Жан Бодрийяр - Сборник статей Страница 17

Феномены инерции разрастаются. Размножаются застывшие формы, и рост замораживается в разращении. Такова форма гипертелии, форма идущих дальше своего собственного конца: у ракообразных существ, отдаляющихся от моря (к каким секретным концам?), не остается времени вернуться обратно. Разрастающийся гигантизм статуй острова Пасхи.

Щупальцевая, выпуклая, разращенная, гипертельная: такова судьба инерции насыщенного мира. Отрицать гиперфинальностью свой собственный финал, не правда ли, это также раковый процесс? Реванш роста в разращении. Реванш и сложение скорости в инерции. Массы также вовлечены ускорением в этот исполинский процесс инерции. Масса есть этот разращенный процесс, ускоряющий гибель всякого роста. Это кольцо, о-кольцованное чудовищной финальностью.

Exxon: американское правительство требует у межнациональных корпораций всеобъемлющего отчета обо всей их деятельности в мире. Результат: двенадцать томов в тысячу страниц, для чтения которых, а тем более для анализа, потребовалось бы много лет работы. Где же информация? Следует ли отыскивать диететику информации? Нужно ли обезжиривать ожирение, жирные системы, и создавать институты дезинформации?

Невероятная разрушительная сверхпотенциальность стратегического вооружения — она сравнима разве только со всемирным демографическим разращением. И то, и другое, как это не кажется парадоксальным, имеет одну и ту же природу и отвечает одной и той же логике разращения и инерции. Триумфальная аномалия: их не унять никакими принципами права и меры, они взаимно увлекают друг друга. И самым ужасным является то, что здесь нет никакого прометеевского вызова, никакого излишества страсти и гордости. Просто кажется, что вид преодолел специфическую таинственную точку, откуда невозможны ни регресс, ни снижение скорости, ни торможение.

“Тягостная идея: что за некоторой определенной точкой времени история больше не была реальной. Не отдавая себе в этом отчета, весь человеческий род внезапно утратил бы реальность. Все то, что прошло бы с тех пор, совсем больше не было бы правдой, но мы не смогли бы в этом удостовериться. Нашей целью и нашим долгом было бы в настоящий момент обнаружение этой точки, и до тех пор, пока мы не обладаем ею, нам следовало бы упорствовать в нынешнем разрушении”.

Dead point: мертвая точка, в которой всякая система переступает неуловимую границу обратимости, противоречия, сомнения для того, чтобы войти живой и невредимой в не-противоречие, в свое собственное растерявшееся созерцание, в экстаз…

Здесь начинается патафизика систем. Это логическое преодоление, эта эскалация приносит, впрочем, лишь одни неудобства, даже если она всегда принимает форму медленной катастрофы. То же самое в отношении систем разрушения и стратегического вооружения. Сцена войны заканчивается как раз в точке преодоления разрушительных сил. Нет больше полезной корреляции между потенциалом уничтожения и его целью, и становится бессмысленным на нее рассчитывать. Система устраняется сама собой, и в этом заключается парадоксально прибыльный аспект устранения: нет больше пространства для войны. Значит, нужно настойчиво желать ядерной эскалации и гонки вооружений. Это будет ценой, уплаченной за чистую войну, то есть за чистую и пустую форму, за гиперреальную и бесконечно устрашающую форму войны, где впервые мы сможем поздравить себя с отсутствием событий. Даже если война, как и реальность, никогда больше не будет иметь места. Если только ядерные силы не добьются их дезэскалации и не сумеют очертить новые пространства войны. Если только военная мощь ценой дезэскалации этого безумия, удивительно полезного на втором уровне, вновь не отыщет сцену войны, ограниченное, словом человеческое, пространство войны, и тогда оружие вновь обретет свою потребительную стоимость и свою стоимость… меновую: тогда вновь будет возможным обменять войну. Под своей орбитальной и экстатической формой, война стала невозможным обменом, и эта орбитальность нас охраняет.

В чем же состоит желание Канетти заново овладеть той незримой точкой, за которой “вещи перестали быть настоящими”, история перестала существовать без нашего ведома, — поэтому нам не остается ничего иного, как упорствовать в нынешнем разрушении?

Что бы мы сделали, если смогли бы определить ту точку? Каким чудом история вновь стала бы настоящей? Каким чудом можно было бы восстановить время для того, чтобы предотвратить его исчезновение? А так как та точка является также конечной точкой линейного времени, то все чудеса научной фантастики по “восстановлению времени” бесполезны, если впредь его больше нет, если позади нас прошлое уже совершенно исчезло.

Какие нужно было бы предпринять меры предосторожности, чтобы избежать такого исторического коллапса, комы, возгонки реального? Ошиблись ли мы где? Допустил ли род человеческий какую оплошность, нарушил ли некую тайну, совершил ли где фатальную опрометчивость? Тщетно спрашивать себя об этом, как и бесполезно задаваться вопросом о загадочной причине того, почему вас покинула женщина: все равно ничего бы не изменилось. Ужасающий аспект события подобного порядка заключается в том, что все усилия по его изгнанию после прохождения некоторой точки только ускоряют его, никакое предчувствие ничему не послужило, каждое событие полностью подтверждает ему предшествующее. Наивность приписывать всякому событию его причины заставляет нас думать, что оно могло бы и не произойти, — оно, событие без причин, чистое событие, может развернуться только неотвратимо, — однако оно никогда не может быть воспроизведено, в противоположность каузальному процессу, который может быть всегда повторен. Но именно поэтому он больше не будет событием.

Значит, желание Канетти благо, если его гипотеза радикальна. Точку, о которой он говорит, невозможно обнаружить по определению, поскольку если бы можно было ее уловить, то время было бы нам возвращено. Точка, от которой можно было бы обернуть вспять процесс дисперсии времени и истории, нас избегает — поэтому-то мы и прошли ее, не заметив, и, конечно же, совершенно этого не желая.

Впрочем, возможно, что точки Канетти совсем и нет. Она существует лишь в том случае, если доказывается, что до нее действительно была история, — а это невозможно сделать после прохождения через нее. В сфере, чуждой истории, сама история не может больше ни отразиться, ни проявиться. Поэтому мы требуем от всех предшествующих эпох, от всех образов жизни, от всех типов менталитета проявиться в истории, рассказать о себе в доказательствах и в подтверждающих документах (все становится документальным): мы хорошо понимаем, что все это оспаривается в нашей сфере, которая является сферой конца истории.

Мы не можем ни вернуться назад, ни принять такую ситуацию. Некоторые бойко разрешили эту дилемму: они обнаружили точку анти-Канетти, точку уменьшения скорости движения, которая позволила бы вернуться в историю, в реальное, в социальное, подобно тому, как спутник, затерявшийся в гиперпространстве, снова возвратился бы в земную атмосферу. Ложная радикальность завела нас в центробежные пространства, витальный же рывок возвращает нас к реальности. Все вновь становится настоящим, заново наделяется смыслом, обуздав идефикс иллюзорности истории, внезапного краха времени и реального.

Возможно, что они правы: нужно было остановить эту геморрагию ценности. Хватит террористической радикальности, достаточно симулякров — роста морали, веры, смысла. Долой сумрачные анализы!

За той точкой имеются только события без последствий (и теории без последствий), и поскольку они поглощают в себя смысл последних, они ничего не преломляют, ничего не предвещают.

За той точкой — лишь катастрофы.

Событие или язык становятся совершенными лишь тогда, когда овладевают своим собственным способом исчезновения, выставляют его на сцену и достигают таким образом максимальной энергии наружности.

Катастрофа — это полное максимальное событие, еще более событийное, чем событие, — но событие без последствий, когда мир оказывается в неизвестности.

Утратив смысл истории, пройдя эту точку инерции, всякое событие становится катастрофой, становится чистым событием без последствий (и в этом состоит его мощь).

Событие без последствий — как человек без свойств фон Мюзиля,[49] как тело без органов, как время без памяти.

Когда свет улавливается и заново поглощается своим собственным источником, происходит резкая инволюция времени в самом событии. Катастрофа в буквальном смысле: инфекция или искривление, когда происходит совпадение начала и конца, когда они сводятся в одно, конец возвращается к началу, аннулируя его, и тогда отводится место событию беспрецедентному и без последствий — чистому событию.