Дмитрий Атланов - Философская антропология Страница 16

Эту же идею продолжает и развивает Джордано Бруно в своих рассуждениях о душе: «Душа у человека в своём роде и в своём специфическом существе та же, что… у любой одушевлённой и имеющей душу вещи, т. к. нет тела, которое не имело бы в себе самом более или менее живой или совершенной связи с духом». Легко допустить, продолжает автор, что многие животные могут иметь больше способностей и много больше света ума, чем человек. Человека делает великим триумфатором над другими видами животных иное: «Всё это… зависит в принципе не столько от силы ума, сколько от руки, органа органов»108. Для Бруно человек – это, прежде всего, деятельное существо, мастер среди мастеров. Именно в природном плане человек главенствует среди сотворенных существ.

Таким образом, в эпоху Возрождения движение studia humanitatis в начале своего пути обратилось к человеку гражданскому с тем, чтобы отказаться от средневекового представления о человеке как социальном существе, выработав новый критерий благородства, основанный на идее природы человека. Дальнейшая проработка этой идеи привела к соскальзыванию в натурализм, с одной стороны, и антропоцентризм – с другой.

Легко заметить, что осмысление человека в эпоху Возрождения проводится почти исключительно как человеческого тела. Блестящий анализ этого процесса дал М. М. Бахтин109. Секуляризация интеллектуальной жизни привела к поляризации, разделению предметов исследования на светские и духовные.

Возрождение, не только в лице своих ярчайших представителей, но и в массе относительно автономных ремесленников, получило импульс к свободе, возможность к развитию, но оказалось изначально ограничено областью «потенциального». Интеллект в ходе процессов секуляризации оказался отделен от разума, но выяснилось это много позже.

Человек абсолютизируется как индивидуальность, в отличие от подхода Средневековья, где абсолютизировался человек как тип (в культе святых). Но при этом теоретик мыслит еще не отдельными категориями, а целостными образами, блоками. В наши дни такой способ мышления мы назвали бы эйдетическим, что, кстати, может объяснить такой высокий удельный вес энциклопедически подготовленных личностей в эту эпоху, вместе с исключительным творческим характером эпохи. Собственно все наши представления о ней связаны, прежде всего, с творческими прорывами той эпохи. Иллюстрацией эйдетического характера мышления может быть роман о Дон Кихоте, как роман о столкновении целостного блока средневекового и такого же целостного нововременного мышления. Безумие Дон-Кихота – есть попытка мыслить типами в начинающуюся и еще не отрефлектировавшую саму себя эпоху атомизации, индивидуации.

Этим же объясняется и расцвет изобразительных или пластических искусств: живописи, архитектуры, скульптуры, музыки, прикладных наук, в сравнении, скажем, с философией, логикой, абстрактными научными теориями. Развитие последних требовало развитого категориального, абстрактного аппарата. Но именно эта составляющая оказалась в ходе секуляризации отделена от потребностей практики, впрочем, практика какое-то время не очень нуждалась в развитой теории. Пока практика опиралась на ремесленный способ производства, она не требовала обобщений, вычленения общих принципов из конкретной реальности. Каждый отдельный ремесленник имел дело с уникальным отдельным заказчиком, отдельным уникальным материалом и отдельным уникальным объектом приложения своих усилий. Он в принципе не нуждался в построении эвристических теорий. Для него достаточно было образцов, канонов, эмпирически обнаруживаемых правил, формулируемых им самим и диктуемых материалом, с которым он работал. Поэтому мы получили массу ярких образов человека от той эпохи, но не получили развитой теории человека, как, впрочем, теорий вообще.

Кстати сказать, устойчивая традиция соотнесения эпохи Возрождения с античностью, хотя между ними отсутствует генетическая и историческая преемственность, связана как раз с преобладанием «эйдетического» способа отношений с действительностью. Это «платоновская» линия развития философии. Первоначальные движущие принципы развития объекта и пружины субъективного познания постоянно «выносятся за скобки», примысливаются к явлению и принимают в итоге облик некоего непознаваемого абсолюта, являющегося источником всего. В Новое время принцип «абсолюта» подменился принципом «силы», явления стали объясняться из взаимодействия сил, которые сами оставались не определенными.

Если говорить о персонализме эпохи Возрождения, то необходимо помнить, что речь всегда идет о неразделенной целостной персоне (маске). Человек «атомизировался» не только в том смысле, что индивидуализировался и обособился от единой массы, но и в том, что стал принципиально неделимым, непознаваемым дальше, стал выступать как некий целостный автономный образ (эйдос). Отсюда идея «персоны», маски, и, кстати, карнавала.

Антропология Просвещения

Поскольку эпоха Возрождения в силу рассмотренных ранее причин ориентировалась в первую очередь на прикладной разум, решение задач, знание, направленное на трансформацию объекта, то и теоретическая мысль начинает принимать облик прикладной, инженерный. В эту эпоху складывается методология механицизма. Начиная с Галилея и далее, основные процессы познания мира становятся подчинеными определенной механистичной методологии. В теориях Нового времени используется «идеализованное доведение реального предмета до тех потенциальных характеристик, которые обнаруживают его способность обладать бытием целесообразно действующей на другой предмет „силы“»110, соответственный облик принимают и основные теории общества и человека. У Декарта происходит предельное развитие представления о разделенности субъекта и объекта. Известный дуализм его философии строится не только на автономности субъекта и объекта, но и на закономерно вытекающей из этого идее о различной их субстанциональности. Человек в его представлении оказался единством несоединимых начал: механистически понимаемого материального тела и нематериальной души.

Одновременно с дуализмом тела и души Декарт постулирует невозможность рационального объяснения их единства. Метафизически этот вопрос не решить, поэтому, по мнению Куно Фишера, он перемещается в сферу антропологии: «В такой фактической связи с телом из всех познаваемых духов находится только человеческий дух: новая проблема поэтому – проблема антропологическая»111.

Поскольку связь тела и духа носит естественный, природный характер, то, соответственно и проблемы этические носят природный характер: «Мое намерение – отнестись к страстям не в качестве оратора и не в качестве морального философа, а в качестве физика»112.

Особенно выпукло эти идеи заметны на идеологии Просвещения. Возрождение подвергло человека индивидуации и атомизации, а эпоха Просвещения проделала интеллектуальную работу по дальнейшему обезличиванию. Человек начинает рассматриваться подобно точке, на которую действуют «силы», в данном случае природные и социальные. Как следствие, возникает и начинает господствовать представление о том, что, изменяя соотношение и направленность этих сил, можно придать человеку необходимый вектор и ускорение движения. Необходимо только обнаружить соответствующие законы, которые в свою очередь подобны механическим (и действуют, соответственно, только в идеальных условиях, заметим мы). Отсюда в пределе возникают идеи рассмотрения человека как биологической машины, как это представлено у Ламетри. Декарт задал тон механистически-натуралистическому подходу в понимании человека. Такой подход оказался живучим. К нему можно отнести Гоббса, Гольбаха, Ламетри, а в XIХ-XX веках – Бюхнера, Фохта, Молешотта. Наиболее последовательным из них был Ламетри – автор нашумевшего трактата «Человек-машина», утверждавший, что «человеческое тело – это заводящая сама себя машина, живое олицетворение беспрерывного движения», а «различные состояния души всегда соответствуют аналогичным состояниям тела»113. Кстати, данное положение подтверждается современными исследованиями в области телесно-ориентированной психотерапии. Во всяком случае, данное замечание Ламетри легло в основу позднейших исследований в психофизиологии и психологии и имело важные практические следствия. В частности на этом наблюдении основано и действие современных полиграфов – «детекторов лжи».

Данный подход в своем дальнейшем развитии стал образцовым, для многих поколений исследователей и признавался классическим вплоть до конца XX века, хотя работы, отрицавшие правильность такого подхода, появлялись и раньше, но не они задавали «мейнстрим» идейных течений.