Андрей Фесенко - Русский язык при Советах Страница 17

«Здесь (в «Евгении Онегине» – Ф.) заговорили своим языком и современные автору персонажи, здесь Пушкин показал характерность разных диалектов тогдашнего общества, начиная с большого света, до помещичьего уезда и деревни. Здесь нашла себе выражение «национальность» языка в самом широком ее значении» (стр. 49) –

В гостиной светской и свободной

Был принят слог простонародный

И не пугал ничьих ушей

Живою странностью своей.

(Один из рукописных вариантов VIII-ой гл. «Е. О.») [27].

Если справедливо замечание акад. Орлова, что «создавая русский литературный язык, Пушкин основал его на всем богатстве социальных диалектов русского общества», то следует добавить, что этот язык в большой степени явился конгломератом не только диалектизмов социальных, но и территориальных (областных и локальных), а также и профессиональных. Это засвидетельствовано убедительными примерами акад. В. Виноградова, в его брошюре «Великий русский язык» (стр. 78):

«Ведь такие привычные общелитературные слова, как земляника, клубника, паук, цапля, пахарь, вспашка, верховье, задор… улыбаться, хилый, напускной, назойливый, огорошить, чепуха, чушь, очень, прикорнуть… и т. п. по своему происхождению являются областными и некоторые из них профессиональными народными выражениями».

После Пушкина над мудрым введением диалектизмов в литературную речь поработали и поэты (Крылов, Кольцов, Никитин, Некрасов и др.), и писатели – прозаики и драматурги (Помяловский, Островский, Толстой, Лесков и др.). Проф. Г. Винокур в своем историческом очерке «Русский язык» (стр. 161) замечает:

«Крестьяне в произведениях Толстого говорят точным языком деревни – в той мере, в какой это вообще возможно и допустимо в печатном литературном произведении, но в то же время тактично, – т. е. Толстой не превращает свои произведения в этнографическую выставку».

Не менее тактичен был и Лесков, который либо допускал диалектизмы, своей образностью и самим контекстом раскрывавшие заложенный в них смысл, либо давал их расшифровку в особом примечании.

Осуждая чрезмерное увлечение некоторых писателей диалектизмами и ссылаясь на Некрасова, стремившегося очистить русскую песню от архаизмов и местных речений, К. Чуковский в своей статье «О чувстве соразмерности и сообразности» (Литературная Газета № 26, от 3 марта 1951 г.) всё же подчеркивает:

«Отвергать то или иное меткое слово лишь потому, что оно не усвоено всей массой народа, писателям, конечно, не приходится. Большой писатель обладает могучей властью вывести иное захолустное или редкое слово из его узких пределов и ввести его во всенародный обиход».

Итак, русский язык, как мы видим, в процессе своего литературного становления постоянно ассимилирует диалектальные (как социальные и профессиональные, так и территориальные) элементы. Но в разные периоды в русском языке господствует какой-нибудь один из этих типов диалектизмов. Оговоримся, что резкой грани между ними нет, так как, например, говор той или иной деревни не может рассматриваться как только локализм, но является одновременно и элементом крестьянского социального диалекта.

Упоминавшийся выше поток локализмов в произведениях советских писателей наблюдался, главным образом, до конца 30-х годов. В дальнейшем местные речения крестьянского языка стали вытесняться территориально-нивеллирующей «спущенной сверху» лексикой, характерной для нового коллективизированного села.

В согласии с этой линией языковой политики в советской литературе Ф. Гладков в 1953 году заявил в своей статье «О культуре речи», что:

«Нельзя оправдывать областных диалектных говоров среди интеллигентных людей и литераторов ссылкой на то, что люди эти выросли и учились где-то на юге или на западе. Законы русского произношения и русская грамматика должны быть общеобязательной нормой для всех…

Для литераторов прошло время стилизации областных говоров в своих книгах». (Новый мир, № 6, стр. 237).

Всё же введение диалектизмов присуще общему языку, как разговорному, так и литературному различных периодов. Говоря именно о русском послереволюционном языке, следует отметить постепенную потерю удельного веса в общем языке локализмами и приобретение его профессионализмами, конкурирующими, пожалуй, только с варваризмами, вернее интернационализмами, так тесно связанными с политической терминологией и отчасти с техникой.

Специфика советской системы, при которой широкие слои населения «бережно» ограждаются от влияния Запада, от подлинного и объективного знакомства с ним, с его положительными чертами и достижениями, приводит к тому, что СССР варится в собственном соку. Правительство, без конца повторяющее, что «труд – дело чести, доблести и геройства» (Сталин), стремится привить советскому гражданину интерес ко всевозможным проявлениям этого труда, облеченного социалистическим пафосом. Газеты и журналы заполняются приказами, сводками, репортажами о количестве свиноматок, выращенных за такой-то период, в таком-то колхозе, такими-то свинарками; о ходе ремонта тракторов в такой-то области; о подготовке к зяблевой вспашке по республикам; о литраже молока, выдоенного доярками какой-нибудь неизвестной МТФ; о весенней путине; о продукции шарикоподшипникового завода; о соревновании по угледобыче.

В последние годы газеты запестрели узко-профессиональными, непонятными широкому читателю обозначениями, отражающими процесс, который может быть охарактеризован следующим образом: переживающая духовный застой, лишенная возможности развивать не только критически, но и просто правдиво социальные и политические темы советская пресса «ударилась» в своего рода производственный натурализм. Копание в мелких производственных моментах, придание незначительным частным событиям всесоюзного значения стали обычным делом советских газет, в том числе даже и «Литературной Газеты» (!). Так, например, в последней за 26 января 1949 года мы находим:

знатный фуркист (работающий на машине Фурко для вытягивания стеклянной ленты),

стерженщица (работница, изготовляющая масляные фильтры на автозаводе) и т. д.

На первой странице новогоднего номера «Известий» (1948) находим сообщение о том, что «…одновременно с домной введены в строй турбовоздуходувка, газоочистка, разливочная машина и коксоподача».

Но надо признать, что в процессе такого часто неоправданного введения терминов «узких» профессий в общую жизнь страны, в язык всё же входят не только метафорически-воспринятые техницизмы, но и целые группы слов и выражений, становящихся, таким образом, одним из факторов обогащения общей лексики. Многие трудовые процессы и их техническая специфика раскрываются широкой публике через периодическую литературу, общеобразовательные лекции, кинохронику. Таким образом, общеизвестными стали:

из сельского хозяйства – скирдование [28], яровизация…

из тяжелой промышленности – каупер, блюминг, выдать плавку, задуть доменную печь [29]…

из нефтепромышленности – крекинг, нефтепровод…

из угледобывающей промышленности – на-гора, выход добычи на отбойный молоток…

из железнодорожного дела – оборачиваемость вагонов, спаренная езда, сквозная бригада…

из области торговли – завозить (в значении «доставлять»), завозчик, затоваривать…

О двойном процессе – исчезновении сугубо локальных профессионализмов, отображавших моменты дореволюционного производства, с одной стороны, и введении в литературный язык локализмов, оказавшихся нужными и полезными, с другой, свидетельствует и советский лингвист С. Ожегов («Основные черты развития русского языка в советскую эпоху», стр. 29-30):

«Исчезает старая производственная, очень дифференцированная по говорам, крестьянская терминология в связи с коренным изменением техники и форм колхозного производства и последовательно заменяется единой для всего языка новой производственной терминологией… Словарный состав территориальных диалектов постепенно идет к слиянию со словарным составом общенародного языка… Обогащение терминологии идет или путем усвоения готовых слов, например: «огрех» – место на пашне, оставшееся по оплошности не запаханным или не засеянным (теперь появилось и переносное значение – оплошность, недоделка), «путина», или путем создания производных слов на основе диалектных, напр.: «пропашные культуры» (из областных слов «пропашка», «пропашек»), «теребильщик» (от областного глагола «теребить» лен)».

Дальше С. Ожегов говорит об удельном весе профессионализмов в общем языке:

«По своей значимости для общенародного языка и по характеру состав слов этого рода (профессиональной речи – Ф.) очень многообразен. Здесь и новые производственные слова («высотник», «скоростник», «распиловка») и старые слова с обобщенным значением («гулять» в значении быть свободным в свой выходной день, «отгул» – отдых от работы в возмещение излишне переработанного времени)». (Там же, стр. 31).