Гастон Башляр - Психоанализ огня Страница 16

Разумеется, живость и стойкость огня — вторичные свойства, полностью редуцированные и объясненные наукой. Здоровое абстрагирование позволяет пренебречь ими. Научное абстрагирование врачует недуги бессознательного. Строя фундамент культуры, оно отклоняет наблюдения, распространяющиеся на мельчайшие подробности опыта.

3

Возможно, именно мнение о том, что огонь питается, как живое существо, занимает самое важное место среди представлений об огне, сформировавшихся в нашем бессознательном. В современном понимании «подкормить огонь» — просто банальный синоним выражения «поддержать огонь», но слова имеют над нами больше власти, чем кажется, и иногда архаичное выражение заставляет вспомнить забытый образ.

Нетрудно подобрать тексты, где слова «пища огня» сохраняют прямой смысл. Один автор XVI века вспоминает, что «египтяне называли огонь восхитительным и ненасытным животным, которое пожирает все, что рождается и растет, и наконец, после того как оно насытилось сполна,  — самого себя, так как ему уже нечем больше кормиться и насыщаться; ибо, обладая свойствами теплоты и движения, оно не может обойтись без пищи и без воздуха, необходимого для дыхания». Книга Виженера целиком вдохновлена этой мыслью. В химии огня он находит все особенности пищеварения. Так, подобно многим другим авторам, он считает, что дым — то экскременты огня. Один из его современников говорит также, что «персы, совершая жертвоприношение огню, клали пищу ему на алтарь и прибегали к такой формуле:…вкушай и пируй, Огонь, властитель мира».

Еще в XVIII веке Бургаве полагал необходимым «уточнить в подробном исследовании, что следует понимать под продуктами питания огня… Называя [эти вещества] именно так, имеют в виду, что они реально служат пищей для огня, преобразуются под его воздействием собственно в субстанцию элементарного Огня и освобождаются от своей первичной природы, дабы облечься природой Огня; предполагаемый здесь факт заслуживает зрелого размышления». Именно этому Бургаве посвящает многочисленные страницы, впрочем, недостаточно упорно сопротивляясь анимистической интуиции, которую он стремится редуцировать. Никогда не удается до конца устоять перед предрассудком, на критику которого потрачено много времени. Во всяком случае, Бургаве уходит от предрассудков анимизма, лишь укрепляя предрассудки субстанциализма: в его теории пища огня преобразуется в субстанцию огня. Усваиваясь, пища превращается в огонь. Такое усвоение вещества противоречит духу химии. Она может изучать, каким образом вещества соединяются, смешиваются или сопоставляются. Вот три концепции, которые можно отстаивать. Но усвоение одного вещества другим не может быть предметом изучения химии. Принимая понятие усвоения — более или менее ученую модификацию понятия питания, она разгоняет тьму еще большей тьмой, или, вернее, она навязывает объективному толкованию ложную очевидность интимного опыта пищеварения.

Мы увидим, как глубоко коренятся в бессознательном ценностные представления о питании огня и насколько желательно было бы провести психоанализ комплекса, характеризующего донаучное бессознательное, который можно назвать комплексом Пантагрюэля. Принцип: все, что горит, должно получать pabulum ignis — это действительно закон для донаучного мышления. Так, в космологии Средневековья и донаучной эпохи идея питания светил является чем-то вполне общепринятым. В частности, распространено мнение, будто функция земных испарений заключается в том, чтобы служить пищей для звезд. Испарениями питаются кометы. Кометы питают Солнце. Приведем лишь несколько текстов, из относящихся к недалеким временам, чтобы ясно показать, насколько устойчив миф о пищеварении в объяснении материальных феноменов. В 1766 году Робине пишет: «Утверждалось с достаточной степенью правдоподобия, что светила питаются испарениями, исходящими от светонепроницаемых небесных тел, а естественную пищу последних составляет тот поток огненных частиц, который им постоянно посылают первые; что пятна на Солнце, которые заметно распространяются и с каждым днем все более темнеют,  — это не что иное, как растущее в объеме скопление грубых паров, притягиваемых Солнцем; что те струйки пара, которые мы видим как бы воскуряющимися над ним, направлены, наоборот, к его поверхности и в конце концов оно поглотит такое большое количество разнородных веществ, что они не только его сплошь окутают и покроют плотным слоем, как утверждал Декарт, но и пропитают насквозь. Тогда оно погаснет, умрет, так сказать, перейдя от состояния свечения, означающего для нем жизнь, к состоянию светонепроницаемости, которое можно назвать по отношению к нему подлинной смертью. Так умирает пиявка, упившись кровью». Как мы видим, здесь господствует пищеварительная интуиция: по мнению Робине, Король Солнце умрет от чревоугодия.

Кстати, тот же принцип, согласно которому светила питаются огнем, явно просматривается в весьма распространенном еще в XVIII веке представлении о том, что «все светила созданы из одной и той же субстанции тонкого небесного огня». Проводя фундаментальную аналогию между звездами, состоящими из тонкого небесного огня, и соединениями серы с металлами, образованными грубым земным огнем, тем самым как бы объединяют феномены земли и неба и обретают универсальный взгляд на мир.

Так древние идеи переживают века: возрождаясь в фантазиях более или менее научного характера, они всегда несут печать детской наивности. Например, один автор XVII века легко совмещает античные и современные ему представления: «Поскольку днем светила притягивают пары для своей ночной трапезы, Еврипид назвал ночь кормилицей золотых звезд». Если не иметь в виду миф о пищеварении, о том, что Великое Существо — Космос, послушное ритму желудка, спит и ест, согласуя свой режим со сменой дня и ночи, невозможно объяснить многие донаучные или поэтические озарения.

4

С точки зрения психоанализа объективного познания особенно интересно проследить, каким образом нагруженная аффективностью интуиция, в данном случае интуиция огня, проявлялась при объяснении новых фактов. Так было, когда донаучная мысль искала объяснение феноменов электричества. Доказать, будто электрический флюид есть не что иное, как огонь, нетрудно при условии, что мы добровольно уступаем соблазну субстанциалистской интуиции. Так, аббат де Манжен с легкостью убеждается в том, что «электрическое вещество встречается прежде всего именно во всех смолистых и сернистых телах, таких, как стекло и смолы, ведь и гром извлекает свое электрическое вещество из смол и серы, притягиваемых под влиянием солнца». Не намного труднее доказать затем, что стекло содержит огонь и потому должно относиться к той же категории, что сера и смолы. По мнению аббата де Манжена, «запах серы, который распространяется, когда стекло при трении лопается, убедительно доказывает, что в нем преобладают смолы и масла». Напомним также о древней этимологии, сохраняющей значимость для донаучного мышления, согласно которой едкая серная кислота — это «стеклянное масло».

Интимная интуиция, направленная вовнутрь и теснейшим образом связанная с субстанциалистской интуицией, проявляется здесь со всей наивностью, что тем более поразительно, когда притязают на объяснение вполне определенных научных феноменов. «Бог спрятал огонь в первую очередь в маслах, смолах, камеди — как в ножнах, надежно его удерживающих». Стоит оказаться во власти метафоры некоего существенного качества, спрятанного в ножны, и стиль обогащается образами. Если бы электрический огонь «мог проникнуть в оболочки огненных шариков, изобилующих в ткани тел, которые сами обладают электричеством, если бы он мог развязать эти многочисленные крошечные мошны, крепко удерживающие спрятанный в них сокровенный огонь, и соединиться с ним,  — тогда эти частички огня, свободные, испытывающие сотрясение и давление, не будучи связанными и группируясь вместе, охваченные сильным возбуждением, сообщили бы электрическому огню такое воздействие, такую силу и стремительность, такое ускорение и неистовство, что в результате целое должно было бы распасться, разрушиться, воспламениться и уничтожиться». Но поскольку это невозможно и такие тела, как камедь, обладающие собственным электричеством, должны удерживать огонь, скрывая ем в футлярчиках, они не могут получить электричество путем его передачи. Вот перегруженное образами, многословное, пространное объяснение природы плохих проводников. Впрочем, очень любопытно это объяснение, которое сводится к отрицанию некоего свойства. Необходимость вывода здесь совсем не очевидна. Кажется, этот вывод просто прерывает полет фантазии, столь неудержимой, когда требовалось только нагромождать синонимы.

Когда было обнаружено, что искры от наэлектризованного тела человека воспламеняют водку, это вызвало подлинное изумление. Электрический огонь оказался самым настоящим огнем! Винклер отмечает этот «поразительный факт». Ведь действительно непонятно, как подобный огонь — яркий, жгучий, воспламеняющий — может содержаться в человеческом теле, не причиняя ему никаких неудобств! Такой педантичный, дотошный исследователь, как Винклер, не ставит под сомнение субстанциалистский постулат, и именно отсутствие философской критики порождает мнимую проблему: «Флюид способен что-либо зажечь, только если он содержит огненные частицы». Если огонь исходит из человеческого тела, значит, прежде он в нем содержался. Отметим, с какой готовностью приемлет этот вывод донаучный разум, без колебаний уступающий тем искушениям, которые разоблачены в предыдущих главах. Только остается загадкой, почему от этого огня воспламеняется спирт, тогда как ткани тела изнутри не воспламеняются. Однако такая непоследовательность реалистической интуиции не ослабляет веры в материальную реальность огня, и этот реализм дольше всего остается несокрушимым.