Игорь Фролов - Уравнение Шекспира, или «Гамлет», которго мы не читали Страница 16

2119 Oph. Still better and worse.

(Игра слов: еще лучше и хуже, или еще больше и сильнее).

Гамлет откровенно хамит, – отбросив иносказания, открытым текстом он относит Офелию в разряд публичных женщин. И вновь намек на некоего любовника Офелии.

Второй вариант ответа Офелии показывает, что она вовсе не притворялась символом чистоты и невинности, и сама была остра на язычок.

Но Гамлет уже смотрит на сцену, где наступает кульминация «Мышеловки» – то, ради чего и затевалось представление, одним из авторов которого был Гамлет – ведь это он сказал актерам, что в пьесу об убийстве Гонзаго вставит 12 или 16 строк.

Кстати, давайте не поленимся и пересчитаем прозаические вставки. Оказывается, в самом «Гамлете» 12 прозаических вставок и 4 прозаических же письма Гамлета – итого 16! А это (если отбросить подозрение о совпадении) значит, что проза в пьесе действительно написана Гамлетом или тем, кто представляет его интересы в мире живых.

Кто же еще претендует на соавторство «Мышеловки»? Сразу после сцены отравления Гамлет говорит, что «the story is extant, and written in very choice Italian» (эта история была представлена, и написана она очень хорошим итальянским языком). Теперь становится ясно, что структура «Мышеловки» отражает структуру самого «Гамлета», где в историю, написанную книжником, латинистом Горацио, вставлена проза Гамлета, или того, кто представляет его точку зрения на случившиеся события. Пантомима здесь – сжатое изложение голого сюжета всего «Гамлета» – без пояснений и детализаций, необходимых для выяснения фабулы. Дальше идет идиллическая часть о короле и королеве, которая идентична стихотворной пьесе, сочиненной Горацио. И дополнение Гамлета о Лукиане, племяннике короля есть то самое толкование, корректива, показывающая, что версия Горацио далека от действительности.

Впрочем, чуть ниже мы рассмотрим еще одного (настоящего!) автора этой the story. И поможет нам в его определении та, невесть откуда взявшаяся, Вена…

А пока – Лукиан медлит, и Гамлет торопит его:

2120-1 Beginne murtherer, leaue thy damnable faces and begin, come, the croking Rauen doth bellow for reuenge

(Начинай же, убийца, оставь свои мерзкие гримасы и начинай, давай – каркающий ворон зовет к возмездию).

Мы привыкли, что этот Лукиан представляет короля Клавдия, убивающего своего царствующего брата. Но теперь получается, что племянник (и тот, кто скрывается за его маской) совершает акт мести, к которой призывает ворон, – а вот за что он мстит королю, выясняется тут же, из бормотания самого Лукиана:

2127 ... mixture ranck, of midnight weedes collected,

(...гнусной смесью из диких трав, собранных в полночь,)

2128 VVith Hecats ban thrice blasted, thrice inuected,

(Трехкратным проклятием Гекаты проклятых, трижды заговоренных)

2129 Thy naturall magicke, and dire property,

(Твоим природным/собственным колдовством и ужасными свойствами)

2130 On wholsome life vsurps immediately

(На цветущую жизнь посягни сейчас же).

В этом отрывке показательно имя Гекаты – богини ночи, Луны и т.д. Но не ее мистические характеристики интересуют нас сейчас, а то, что Геката считается в мифах покровительницей той самой Гекубы – мало того, в самых древних мифах они сливаются воедино, о чем говорят их имена Εχατη и Εχαβη. Тройное проклятье отражает три ипостаси Гекаты: Селена (Луна) на небе, Диана-охотница на земле, и Прозерпина – богиня подземного мира.

Итак, мы вправе предположить: Лукиан, мстящий за род Гекубы и Приама, может быть представителем этого рода, в частности, одним из тех двоих сыновей, рожденных в день гибели их отца (и, возможно, матери). Не зря же Гамлет торопит Лукиана с возмездием – можно подумать, он подталкивает этими словами самого себя, преодолевая собственную нерешительность. Сюда можно добавить и скрытую ссылку – взывающий к возмездию ворон напоминает нам о легендарном короле Артуре, превращенном злым волшебником в ворона. В ожидании обратной метаморфозы – из птицы в короля – англичане не смели убить ни одного ворона. Кстати, возможно этот ворон-Артур – лицо заинтересованное, поскольку взывает к возмездию. Значит, Лукиан вовсе не обязательно должен оказаться сыном Гекубы…

IX. ОТЫКВЛЕНИЕ КОРОЛЯ КЛАВДИЯ

Если уж мы пытаемся копать глубоко, то не постесняемся спросить у Истории: кто такой Lucianus? Первого подходящего героя (а искали мы в ряду римских поэтов, поскольку среди псевдонимов героев пьесы есть уже Гораций с Марциалом) звали Lucanus. Краткая историческая справка: Марк Аней Лукан – племянник Сенеки, родился в Испании, жил в Риме; начал свои литературные опыты с «Поэмы о троянской войне», главный его труд – «Фарсалия», поэма о гражданской войне Юлия Цезаря с Помпеем; республиканец, был настроен против императорской власти – в поэме возлагает надежду на Брута, который должен убить Цезаря (подразумевается Нерон); участвовал в заговоре Писона, после поражения по приказу Нерона вскрыл себе вены. Немаловажно, что первую книгу «Фарсалии» перевел на английский Кристофер Марло. Кстати, в первой книге приводится сон Помпея, в котором к нему является тень его мертвой жены Юлии – она укоряет мужа, что он второй раз женился и предрекает его гибель в гражданской войне.

Есть и еще один исторический кандидат в «племянники» – греческий писатель Лукиан Самосатский (ок. 125 – 192 гг. н. э.). Но нашей темы он касается разве что декламацией на фиктивно-юридическую тему «Лишенный наследства». Поэтому, отметив его ради заявленной педантичности исследования, вернемся к Лукану, племяннику Сенеки.

А, может, Шекспир вовсе и не имел в виду племянника Сенеки? Однако мистика текста в том, что следствие отрицает причину, но направление остается верным. Этот Лукан, которого мы, пусть и ошибочно, поместили в сцену отравления короля, задает нам вектор поиска. Мы вспоминаем сразу нескольких исторических персонажей: знаменитого философа Сенеку – наставника Нерона, самого Нерона, его дядю, императора Клавдия, который женился на своей племяннице, матери Нерона Агриппине и стал Нерону дядей-отчимом. Эти исторические лица определяют историческую ситуацию – убийство императора Клавдия и воцарение Нерона.

По Гаю Светонию Транквиллу («Жизнь двенадцати цезарей»), к концу жизни Клавдий «начал обнаруживать явные признаки сожаления о браке с Агриппиной и усыновлении Нерона. <…> Встревоженная этим Агриппина <…> опередила его. Умер он от яда, как признают все». Светоний передает один из распространенных слухов, что отравила Клавдия сама Агриппина, дав ему яд в его любимых белых грибах. «Смерть его скрывали, пока не обеспечили все для его преемника. Приносили обеты о его здоровье, словно он был болен, приводили во дворец комедиантов, словно он желал развлечься».

Вот эти комедианты – очень важный момент. Светоний родился лет на 20 позже смерти Клавдия, которая последовала в 54 г. н. э., и нам лучше послушать современника императора – самого Сенеку. В его памфлете-мениппее «Apocolocyntosis divi Clavdii» (Отыквление божественного Клавдия) о смерти Клавдия сказано: «Exspiravit autem dum comoedos audit, ut scias me non sine causa illos timere» (А помер он в самый раз, как комедиантов слушал; вот оттого, знаете, и боюсь я их, и недаром боюсь! – пер. М. Холодняка).

Итак, Клавдий умирает во время театрального представления – такова, во всяком случае, литературная версия Сенеки – как вы уже догадались, того самого автора той самой story. Сразу вспоминается предостережение Гамлета Полонию о том, что тому лучше получить плохую эпитафию после смерти, чем плохой отзыв от актеров при жизни – и теперь эти невинные слова воспринимаются как скрытая угроза. Вот только кому – Полонию или, как и должно быть, Клавдию?

У меня уже возникли большие сомнения, что в «Мышеловке» речь идет об отравлении короля Гамлета. Слишком уж все сходится на Клавдии. Даже место действия «Мышеловки» – Vienna – говорит в пользу Клавдия. Ведь, по словам того же Сенеки («Отыквление»), Клавдий ad sextum decimum lapidem natus est a Vienna (родился всего в шестнадцати милях от Виенны)! Да и Нерону, его племяннику, при рождении было дано имя Lucius – такой же светлый, как и Lucianus (светлый anus?)… А Гамлет назвал сценического героя племянником этого короля (nephew to the King), т. е. Клавдия. Вспомните еще один факт: отравив короля, «отравитель улещивает королеву дарами; вначале она как будто недовольна и несогласна, но, наконец, принимает его любовь». Это очень близко к Нерону и его матери Агриппине, интимная связь которых осталась в веках как свидетельство крайней степени развращенности имперского Рима… Тут же вспоминается темперамент, который, по словам Гамлета, более притягателен у молодой Офелии, чем у старой «матери» Гертрад. Есть и еще важный момент – Гамлет, отправляясь после спектакля к Гертруде, восклицает (стихами Горацио):

2264-5 …let not euer The soule of Nero enter this firme bosome

(…Пусть никогда душа Нерона не войдет в эту крепкую грудь).