведены на мол, врезающийся в Неву. Перед молом стояли баржи, в которые грузили людей для отправки в Кронштадт… Вдруг раздалась команда: „Те, кто не военные, отойдите в сторону!“» Многие из тех, кого отправляли в Кронштадт, были утоплены в Финском заливе — не случайно для перевозки узников были выбраны барки-«грязнухи» с раскрывающимся дном.

Английский священник Ломбард привел в письме на родину свидетельство своего знакомого, который жил на даче на берегу залива: в конце августа две барки с трюмами, заполненными офицерами, сбросили свой груз, и к берегу прибило множество трупов, «многие были связаны по двое и по трое колючей проволокой». Официально «красный террор» был отменен 6 ноября, после решения IV Всероссийского съезда Советов об амнистии. В Петрограде с конца августа до начала ноября было убито около 1500 человек. Но казни продолжались и после амнистии. В ночь на 28 января 1919 года на соборной площади Петропавловской крепости были расстреляны арестованные во время «красного террора» великие князья Павел Александрович, Дмитрий Константинович, Георгий Михайлович и Николай Михайлович, они пробыли в тюрьме почти пять месяцев. Перед смертью их пытали так, что троих к месту казни несли на руках. Их убили на площади перед собором, в котором покоились их предки, заровняли яму, и это место было забыто. Много лет миллионы людей проходили по площади на экскурсиях, где им рассказывали о Петре Великом, не подозревая, что у них под ногами лежат его потомки.

В 1918 году в Петрограде торжественно отмечали первую годовщину Октября.

Художественное оформление этого праздника вошло в историю советской культуры как образец новаторства, триумф нового монументального искусства. Дневник Г. А. Князева дает нам возможность заглянуть в те дни. 5 ноября 1918 года он записал: «Всюду стучат молотки, копошатся люди. Целые арки возведены, грандиозные щиты с картинами. Всюду столбы, обтянутые красной материей, переплетенные еловыми ветвями… Особенно стараются на Благовещенской площади перед Дворцом Труда. Трамвайный павильон посередине, давно превращенный в ретирадное [отхожее] место — не пройти иногда, такой дух распространяется от этого злополучного места, — обратили в трибуну для ораторов. На крышу павильона устроили лестницу, на самой крыше смастерили площадку. Украшение приготовляют. Продезинфицировали бы сперва!» Ну что за человек Георгий Алексеевич Князев — город украшается, в канун праздника отменен «красный террор», а он все недоволен! Но кое-что впечатляет и этого ворчуна: «На Николаевской набережной целая картинная галерея. Все н о в ы е л ю д и — рабочие и крестьяне. Куют железо, косят сено, подбрасывают уголь в топку. Люди нарисованы в натуральную величину и больше, это производит впечатление».

Однако для горожан главный интерес праздника заключался не в этих картинах и даже не в материи на столбах, их мысли были заняты другим. Дневниковые записи Князева о праздновании годовщины Октября можно назвать «Балладой о сайке». 29 октября он писал: «Большевики наобещали с три короба к праздникам, а теперь жмутся. И по фунту хлеба, и булку, и сахару к чаю обещали, а теперь от одного отперлись, другое сократили до минимума». 30 октября: «У нас на службе невыносимо холодно… Все забрались в переплетную, которая превращена в кухню. Жарят и пекут картофель… Только и разговоров что о большевистской сайке. Легенды уже сплетаются вокруг этой злополучной, обещанной на праздник сайки!» 5 ноября: «Когда я подходил к дому, на телеге, груженной доверху, везли сайки. Значит, сайки будут давать!» И, наконец, 6-го: «Дали по сайке! Одну мы тотчас же съели. „А вот придут немцы — каждый день по сайке есть будем!“ И много (многие) так рассуждают». Начало ноября в городе обычно холодное и ненастное, так было и в тот раз: 7 ноября с утра задул сильный ветер, весь день моросил дождь. Назавтра декорации обвисали драными клочьями, ветер покосил «триумфальные арки», разметал по земле еловые ветви. И все же праздник удался: было множество митингов, процессий, речей на площадях, а когда стемнело, то, по словам Князева, «было грандиозное шествие с факелами. Пожарные в медных касках и громадная толпа с сотнями пылающих факелов производила сильное впечатление». Александр Блок весь день провел в городе, а вечером записал: «Праздник… Никогда этого дня не забыть». Он еще различал в штормовом ветре музыку революции, но большинство оглушенных ее ревом вспоминали о сайке, о незабвенной сайке… Кто осудит несчастных сирот военного коммунизма?

К зиме жизнь в Петрограде стала не просто голоднее и тяжелее, это была совсем другая жизнь. Не раз казалось, что вот оно, дно, дальше падать некуда, но бездна раскрывалась глубже — и так без конца, до избавления в смерти. Через год после «Двенадцати» в записных книжках Блока часто повторяется слово «ужас», почти в каждой записи известие о чьей-то смерти. 14 декабря 1918 года он писал: «Все это предельно. На душе и в теле — невыразимо тяжко. Как будто погибаю. Мороз мучителен»; 20 декабря: «Ужас мороза. Жру — деньги плывут. Жизнь становится чудовищной, уродливой, бессмысленной…»; 31 декабря: «Слух о закрытии всех лавок (из лавки). Нет предметов первой необходимости. Что есть — сумасшедшая цена. — Мороз. Какие-то мешки несут прохожие. Почти полный мрак. Какой-то старик кричит, умирая от голоду. Светит одна ясная и большая звезда».

На страшной высоте блуждающий огонь,Но разве так звезда мерцает?Прозрачная звезда, блуждающий огонь,Твой брат, Петрополь, умирает.

В марте 1919 года хлебные пайки для рабочих были урезаны до 1/8 фунта (50 грамм), а жалованье сократили на треть. Пролетариат ответил на это забастовкой, в которой участвовали 20 тысяч человек, и требованием увеличения пайков, права свободного въезда и выезда из города и отмены смертной казни. Тогда рабочий паек увеличили до 1/2 фунта, а зачинщиков и активистов «контрреволюционного восстания» расстреляли. 200 граммов хлеба не могли спасти от голода, и «победивший класс» находился не в лучшем положении, чем другие горожане. Петроградцы страдали от цинги и авитаминоза, а летом 1919 года в городе вспыхнули сразу две эпидемии — дизентерии и холеры. Больницы были переполнены, но какой прок в больницах, где нет лекарств? Юрий Анненков сохранил тогдашнее предписание врачам: «Доводится до сведения, что иода, иодоформа… препаратов мышьяка, абсол. спирта, сулемы, брома, хины, опия… аспирина и др. производных салициловой группы, тонина (валерьян. капли, дигиталис и др.), а также марли, ваты, бинтов и других перевязочных материалов, зубного порошка, туалетного мыла в городских и коммунальных аптеках в настоящее время не имеется». Иными словами, аптеки были пусты. «Из больницы возили трупы в гробах штабелем: три внизу поперек, два вверху вдоль, или в матрасных мешках, — вспоминал Виктор Шкловский. — Расправлять трупы было некому — хоронили скорченными». Похоронный отдел Петросовета наладил выдачу гробов напрокат: покойника доставляли на кладбище в гробу, а затем возвращали «прокатную вещь» в Петросовет. Эти нововведения и ставшие обыденными страшные сцены — приметы новой, немыслимой до того жизни. «Когда отпевали маленького сынишку нашей сторожихи, — записал в феврале 1919 года Г. А. Князев, — дьякон все кадил, кадил около аналоя, где стояла кутья (отпевали сразу нескольких покойников), потом встал на колени и, как бы продолжая обряд, стал отбавлять с каждой тарелочки рис. Набрал полную чашку и унес в алтарь. Возмущению погребавших не было границ». В литературе XIX века есть немало трагических страниц о смерти детей, но сцены отпевания, при которой родители следят за тарелкой с кутьей, нет ни у Достоевского, ни у Некрасова. Об этом запредельном мире со временем расскажут Варлам Шаламов и Александр Солженицын.