Франция. 300 жалоб на Париж - Ксения Буржская Страница 14

свой багаж и вали. Я открываю багажник: нет рюкзака. А на всех сиденьях же было написано: претензий по поводу пропавшего багажа не принимаем. Короче, тут я понимаю, что надо бороться. И говорю водиле: второй открывай багажник! Он открыл, недовольный уже такой, сейчас врежет. Там пусто. Третий открой, говорю, третий! Он говорит: да пошел ты, я им не пользуюсь никогда. Но я решил, не уйду отсюда, а сам боюсь уже, но продолжаю настаивать. Короче, достал я его, открыл, и там — мой рюкзак. Мы долго потом с чуваком удивлялись, мистика какая-то, он его и правда не открывал, было страшно».

«Это что, самая страшная твоя история? Вот у меня была. Иду летом, в полдень, по Новосибирску. Вдруг хватает меня мужик и пихает в машину. И говорит: сейчас я буду тебя ебать. Я испугалась, но начала уламывать его: накорми меня сначала, давай пожрем. Он согласился, пришли в кафе, пожрали, выпили, а потом я пошла по проспекту к метро, а он ехал рядом и орал, что я сука».

«А я знаю француза, который уехал жить в Новосибирск. Когда уезжал, я сказал ему: скоро на свадьбе твоей погуляем, значит, а он такой — ты чего, мол, со мной этого не случится. Приезжаю я, в общем, через три месяца, а он говорит: “Прикинь, я женюсь”. “Да ты что, — говорю, — неужели?”».

«У меня жалоба на Мальту есть. Делать там нечего. Приехал туда однажды, на самый дальний остров, а там все пьяные: отгрохали церковь в деревне с храмом Христа Спасителя, весь остров обвешали флагами бархатными с портретами пап. И вот эти папы взирают сверху на свою паству, которая пьяная в хламину валяется и блюет в кусты. Никогда не видел столько пьяных верующих сразу, во что они верят-то?»

«А я из пистолета однажды выстрелила. Пришла в гости к парню, и тот решил выпендриться, дал мне его подержать. У него отец полицейский, думали, не заряжен. Я и не собиралась нажимать, но тогда поняла эту цитату Станиславского про ружье. Я взяла его и не смогла удержаться, я нажала, и он выстрелил».

«Потому что есть в этом тоже какая-то мистика. Оружие, как и деньги, — это вода, которая не может без движения. Хотя есть и другая мистика — в том, как место тебе сообщает, что оно твое, как оно тебя тянет. Я жил на Крите полгода, был там совершенно счастлив, не хотел уезжать, но кончилась виза. А я случайно узнал о таком писателе — Никосе Казандзакисе, все там было его — улицы, площади и так далее. Он на меня бросался из всех углов. И главная книга у него такая — “Грек Зорба”. Там про Будду, и я хотел почитать. И вот приехал домой, снег, ветер, холод, все мне не мило, не нравится, пришел домой. На кровать упал и телик включил, а там фильм: угадайте? В общем, экранизация “Грека Зорбы”. Почему вдруг? И что сказать хотел? Книгу я так и не прочитал».

«А я однажды был на свадьбе в долине Луары. Там совершенно другие французы, жрут, как кони. Огромные столы накрыты, как у гномов в лесу, толстые мужики, как тролли, вгрызаются в бараньи ноги, а аперитив у них — виски или коньяк. И с XII века там, кажется, не было ни одного иностранца».

У каждого из нас своя география.

Глава четырнадцатая

Как я нашла свой дом[1]

Консультант энергетической компании Франции вбивает адрес в компьютер.

— О! — говорит она. — Живете в «Корбюзье»?

— Это вот мадам теперь живет в «Корбюзье», — отвечает хозяйка нашей квартиры Мария, бабушка примерно трехстот лет в бежевой блузке.

Консультант смотрит на меня с восхищением.

С тех пор все так на меня здесь смотрят. Когда в городе, который ты никак не можешь принять и назвать своим, ты вдруг находишь свое место, место, в котором тебе по-настоящему хорошо, которое хочется назвать домом, — ты вдруг понимаешь, ради чего это было.

Жить в памятнике архитектуры хорошо: чувствуешь себя в безопасности, как большинство музейных экспонатов.

В Марселе это хорошо еще и тем, что вокруг памятника прибрано: не лежит кучами собачье дерьмо, не разлиты кривые грязные лужи, не валяются пакеты, коробки и грязные памперсы, даже минивэн с проститутками аккуратно припаркован на самом краю аккуратной парковки. Парковка — это тоже очень важно. Больше не нужно искать место на заборах и помойках и запрыгивать на тротуар: вокруг курьих ножек «Корбюзье» можно свободно парковаться, не царапая чужие бамперы и пыльные стены.

Вообще слово «свободно» — это как раз про его пространственную архитектуру, легкую, светлую и крупную форму.

В Марселе мало таких больших домов, это город мелких узких домиков, толкающих друг друга в спину, узких улочек, заставленных машинами, окон, смотрящих в чужие окна. Корбюзье все придумал так, чтобы внутри коммуны люди максимально не мешали друг другу: слышимость между квартирами практически нулевая, между входной дверью и первой комнатой есть еще одна дверь. Раньше в ней было круглое окно, как в каюте. Детская площадка (что тоже редкость для Марселя, здесь их несколько на весь город) отделена от дороги и дома соснами и кустарником. Со своего балкона не увидеть ни один (ни сбоку, ни сверху, ни снизу) другой балкон. Сами балконы можно закрыть решетками, на все окна опустить жалюзи от солнца, потому что солнце есть в доме всегда: так построен дом. Как и дети, для которых Корбюзье придумал детские комнаты, детский отдельный душ, детскую грифельную стену, дверь в стене, чтобы играть и делиться секретами, детские личные раковины в каждой комнате. Возможно, Корбюзье сам оставался ребенком — в пользу этого говорят и низкие потолки, и разноцветные панели, и детская площадка с бассейном на крыше дома, и трубы, как у большого круизного корабля, и эта идея, что у детей собственная, отдельная от родителей жизнь в другой части большой квартиры.

На взрослых Корбюзье было плевать. Он не учитывал их права на личную жизнь и на стакан вина.

Он сделал специальный ящик для свежего молока, но не сделал винного шкафа. Он сделал комнаты детей с отдельным «корабельным», совершенно космическим, душем, но не сделал родительской спальни. Он сделал магазины и детский сад, но не сделал бара. Он сделал толстые стены между квартирами, но внутри квартиры все перегородки оставил картонными, чтобы можно было шептаться ночью. Он все рассчитал с точки человека с вытянутой