Владимир Иорданский - Два круга солидарности. Этнический и национальный факторы в современном мире Страница 14

В книге «Сцены и доктрины национализма» Баррес провозглашал, что «национализм есть приятие детерминизма». Он утверждал: «Мы не являемся господами возникающих в нас мыслей. Они исходят не из нашего рассудка; они представляют собой ответные реакции, в которых выражаются очень давние психологические предрасположенности. В зависимости от среды, в которую мы погружены, нами вырабатываются оценки и суждения, при этом человеческий разум сработан таким образом, что мы попадаем след в след наших предшественников. Не существует личных идей; даже самые редкие идеи, даже самые абстрактные суждения, даже самые утонченные софизмы метафизики суть лишь общечеловеческие способы чувствовать и обнаруживаются у всех существ одной природы, преследуемых одними и теми же образами»[31].

Личность, следовательно, даже в самых своих высших духовных проявлениях существует лишь как некая пассивная крупица огромного целого – Нации. Уходя корнями в глубину веков, это целое незыблемо, оно не подвластно воле отдельного человека, отдельных людей. Напротив, оно полностью подчиняет себе личность, предопределяя саму ее природу.

Анализируя взгляды Барреса, исследователи П. Дезальман и Ф. Форест отмечали, что, в соответствии с его концепциями, каждый человек оказывается заключен в узкие рамки национальной культуры, лишенный возможности из них вырваться. Любой чужеземец мог быть лишь противником, ибо само его существование угрожало целостности Нации, в которую он не мог интегрироваться; ведь их Земля и Предки не были общими.

Позиция Ренана разительно противоположна, поскольку исходит из утверждения принципа свободы выбора. В лекции, прочитанной в Сорбонне 11 марта 1882 г. под названием «Что такое нация?», он говорил: «Нация – это душа, духовное начало. Два элемента, являющиеся, по правде говоря, одним, образуют эту душу, это духовное начало. Один – в прошлом, другой – в настоящем. Один – это совместное обладание богатым наследием воспоминаний; другой – это нынешнее согласие, желание жить вместе, решимость поддерживать ценности полученного нераздельным наследия»[32].

Развивая эти положения, Ренан заявлял: «Нация, следовательно, суть великая солидарность, образованная осознанием жертв уже принесенных и тех, которые предстоит принести впредь. Она предполагает единое прошлое; однако в современности воплощается во вполне осязаемом факте – в согласии, в ясно выраженном желании продолжать жить совместно. Существование нации является (простите мне эту метафору) каждодневным плебисцитом подобно тому, как существование личности является постоянным утверждением жизни»[33].

Вероятно, только на основе длительного опыта демократии могла сложиться концепция Э. Ренана. И все же есть в его утверждениях элемент преувеличения. Если бы нация была равнозначна с государством, его мысли выглядели бы правомернее. Однако от этнического самосознания невозможно освободиться с такой же легкостью, как от паспорта или гражданства. Это обнаруживается прежде всего у народов, состоящих в значительной части из переселенцев. В современном израильском обществе сохраняются разительные различия между выходцами из России, Грузии, арабских стран, из Западной Европы. Они – пленники своего прошлого. В США иммигранты тяготеют к образованию этнических общин, лишь медленно врастающих в инородную национальную среду. Это явление едва ли не повсеместное.

Впрочем, еще большим преувеличением является детерминизм концепции Барреса, призванный оправдать культ этноса и подчинение личности этому культу. Гуманизация общественных отношений, ведущая к тому, что права человека наполняются все более реальным содержанием, расшатывает сами основы власти этноса над человеком и его сознанием. Однако заблуждения двух мыслителей позволяют увидеть в двух подходах более ясно и четко отражение двух исторических тенденций: проявление этнического начала в случае Барреса и национального – во взглядах Ренана. В двух концепциях выразилось, в одном случае, древнее представление народа о природе своего единства и соотношения этноса и личности, а в другом – новое видение национальной общности и новое представление о месте личности в этой общности.

Вместе с тем, если вдуматься в концепцию Ренана глубже, нельзя не заметить и ее слабостей. Прежде всего, нация в его представлении как бы лишается какого бы то ни было этнического содержания. Действительно, в глазах мыслителя она встает сообществом сограждан, этническое происхождение которых, строго говоря, не имеет ни малейшего значения. Но разве реальна такая картина? Разве история нации не является продолжением истории одного или нескольких этносов?

Ответ очевиден. Более того, этот «надэтнизм» нации оборачивается, скажем, в случае Франции господством французского этноса, влившись в который и должны отрешиться от своей этничности различные национальные меньшинства. Но, естественно, не национальное большинство, что было бы абсурдно. Думается, решительная и последовательная политика ассимиляции национальных меньшинств, энергично осуществлявшаяся во Франции различными правительствами, была очевидным практическим применением концепции Э. Ренана. Как было логичным и ущемление этнических притязаний этих меньшинств, поскольку в их требованиях автономии, права образования на родном языке и других усматривались поползновения на некие особые этнические права, а следовательно, некий расистский дух, противоречащий принципу полного равенства прав сограждан в единой нации вне зависимости от их этнического происхождения. Такие поползновения решительно пресекались. И на практике великий демократический принцип мог привести и приводил к серьезному ущемлению демократии.

В ряде стран Африки концепция французского мыслителя в несколько переработанном виде стала теоретической основой государственного строительства. Его взгляды, «освобождающие» идею нации от этнического содержания, приобрели особую популярность среди политиков, действующих в полиэтническом обществе, там, где нет служащего полюсом притяжения исторически доминировавшего этноса.

Отцом теории нации-государства был выдающийся государственный деятель Африки, талантливый поэт Леопольд Седар Сангор. Излагая свои взгляды по этому вопросу, он писал:

«Именно государство воплощает волю нации и обеспечивает ее устойчивость». Он же подчеркивал, что «только деятельность государственных властей способна объединить наши различные народности в единый народ, в единое сообщество, в котором каждая личность самоотождествляется с коллективом, а тот – со всеми своими членами»[34].

Развивая эти идеи, президент Камеруна А. Ахиджо в 1964 г. писал:

«Национальное единство означает, что на национальной строительной площадке нет ни эвондо, ни дуала, ни бамилеке, ни булу, ни фульбе, ни баса и т. д. и т. д., но везде и всегда – только камерунцы»[35].

Сторонники теории нации-государства отмечают, что, поддерживая государство и его стратегию развития, отдельные народности срастаются в единую нацию. Властью в африканских странах разработан сложнейший механизм распределения государственных должностей, политического влияния, экономических преимуществ среди различных этносов, способствующий их дальнейшему сплочению. Важным фактором единства служит также языковая общность элиты: интеллигенция, государственные служащие, деловые люди, да и широкие слои населения используют как средство межэтнического общения язык вчерашней метрополии, огромным плюсом которого является, в частности, то, что его нельзя применить как орудие закрепления политического и культурного господства ни одного из местных этносов.

Изучавший проблему исследователь Коджо Гуену подчеркивал, что идея принадлежности к единой нации-государству пустила корни в сознании людей многих африканских стран. По его наблюдению, «уроженцы каждого нового государства разделяют на международном уровне с большей или меньшей убежденностью чувство принадлежности к одной и той же правовой целостности, а в результате обладают чем-то для них общим. Хауса, как игбо или йорубы, называют себя нигерийцами и гордятся принадлежностью к великой стране. Бариба и фоны Бенина назовут себя бенинцами; бамилеке, эвондо и дуала Камеруна считают себя камерунцами и как таковые будут иметь дело с сенегальцами, угандийцами или ганцами»[36].

Вместе с тем ученый прекрасно видит зыбкость этого чувства. Он задается вопросом: «Что же препятствует прочному укоренению сознания национальной принадлежности?» И отвечает:

«Кажется, это сильное этническое самосознание, которое зачастую опирается на чувство социокультурной солидарности, существовавшее еще до колонизации»[37].

С оглядкой на это наблюдение он считает необходимым предостеречь: «Безудержный культ государства и государственных интересов представляет реальную угрозу здоровому объединению национальных индивидуальностей, поскольку скорее сдерживает созидательную энергию отдельных народов, чем направляет и объединяет ее в общем порыве»[38]. Он подчеркивает важность поиска свободы для личности и этносов, поддержания справедливости и определенного уравнивания шансов и средств к существованию этнических групп, признания законности культурных различий[39].