Жак Лe Гофф - Средневековье и деньги. Очерк исторической антропологии Страница 16

Заем, естественно, сопровождался выплатой заимодавцу некоего процента. А ведь церковь запрещала кредитору-христианину брать такой процент с должника-христианина. Вот тексты, на которые чаще всего ссылались: «Mutuum date, nihil inde sperantes» (И взаймы давайте, не ожидая ничего) (Лк. 6:35); «Серебра твоего не отдавай ему в рост, и хлеба твоего не давай ему для прибыли» (Левит 25:37); «Иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост» (Втор. 23:20). Декрет Грациана, который в XII в. лежал в основе канонического права, провозглашает: «Всё, чего требуют сверх основной суммы, — это ростовщичество» (Quicquid ultra sortent exigitur usura est).

Лучше всего позицию церкви в отношении к ростовщичеству в XIII в. выражает кодекс канонического права: ростовщичество — это всё, чего требуют в обмен на заём сверх самого ссуженного имущества; занятие ростовщичеством — смертный грех, запрещенный Ветхим и Новым Заветами; уже сама надежда получить обратно что-либо сверх самого имущества греховна; процент должен полностью возвращаться его настоящему владельцу; повышенные цены при торговле в кредит — скрытое ростовщичество.

Основные следствия такой доктрины:

1)  Ростовщичество порождается смертным грехом алчности (avaritia). Другой смертный грех, порождаемый алчностью, — торговля духовными благами, которую называют симонией и которая значительно сократилась после проведенной в конце XI и в XII в. григорианской реформы.

2)  Ростовщичество — это кража, кража времени, принадлежащего только Богу, потому что заставляет платить за время, прошедшее между ссудой и ее возвращением. Поэтому ростовщичество порождает новый тип времени — ростовщическое. И здесь следует подчеркнуть, что деньги глубоко изменили представление о времени и обращение со временем в средние века, когда одновременно шло, как показал Жан Ибанес[30], множество времен. Здесь также видно, насколько рост денежного обращения изменил основные структуры жизни, морали и религии в средние века.

3)  Ростовщичество — грех против справедливости, как подчеркивает, в частности, святой Фома Аквинский[31], а ведь XIII век был par excellence, веком справедливости, представляющей собой видную добродетель королей, как показал своим поведением, в качестве человека и в качестве короля, французский король Людовик Святой. 

Проклятый ростовщик

XIII век добавил к дьявольской природе денег новый аспект, позаимствованный великими писателями-схоластами у Аристотеля, который сам был великим интеллектуальным открытием XIII в. Фома говорит вслед за Аристотелем: «Nummus non parit nummos» (деньги не рождают деньги). Поэтому ростовщичество — грех против природы, а природа отныне, в глазах богословов-схоластов, была творением Божьим.

Какова тогда неизбежная участь ростовщика? Для него нет спасения, как показывают статуи, где кошель на шее, полный денег, тянет его вниз, он обречен на пребывание в аду. Как сказал уже в V в. папа Лев I Великий, «Fenus pecuniae, funus est animae» (ростовщическая прибыль в деньгах — погибель души). В 1179 г. Третий Латеранский собор заявил, что ростовщики — чужаки в христианских городах и им должно быть отказано в церковном погребении.

Ростовщичество — это погибель.

В XIII в. было много текстов, рассказывающих об ужасной смерти ростовщика. Вот, например, что говорит одна анонимная рукопись того времени: «Ростовщики грешат против природы, желая, чтобы деньги порождали деньги, как лошадь порождает лошадь и мул — мула. К тому же ростовщики — воры, так как продают время, которое им не принадлежит, а продавать чужое добро вопреки желанию владельца — это кража. Кроме того, поскольку они не продают ничего другого, кроме ожидания денег, то есть времени, они продают дни и ночи. Но день — это время света, а ночь — время отдыха. Значит, они торгуют светом и отдыхом. Поэтому несправедливо, чтобы они получили вечный свет и отдохновение»[32].

Сходную эволюцию в те времена пережили представители еще одной профессиональной категории. Это были «новые интеллектуалы», которые вне монастырских или соборных школ обучали студентов и брали с них за это плату, collecta. Святой Бернард в числе прочих клеймил их как «продавцов слов и торговцев таковыми», поскольку они продают знание, которое, как и время, принадлежит только Богу. В XIII в. эти интеллектуалы организовались в университеты, обеспечив себе не только необходимый минимум, но, как правило, и обеспеченную жизнь, хотя встречались и бедные университарии. Во всяком случае, новое слово этих новых интеллектуалов было некоторым образом связано с деньгами, проникавшими во все сферы человеческой деятельности, как традиционные, так и новые.

В одной из старейших «сумм» исповедников, написанных в начале XIII в., «Сумме» Томаса Чобхема, англичанина, обучавшегося в Парижском университете, можно найти следующее замечание: «Ростовщик хочет получать прибыль безо всякого труда и даже когда спит; это противоречит заповеди Господа, сказавшего: “В поте лица твоего будешь есть хлеб”» (Быт. 3:19). Здесь возникает новая тема, которая значительно способствовала расцвету XIII в. и пересекалась с темой усиления роли денег, — тема роста престижа труда.

В течение большей части XIII в. единственным средством для ростовщика избежать ада был возврат того, что он приобрел процентными займами, то есть полученных процентов. Лучше всего ростовщику было вернуть их перед смертью, но он еще мог спастись и post mortem, вписав такой возврат в завещание. В таком случае ответственность и риск попасть в ад переходили к его наследникам или душеприказчикам по завещанию. Вот одна история, рассказанная в «Книге примеров» (Tabula exemplorum), которая датируется концом XIII в.:

Один ростовщик при смерти завещал все добро трем душеприказчикам, заклиная их всё вернуть. Он их спросил, чего они боятся больше всего на свете. Один ответил — бедности; второй — проказы; третий — антонова огня (отравления спорыньей) [...] но после смерти алчные наследники присвоили все имущество умершего. Немедля их поразило то, что своими проклятиями призвал покойный, — бедность, проказа и священный огонь.

Документов о реальных возвратах процентных сумм в средние века у нас очень мало. Некоторые историки, не верящие в тотальную власть религии над людьми той эпохи, считают, что число таких возвратов могло быть только очень ограниченным. Напротив, я полагаю, что власть церкви над душами и страх перед адом должны были в XIII в. побудить к довольно многочисленным возвратам; кстати, некоторые церковники для руководства ими написали трактаты «О возвратах» (De restitutionibus).

Во всяком случае, в средние века считалось, что возврат — одно из самых трудных действий. Неожиданное свидетельство этого — заявление Людовика Святого, которое сохранил для нас Жуанвиль:

И говорил он, что дурное дело — брать чужое. «Ибо возвращать чужое так тягостно, что даже одно произнесение слова “возврат” дерет горло своими звуками “р”, словно грабли дьявола, который всегда мешает тем, кто хочет вернуть чужое добро; и это дьявол делает очень ловко, подстрекая и крупных ростовщиков и грабителей не отдавать ради Бога то, что они должны были бы вернуть другим»[33].

Церковь в XIII в. не довольствовалась тем, что обрекала ростовщика аду, она указывала на него перстом, побуждая людей презирать и осуждать его. Знаменитый проповедник начала XIII в. Жак де Витри рассказывает:

Один проповедник, желая показать всем, что ремесло ростовщика настолько позорно, что никто не смеет признаваться в занятии им, сказал в своей проповеди:

«Я хочу дать вам отпущение согласно вашей деятельности и вашему ремеслу: встаньте, кузнецы!», и они встали. Дав им отпущение грехов, он сказал: «Встаньте, скорняки!», и они встали, и далее по мере того, как он называл разных ремесленников, они вставали. Наконец он воскликнул: «Встаньте, ростовщики, чтобы получить отпущение грехов!» Ростовщиков было больше, чем представителей всех остальных ремесел, но из стыда они не признались. Под смех и насмешки они удалились, исполненные смущения.

В средневековом мире, где, как хорошо показал Мишель Пастуро, полновластно царил символ и где богатое собрание примеров порока представляли собой животные, ростовщика часто сравнивали с хищным львом, с хитрой лисой, с вороватым и прожорливым волком. Развивая эту метафору, проповедники и писатели средних веков нередко изображали ростовщика как животное, теряющее со смертью мех, потому что его мех — это богатства, которые он украл. Животным, образ которого для изображения ростовщика использовался чаще всего, был паук, и средневековые рассказчики часто применяли это сравнение, чтобы объяснить также обычай, приписываемый ростовщикам, — передавать свою низость наследникам. Вот как у Жака де Витри выглядят похороны ростовщика-паука: