Наум Синдаловский - История Петербурга в преданиях и легендах Страница 16

Другая традиция, введённая Петром, связана с храмовым праздником Петропавловского собора, так называемым Петровым днем, когда в Комендантском доме давались ежегодные обеды для причта. На этих обедах «непременно являлись громадные осётры на деревянных лотках, четверо лакеев не без усилий обносили гостей лакомым блюдом». По преданию, Пётр Великий, предоставив коменданту рыбные ловли около крепости, завещал ему к обеденным столам в местные праздники крепости подавать целого осетра и притом «изловленного не в какой другой реке, а непременно в Неве или Ладожском озере». С середины XIX века поймать в Неве осетра к определенному сроку становилось всё труднее. Однако традиция сохранялась, и коменданты в праздничные дни всегда посылали духовенству собора сто рублей в конверте с надписью: «На осетра».

На петербургских улицах время от времени можно было встретить свободно гуляющего арабского скакуна – любимого коня Петра I по кличке Лизетта. Лошадь была необычайно привязана к своему хозяину. Об этом в Петербурге слагались легенды. Рассказывали, что если царь долго не навещал его, то она убегала из стойла и сама разыскивала своего хозяина. Будь то в палатке или на открытом воздухе, во время отдыха или застолья, лошадь подходила к Петру, охотно ела из рук его приближённых. Если случалось по какой-либо причине откладывать намеченную ранее поездку и осёдланную лошадь уводили обратно в конюшню, она, «как бы будучи тем обижена, потупляла вниз голову и казалась печальною до такой степени, что слёзы из глаз её выкатывались».

В Петербурге есть место, якобы связанное с Лизеттой. При входе в Екатерингофский парк со стороны Лифляндской улицы, на берегу Таракановки стоит хорошо отполированная колонна, предположительно установленная здесь по проекту архитектора Монферрана. В народе её называют Молвинским столпом, по имени купца Молво, который в XVIII веке построил здесь два завода – водочный и сахарный. С Молвинским столпом связано несколько легенд, с которыми мы познакомимся позже. Но одна из них относится к Лизетте. Легенда утверждает, что на берегу Таракановки будто бы захоронены останки любимого царского скакуна. Никаких указаний на это нет. Но в верхней части колонны легко заметить прямоугольное гнездо, якобы от утраченного некогда барельефа с изображением Лизетты. Люди уверяют, что Молвинский столп – не что иное, как памятник на могиле Лизетты. Хотя мы увидим, что он же считается памятником иным событиям петербургской истории.

Молвинский столп

За благоустройством Петербурга, или «парадиза», Пётр следил зорко и не спускал ни малейшей провинности даже такому расторопному и старательному человеку, как первый обер-полицмейстер Петербурга Девьер, которого он очень ценил.

Антуан Де Виер, или, как называли его в России, Антон Мануйлович Девьер, родился в Голландии, в семье крещёного португальского еврея, прибывшего в Амстердам в середине XVI столетия. Это обстоятельство внесло некоторую разноголосицу в определение географических корней Девьера. Иногда его называют португальским евреем, иногда – голландским. Небезызвестный камер-юнкер герцога Голштинского Берхгольц, современник нашего героя, оставивший любопытные записки о посещении России, вообще считает Девьера выходцем из Италии.

Если верить семейным преданиям, в юности Антуан занимался пиратством, но к пятнадцати годам вроде бы остепенился и поступил на государственную службу, юнгой на голландский парусник. В это время, согласно официальной биографии Девьера, его и заметил Пётр I, находившийся тогда в Голландии в составе знаменитого Великого посольства. Молодой юнга выгодно отличился в «потешном» морском бою, устроенном голландскими властями по случаю прибытия русского государя. Пётр предложил юноше службу в России, и тот с охотой согласился.

Есть, правда, легенда, которую М.И. Пыляев, осторожно называя её версией, приводит в примечаниях к своей книге «Забытое прошлое окрестностей Санкт-Петербурга». Согласно этой «версии», Пётр вывез Девьера не из Голландии, а из Англии. Его, «как хорошего каютного служителя», будто бы подарил ему адмирал Михель. Пётр приблизил молодого человека и сделал своим денщиком. Так или иначе, дальнейшая карьера юного Девьера, оказалась тесно связанной с его новой родиной – Россией и с её государем Петром I. По свидетельству современников, Девьер был «смышлён, вкрадчив, бескорыстен, неутомим, обладал живым, весёлым характером», да к тому же владел несколькими иностранными языками. В короткое время он получает одно звание за другим и привлекается даже к обучению царских детей.

Стремительное восхождение царского денщика по карьерной лестнице вызывало и зависть, и уважение одновременно. Зависти было больше. К тому же Девьер осмелился посягнуть на родство со вторым человеком в государстве – самим Александром Даниловичем Меншиковым. В 1710 году он пришел к Меншикову и официально попросил руки его сестры Анны Даниловны. Говорят, что как раз этого и не смог простить ему всесильный герцог Курляндский. Возмущенный дерзким предложением юного нахала, Меншиков велел своим слугам примерно наказать Девьера. Его избили до полусмерти и выбросили на улицу.

Но и это, если верить городскому фольклору, пошло только на пользу стройному красавцу. Он пожаловался царю на грубое поведение его любимца, и Пётр принял сторону Девьера. Согласно легенде, чтобы в дальнейшем оградить Антуана от рукоприкладства невоздержанного и грубого Меншикова, он специально придумал должность обер-полицмейстера Петербурга. И назначил на неё Девьера. Кроме того, Пётр будто бы преследовал и другую мысль. Так, по мнению самодержца, Девьеру легче было добиться руки своей избранницы.

Между тем описываемые нами романтические события происходили в 1710 году, а должность петербургского обер-полицмейстера впервые была учреждена царским указом только в 1718-м. Но легенда оказалась настолько живучей, что со временем приобрела статус едва ли не исторического факта. Может быть, потому что цель и в самом деле оправдала средства. Антуан Мануйлович стал-таки мужем Анны Даниловны, а Петербург получил нового и, судя по свидетельствам историков, весьма достойного хозяина.

Впрочем, друга в лице Данилыча Девьер так и не приобрёл, а, напротив, ожесточил его против себя до такой степени, что в конце концов это сыграло самую зловещую роль в его дальнейшей судьбе. В 1727 году, как раз накануне смерти Екатерины I, Меншикову удалось отомстить юному карьеристу. Он сумел оклеветать Девьера, будто бы тот в пьяном виде веселился вблизи покоев смертельно больной государыни. И та подписала указ о лишении обер-полицмейстера всех чинов и званий и ссылке его в Сибирь. На следующий день императрица скончалась, а по городу из уст в уста пронеслась фантастическая легенда о некой «обсахаренной груше», насквозь пропитанной смертельным ядом, которую подал Екатерине не кто иной, как Девьер. Кто был автором этой невероятной легенды – можно только догадываться.

Вернулся Девьер из ссылки через много лет, при императрице Елизавете Петровне. Она с детства помнила обходительного молодого человека, пытавшегося обучить её иностранным языкам. В 1744 году Антон Девьер был вновь назначен обер-полицмейстером Петербурга. Если верить фольклору, почтительный страх перед любым полицейским чином и трепетное уважение к полиции вообще, которые долгое время культивировались в дореволюционной России, велись от строгого, добросовестного и справедливого Антона Мануйловича Девьера, первого обер-полицмейстера Санкт-Петербурга, при одном имени которого будто бы «дрожали обыватели».

Напомним, что круг обязанностей обер-полицмейстера, определенный лично Петром I, уже тогда мало чем отличался от обязанностей сегодняшних градоначальников. Но в первой четверти XVIII века выполнение служебного долга многократно усложнялось ещё и тем, что подобного рода обязанности вводились в городе впервые, а за их соблюдением следил сам государь. Заслуги Девьера в их определении велики. Он впервые «устроил пожарную команду», следил за освещением улиц и каменным мощением дорог, организовал систематический вывоз нечистот, учредил надзор за доброкачественностью продаваемых съестных припасов, установил регистрацию населения и строго спрашивал за «принятие на работу беспаспортных». Он сам каждый день объезжал город. И нёс личную ответственность за всё, что в нём происходило. Широко известен исторический анекдот о том, как однажды Девьер на себе испытал тяжесть царской дубинки за то, что одна доска была выломана из дощатого настила моста через Мойку, по которому Пётр изволил проехать в сопровождении любимого обер-полицмейстера. Государь приказал своему денщику сдвинуть оставшиеся доски, чтобы можно было переехать, а сам между тем принялся «гладить» дубиной генерал-полицмейстера, приговаривая: «Это лучше прибавит тебе памяти о попечении и содержании мостов в порядке: будешь сам осматривать».