Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга Страница 14

По Столбовскому договору 1617 года русские земли на южном берегу Балтики отходили Швеции. Шведы построили здесь город Ниеншанц при впадении Охты в Неву, но построили его на месте русского торгового го­родка Ниен, опустошенного морскими разбойниками в 1521 году. Русские считали Ниеншанц своим городом и называли его «Канцы». В городе находились шведский, финский и немецкий лютеранские приходы с церквами и русский православный приход.

В Стокгольме даже печатали немало религиозной литературы на русском языке, пытаясь обратить рус­ское население в протестантизм.

Не стоит забывать и немецкое население, весьма многочисленное — по крайней мере в городах. При шведах Орешек-Шлиссельбург и Ниеншанц входили в состав Шведского государства, а находились на рас­стоянии всего сотни километров от городов Эстляндии, где и в Нарве, и в Дерпте-Юрьеве-Тарту всегда было много немцев. Некоторые из них совершенно естест­венно поселялись в Ниеншанце и Орешке, заводили мызы, то есть, попросту говоря, хутора в пойме Невы.

Отмечу, что немцы в Прибалтике не были пересе­ленцами. Со времен завоеваний, сделанных в Прибал­тике рыцарями Тевтонского и Ливонского орденов, с XIV—XV веков, здесь было многочисленное немецкое население. Население в основном городское, но были и немцы-крестьяне. Немцы были лютеранами, как и шве­ды. В начале Ливонской войны, в 1559 году, немцы приморских торговых городов призвали шведов, и вме­сте с ними воевали против католиков-поляков и рус­ских-православных.

Немцы были лояльны шведам-единоверцам. Один из купцов Ниеншанца так хорошо снабжал шведского ко­роля Карла XII деньгами в начале Северной войны, что король дал ему вместо простонародной немецкой фа­милии Фризиус фамилию Фризенгейм и дворянство.

Но вот что интересно: и немцы, и русские, и финны были одинаково пассивны во время Северной войны. Коренное население этих мест, русское, немецкое и финское, не помогало и не мешало действиям как швед­ской, так и русской армии. Позже, особенно в XIX— XX веках, стали придумывать патриотические сказочки про то, как ликовали русские при подходе армии Петра I, как в русских городах Ижоре и Канцы помогали рус­ской армии... Есть много книг, посвященных этой теме, я рекомендую читателю одну из них, Писарева, про Ва­силия Корчмина, разведчика земли ижорской, — просто потому, что она написана талантливее остальных[20], про­читаете — не пожалеете.

Но и в этой книге сообщаются сведения совершен­но фантастические, потому что русское население этих земель было совершенно равнодушно к национальной идее московитов. Потомки новгородцев вовсе не счита­ли себя подданными московского царя и не рвались под его руку. После завоевания Прибалтики Петром многие из них уехали в Швецию или в независимое тогда Гер­цогство Курляндия.

—  Предатели! — ругали их солдаты Петра.

—  Мы привыкли быть свободными людьми... — пожимали плечами русские люди, никогда не бывшие под­данными Москвы и не собиравшиеся ими становиться.

Ведь и правда — русское население Прибалтики происходило от новгородцев. Собственно, они и были новгородцы, пережившие падение своего государства, разгром Новгорода Москвой, и оставшиеся жить на своих коренных землях, но уже под шведским королем. В новгородское время они были гражданами своего го­сударства Великого Новгорода, а не холуями москов­ского то ли князя, то ли хана. Шведское же государство как ни суди, а не было оно ни деспотическим, ни жес­токим. Перебежчики из Московии Петра I были неред­ки, солдаты его армии частенько дезертировали — в том числе и во время Северной войны. Русские Прибал­тики могли составить свое мнение о происходящем в Московии (которую они и так не жаловали).

...А вот немцы, как ни парадоксально, практически все остались в Российской империи и принесли прися­гу на верность Петру I. История любит иронию.

Как мы видим, драма завоевания устья Невы, ее поймы, происходила среди городов и деревень, между людьми разных народов. Где тут одинокие челны, пус­тынные реки, непуганые птицы? Посреди города Фридрихсхавна?

Глава 5

МИФ ПЛОХОЙ ПОЧВЫ И СКВЕРНОГО КЛИМАТА

Шаг в сторону — болотина, в другую — трясина. И все заросло такой древесной дрянью, что ни в стройку ее, ни в гать, ни в костер — каши не сваришь. Н.И. Дубов

Еще один классический миф — про плохой, вред­ный для человека климат Петербурга. Вообще-то доста­точно посмотреть на огромные дубы и липы в этом горо­де, чтобы удостовериться в обратном. Да и современный опыт огородничества на территории Петербурга вовсе не убеждает в плохом климате и бедности почв.

Да и с чего может быть бедной, малоурожайной поч­ва в пойме реки? Там, где река каждый год приносит и откладывает ил, и сама поливает землю во время разли­ва? Если бы это было так, пришлось бы признать — Нева совершенно уникальна! Это единственная река, в пойме которой земля хуже, чем на окружающих высотах.

Острова, составляемые протоками Невы при ее устье, новгородцы называли «Фомени» — от финского слова tamminem — то есть «дубовый». Видимо, дубов было мало на бедных почвах Карельского перешейка, и на финнов производили большое впечатление огромные дубы, росшие на богатых и хорошо увлажненных поч­вах островов и поймы Невы.

В книгах 1587 года упомянуты 35 обж, то есть при­мерно 525 десятин пахотной земли «на Фоменях».

В более поздние времена пойменные участки доли­ны Невы входили в погост Спасский и составляли округ города Орешка.

Военные поселения и крепости — их можно было возводить где угодно. Но уж крестьяне никогда не се­лились там, где трудно кормиться сельским хозяйством. На территории же Петербурга находились русские деревни: Сабирино, Одиново, Кухарево, Максимово Волково, Купчино. В районе Смольного располагалось большое село Спасское. В устье Фонтанки — финская деревня Каллила, превращенная потом в русскую Калинкино. На месте Адмиралтейства была шведская деревня, а на месте будущего Инженерного замка — мыза майора Канау. При мызе был обширный ухоженный сад с множе­ством фруктовых деревьев. Именно этот сад Петр пре­вратил в Летний сад.

Уже этих фактов вполне достаточно, чтобы опро­вергнуть нелепый миф.

Позволю себе одно маленькое наблюдение из се­мейной истории. В Ботаническом саду Ленинграда в 1944 году, после снятия блокады, оставалось 1 (одно) дерево. Это я знаю совершенно точно потому, что мой дядя, Александр Александрович Федоров, как раз в этом году стал заведующим Ботаническим садом. Соот­ветствующие рассказы о том, как собирали руками, вы­таскивали из земли металл — осколки бомб и снарядов, как распахивали землю, привозили навоз и назем, я слышал тысячу раз.

И всем, склонным рассуждать о плохом климате в Петербурге, душевно советую — пойдите, посмотрите на деревья в 30 метров высоты, шумящие сейчас в Бо­таническом саду, на его роскошную растительность. Что, почвы бедные?! Климат плохой?!

Еще одно ма-аленькое наблюдение, на этот раз на­блюдение сибиряка. Помнится, в 1985—1987 годах я часто бывал в Петербурге в разное время года и сделал множество слайдов. Я показывал их в Красноярске раз­ным людям, и в том числе одной даме, к которой жизнь была не особенно ласкова. Среди всего прочего, она никогда не выезжала из Сибири. И хорошо помню ее изумление:

—  Как, эти деревья сняты в середине мая?! Не мо­жет быть!

—  Почему?

—  Так листва же не прозрачная, совсем летняя это листва...

И снова недоверие, удивление, при виде роскошной зеленой травы под ноябрьским снегом.

—  Это что, в августе у них снег?!

Дело в том, что юг Приенисейского края, моей вто­рой, после Петербурга, родины, — благодатное, теплое место. У нас вызревает хлеб, растут яблони, вызревают любые овощи — но вот только весь май листва на де­ревьях — прозрачная, салатного цвета; темнеет и густе­ет она только в июне.

И нет «у нас» ничего похожего на промежуток меж­ду 1 и 9 мая в Петербурге, когда из земли стремительно выходит, прямо-таки стремительно вырывается почти вся трава. «У нас в Сибири» это происходит не так: травка до конца мая растет отдельными космами и проплешинками, оставляя большие участки практически голой земли.

А осенью устойчивые холода начинаются в середи­не — конце сентября. Трава жухнет и вянет, и нет и не может быть ничего даже похожего на эту роскошную картину — зеленая высокая трава в тридцать сантимет­ров, еще совсем зеленая, и на ней — пышные сугробы влажного, источающего слезу, снега. Снег, кстати, «у нас» тоже другой — сухой, колючий, твердый. Совсем непо­хожий на влажный, мягкий снег Европы.

Так что давайте, господа петербуржцы, не будем вести смешных разговоров про ужасный климат и про «экстремальные условия существования». Простите, но принимать это всерьез невозможно.