Борис Синюков - Боги и человек (статьи) Страница 17

Между тем, многие народные черты лица, фигуры, включая поведение, пристрастия и тому подобное схожи с обитающими в этих краях аналогичными особенностями животных. Простому человеку это заметно, но я не буду останавливаться на конкретных примерах, дабы не накликать обид. Антропологи, вообще говоря, тоже простые люди, но их мозг целиком и полностью отдан антропологии, а она как всякая наука требует религиозных жертв, поэтому мысли по затронутому мной вопросу они держат при себе, не выпуская их наружу. Вместо этого они меряют, меряют и еще раз меряют, а результаты складывают в кучку, не делая из нее никаких радикальных выводов, кроме упомянутой уже индоевропейской расы. Но народы так различны, у них почти ничего нет общего, разве что генный аппарат, геном. Приведу цитату по этому поводу Сергей Максимов («Все мы немного негры», «Мир новостей», 2001г.):

«Вот уже во второй раз за полгода ученые–генетики сумели заглянуть в геном человека, результатом чего стало сенсационное сообщение о его полной расшифровке. По количеству генов, как выяснилось, мы очень недалеко ушли от пошлых мушек дрозофил и простейших червей. Когда генетики из США, Японии, Франции, Германии, Китая и Великобритании взялись 15 лет назад за разработку проекта по изучению генома человека, они были уверены, что генов, содержащих указания по созданию белков, у человека от 70 до 140 тысяч. Каково же было всеобщее разочарование, когда выяснилось, что генный набор венца творения составляет всего от 30 до 40 тысяч генов! Для сравнения: у плодовой мушки дрозофилы генов чуть больше 13 тысяч, у простейших червей – около 20 тысяч, а зерна злаковых, на удивление, содержат даже больше генов, чем геном человека. Дальше – больше. В ходе дальнейших экспериментов генетики обнаружили у нас около 10% генов, которые есть и у мух, и у червей, а 300 человеческих генов встречаются у обыкновенной мыши. Это значит, что все живые существа на Земле произошли от одного организма, причем в ходе эволюции человек не обзаводился новыми генами».

Другими словами, человек мог происходить от любого более или менее высшего животного, было бы желание. Но нужен качественный скачек, чтобы понудить часть популяции определенного вида к спонтанному самосовершенствованию, остальная же часть популяции не приняла этого приглашения и осталась тем, что мы видим сейчас на картинках в «Жизни животных». Очень важными сведениями из приведенной выше цитаты про наблюдения над хитроумными обезьянами я считаю то, что они не способны к социальной жизни, к объединению совместных усилий там, где одному не справиться. Современные медведи тоже асоциальные животные и это особенно наглядно явствует при наблюдении над медведицей и ее детьми. В этой полусемье нет и намека на совместные усилия при добыче пищи, а папаша вообще норовит скушать деток. Мать просто показывает, как бы говоря, делай как я и будешь сыт. В этом я считаю и состоит кардинальное отличие человека и животных, от которых произошел человек. Это и есть тот скачек самосознания, который превращает отдельные особи семейства в более высшее создание. И далее прогресс уже не удержать. Ибо социальность – это мощнейший фактор развития. Здесь и речь, а затем и письменность, так как без общения и договора нет социальных, общих действий, которые приносят гигантские плоды в виде так называемой цивилизации. Здесь и договорное разделение труда, учитывающее природные наклонности, здесь и появление искусства на базе остаточного времени от добывания еды. Здесь – весь человек, от кого бы он не произошел. Внесоциальные особи при этом все более отстают, оставаясь животными.

Но социальность не такое уж большое открытие, как буквенная письменность например, которую невозможно изобрести в каждом племени. Для этого должен родиться гений наподобие Ньютона, Эйнштейна или Бора. Социальность – это скорее изобретение колеса, которое каждый ребенок в мире изобретает в возрасте от двух до пяти лет. Или изобретение копья при помешивании костра палочкой, которую огонь заостряет и делает более прочным острие. Или изобретение глиняного блюда как случайного обожженного коржа под потухшим костром. Это могут одновременно изобрести сколько угодно наблюдательных полулюдей. Поэтому единовременный скачек к социальности могут изобрести десятки, сотни будущих народов, не в один день, разумеется, а с разрывом лет так в тысячу. Поэтому я считаю, что народы и расы происходили именно так и независимо друг от друга. Потому и разнообразие, и внешнее, и поведенческое. Потому и разные ступени развития. Добавлю, что люди произошли не только от обезьян и медведей, которых я рассмотрел. Найдутся и другие прототипы, надо только искать, а не зацикливаться на очевидных совпадениях и «красивых» теориях в виде внеземных цивилизаций.

Как бы там ни было, но о всеподавляющей социальности муравьев и пчел тоже надо бы задуматься. Социальность есть, а не люди, ведь. Хотя, что мы знаем об их жизни? Для нас жизнь муравьев и пчел – это параллельный мир, но никак не пересекающийся с нашим миром, о котором пишут фантасты. Только Станислав Лем обратил внимание на чрезвычайно экономную жизнедеятельность насекомых. В нас воды 80 процентов, которая никак не участвует в жизни кроме создания растворов, в которых диссоциируют вещества. И только ради этого приходится нагревать эту воду и постоянно поддерживать ее температуру, тратя колоссальную энергию. Ведь вода – самое теплоемкое вещество на Земле. Насекомые же используют воду в крайне ограниченном количестве, поэтому тепловой коэффициент их полезного действия многократно выше, чем у теплокровных животных, таких, как мы с вами. Мы даже на молекулярном уровне очень расточительны к теплу, не говоря уже о нашем внешнем потреблении энергии, таком как электростанции.

Вполне может оказаться, что, например, муравьи и пчелы живут интеллектуальной жизнью, а мы все спираем на какой–то идиотский инстинкт. Я уже говорил где–то в своих работах, что у кошек и собак, жизнь которых, по словам ученых, очерчивается почти сплошь инстинктами, на самом деле интеллектуальна, а инстинктом ограничивается, как и у нас с вами, только самопроизвольное отдергивание руки от горячего. Просто, может оказаться так, что муравьи и пчелы имеют коммуникационную систему, социум, основанные на разуме и коллективной деятельности. Только мы об этом ничего не знаем и не стремимся узнать из–за своего снобизма, который мы сами себе присвоили, притом без всякого основания, в виде титула существ высшего разума. А муравьи сидят себе в муравейнике и втихаря посмеиваются, но они ничего не могут с нами поделать, такими большими, кровожадными и дурными.

Закончить хочу древнейшими сведениями, которые мне напоминают как пресловутые мешки, так и зимний анабиоз холоднокровных и зимнюю спячку высших животных. Сведения взяты мной из книги В.Н. Демина «Загадки Урала и Сибири. От библейских времен до Екатерины Великой» («Вече», М., 2001). Сам же Демин почерпнул их рукописи «О человецех незнаемых в Восточной стране»: «В той же стране за теми иная самоедь такова. Как и прочий человеци, но зиме умирают на два месяца. Умирают тако: как которого где застанет в те месяци, той тут и сядет. А у него из носа вода изойдет, как от потока, да вмерзнет к земли. И кто человек иные земли неведением поток той отразит у него, и он умрет. Той уже не оживет, а иные оживают, как солнце ся на лето вернет. Так на всякий год оживают и умирают. <…> В той же стране есть така самоедь: в пошлину аки человеци, без голов, рты у них межи плечами, а очи в грудех. А ядь их головы олений сырые. И коли яст, и он голову олению вскинет на плечи, и на другый день кости вымечет туда же. А не говорят». Чем не «мешок»? И «сказка ложь, да в ней – намек, добрым молодцам – урок».

Об этом же пишет Герберштейн в своем знаменитом труде: «С людьми же Лукоморья, как говорят, случается нечто удивительное, невероятное и весьма похожее на басню; именно говорят, будто каждый год, и притом в определенный день – 27 ноября <…> они умирают, а на следующую весну, чаще всего к 23 апреля, наподобие лягушек, оживают снова. Народы грустинцы и серпоновцы ведут с ними необыкновенную и неизвестную в других странах торговлю. Именно, когда наступает установленное время для их умирания или засыпания, они складывают товары на определенном месте; грустинцы и серпоновцы уносят их, оставив меж тем и свои товары по справедливому обмену: если те, возвратясь опять к жизни, увидят, что их товары увезены по слишком несправедливой оценке, то требуют их снова. От этого между ними возникают весьма частые споры и войны. <…> Река Коссин вытекает из Лукоморских гор; при ее устьях находится крепость Коссин, которою некогда владел князь венца, а ныне его сыновья. Туда от истоков большой большой реки Коссина два месяца пути. Из истоков той же реки начинается другая река, Кассима, и, протекши через Лукоморье, впадает в большую реку Тахнин, за которой, как говорят, живут люди чудовищной формы: у одних из них, наподобие зверей, все тело обросло шерстью, другие имеют собачьи головы, третьи совершенно лишены шеи и вместо головы имеют грудь. В реке Тахнине водится некая рыба с головой, глазами, носом, ртом, руками, ногами и другими частями совершенно человеческого вида, но без всякого голоса; она, как и другие рыбы представляет приятную пищу».