Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга Страница 17

Если обратиться к фактам, а не к бредням, вырисовывается следующая картина: с 1703 по 1717 год с марта по ноябрь строили Петербург рабочие со всей России, в две смены от 12 до 18 тысяч человек. Каждая смена жила в Петербурге месяца по три. Вообще-то по разверстке Петр требовал в каждую смену по 40 тысяч человек, но число убежавших, «сказавшихся в нетях», «сказавшихся в болезнях» и «сказавшихся покойными» было всегда, в каждой партии, таких оказывалось больше, чем пришедших.

Отметим это «сказавшихся покойными» — то есть тех, кого уже включили в списки, и кто-то ли в самом деле помер, то ли был назван мертвым своими родственниками. Не сами же покойники «сказывались»: мол, помер я, не лезьте со своим Петербургом.

Впрочем, в рядах строителей Петербурга были и крестьяне из деревень, лежащих на его территории и вокруг. Они как, тоже помирали от непривычного климата?

В каждый год число временных рабочих колебалось, но вот, по данным главы Канцелярии городовых дел, князя A. M. Черкасского, в 1717 году на 32 тысячи работавших в две смены рабочих числилось 3200 кашеваров и 1000 больных. Черкасский полагал, что привлекать вольнонаемных было бы дешевле — вольных не надо кормить и лечить. С тех пор город и строили вольнонаемные.

За весь год тысяча больных, из которых умерли уж, конечно, не все? Гм…

Может быть, умерли десятки тысяч постоянных жителей города?

Но в 1710 году в Петербурге жило от силы 8 тысяч постоянных жителей. Число их возросло примерно до 40 тысяч к 1723 году.

По понятиям тогдашней России, это был большой город — ведь городского населения во всей России было не более 4 % всего населения. 40 тысяч — это примерно 12 % всех городских жителей страны. Но для смертности в десятки тысяч человек должны были в одночасье преставиться все жители стольного града Санкт-Питерь-Бурьха. Скажем, поголовно вымереть на протяжении двух или трех дней.

Петербург и к концу правления Петра оставался, по сути, крохотным городком. «Сплошные застройки находились только в ближайшей к берегу местности Петербургской стороны, называвшейся тогда «городским островом». Там была воздвигнута крепость, сначала бревенчатая, потом каменная. К ней прилегало несколько улиц, застроенных небольшими домами, деревянными и изредка мазанками… На Васильевском острове…встречались отдельные постройки. На Выборгской стороне тоже было несколько рядов очень бедных строений… На левом берегу Невы, где теперь расположен блестящий центр столицы, выстроено было только здание Адмиралтейства с укреплениями и позади него церковь Святого Исаакия. Кое-какие строения попадались разбросанными до реки Мойки…За Мойкой шли уже леса, болота и пустыри».[31]

Тут просто некому и негде помирать в былинном количестве «десятки тысяч человек».

Всякий раз, когда у нас оказываются в руках конкретные цифры, они показывают очень небольшое число умерших.

Скажем, по «доношению» У. С. Синявина от 6 июня 1712 года вытекает, что послано в Петербург всего 2210 ремесленников, из которых 365 сбежали, 61 умер и 46 оказались «дряхлыми за старостью».[32]

Отмечу — число сбежавших много больше умерших, а умерли эти 61 ремесленник до посылки в Петербург (может, их и включили в списки мертвых, чтобы отделаться и никого реально не слать?).

Вероятно, смертность среди строителей Петербурга была выше, чем в более привычных городах и землях, но где же ужасы, живописанные Дубовым и Толстым? Ужасы, на которые толсто намекают Пушкарев и Ключевский? Их нет и в помине.

Причем заметим: добровольный труд в Петербурге очень рано вытеснил подневольный. Петр I выжигал самое слово «свобода», искоренял малейшую возможность быть независимым от государства. Но независимо от убеждений, блажей или наклонностей Петра строительство еле продвигалось вперед. Как ни парадоксально — но Петербург стал первой «зоной свободы» в России Петра и его наследников. Потому что если Петр вообще хотел строить свой «парадиз» — то приходилось строить его силами вольных людей.

Основная часть построек, возведенных до 1725 года, появилась в Петербурге между 1718 и 1724 годами, когда город и правда рос совершенно стремительно.

Это было время, когда основной рабочей силой стали никакие не пленные шведы (они, насколько известно, прорубили пару просек, и только) и не «даточные люди», а главным образом оброчные крестьяне. Предъявляя «покормежные письма» от помещиков, они совершенно легально селились в городе. Крестьяне-оброчники составили вторую по численности группу населения в Петербурге изначальном — после солдат.

Второй группой строителей Петербурга стали…беглые. По всей Российской империи ловили беглых крестьян. Всякого помещика, кто принял их, безжалостно пороли кнутом, ссылали в Сибирь, лишали имений. Но в Петербурге власти, нарушая собственные законы, еще раз наступая на горло собственной песне, «не замечали» беглых и фактически поощряли тех, кто давал им работу.

Волею судеб Петербург был первым городом, который доказал Петру и его сподвижникам выгоду свободного труда. Он стал городом, зримо опровергавшим одну из важнейших идей петровского правления.

Так что вот — если Петербургу и войти в русскую историю, как какой-то особенный город, — то вовсе не как «город на костях», а как первая «зона свободы». Место, где жестокость и дурь крепостников поневоле должны были отступить. Наконец, есть место и для лозунга: Петербург построен вольными людьми!

Но интересное дело! Почему-то русское общество совершенно не заметило этого. Не заметило во времена Петра. Не заметило в эпоху Екатерины и Александра, когда реально был построен Петербург. Не замечало весь XIX и XX века. Теперь, в XXI веке, тоже старается не замечать.

Вот идея «города на костях» — она очень по душе русскому обществу, и уж ее-то муссируют третье столетие. Этот миф очень дорог россиянину, и особенно — коренному жителю Петербурга. При том, что живут-то петербуржцы даже в зоне самой старой застройки — вовсе не в городе, который построил Петр. Никак не мог жалкий мужичонка, согнанный в Петербург на погибель, придушить бедного больного мальчика в 1858 году. Враки это, и притом враки неумные.

Получается: молва стократ преувеличила число погибших при строительстве Петербурга. Число этих погибших называют разное, но маловероятно, чтобы погибло больше 4–5 тысяч — за все время между 1703 и 1717 годами.

Почему же возник миф о «городе на костях»? И почему он оказался таким стойким, таким невероятно живучим?

Буду рад, если кто-то раскроет эту тайну более полно… Я же в состоянии увидеть только одно: люди не хотели строить Петербург. Русские люди не хотели жить в Петербурге. Им хотелось, чтобы жить в Петербурге было невозможно, чтобы место это было гиблым и противным.

Во-первых, никто не любит подвергаться насилию. Царь велит строить пес его зачем нужный город? Подчиняемся, потому что дело его, государево; нечего тут умничать, а надо исполнять приказ батюшки-царя, Антихриста Алексеевича… Но можно сказаться больным, а то и помершим. Или по-тихому удрать, как только представится случай.

Во-вторых, Петербург был попросту неудобным для жизни, неприспособленным городом. Низкое место, сыро, дров мало, цена на продукты — в три раза выше, чем в Москве. То есть к середине XVIII века все изменилось совершенно! Но в эпоху Петра не нужно было никакой мистики Санкт-Петербурга, чтобы объяснить нежелание в нем жить.

В-третьих, переселенцы в Петербург рвали привычные связи — и семейные, и клановые, и социально-экономические. Кому хочется вылететь из привычного круга просто за здорово живешь? Начинать с начала все, что наживала семья поколениями, в обществе таких же случайных товарищей по несчастью? Неуютен был Петербург, лишенный человеческого тепла, привычных связей. Новостройка — и есть новостройка.

Вот и получалось: царь велит жить в городе? Исполним повеление, хотя смысл его никому и не понятен. Но опять же — представится случай — сбежим.

Зимой 1721–1722 годов общество праздновало в Москве Ништадский мир. Весной царь отправился с армией в персидский поход и вернулся только в конце года. Двор все это время был в Москве, и когда Петр даже вернулся в Петербург — никто вслед за ним не торопился.

В 1723-м началась высылка дворян из Москвы в Петербург. Длилась эта высылка несколько месяцев, документы составили целое архивное дело в фонде Сената: «О высылке дворян на жительство в Санкт-Петербург, осмотре их доктором и описи имущества ослушавшихся приказа».[33]

Это позиция дворян — ближайших слуг, многие из которых были лично знакомы царю. Тех, кто хотя бы попытаться мог представить, зачем вообще нужен Петербург. Представляете, как саботировали приказы, как нарушали их простолюдины?

Естественно, им очень «в жилу» были рассказы о самых что ни на есть ужасных ужасах Санкт-Петербурга. Миф пустой, не населенной никем земли, ужасного климата, бедных почв, чудовищных наводнений — все эти мифы очень хорошо поддерживали, обосновывали друг друга. И все эти мифы работали на миф о десятках тысяч погибших. Если страна была безлюдной до Петра — так есть ведь на это причины?! Ясное дело, есть — ужасный климат, голодный нищий край. Вот-вот, и мы тоже из Петербурга убежали…