Клод Леви-Стросс - Печальные тропики Страница 18

Вскоре улавливаем какой-то звук вдали; это уже не рычание ягуара, только что слышанное в сумерках. На этот раз лает собака— близок привал. Через несколько минут проводник меняет направление, вслед за ним мы въезжаем на небольшой необработанный участок. Ограда из бревен, расколотых вдоль, отделяет загон для скота. Перед хижиной, сложенной из непригнанных стволов пальмовых деревьев и увенчанной соломенной крышей, суетятся два человека в одежде из тонкой белой хлопчатобумажной ткани. Это наши хозяева: муж, наиболее вероятно португальского происхождения, и жена-индеанка. При свете горящего фитиля, опущенного в бензин, осматриваемся: земляной пол, стол, дощатая постель, несколько ящиков вместо стульев, а в очаге из глины — кухонная утварь: бидоны, пустые консервные банки. Торопливо вешаем гамаки, натягивая веревки через щели в стенах, или же отправляемся спать на улицу под навес, защищающий от дождя собранную кукурузу. Как ни странно, но куча сухих початков, еще не очищенных от листьев, образует удобное ложе; продолговатые, они скользят друг по другу и сообразуются с фигурой спящего человека. Тонкий аромат, травянистый и сладковатый, сушеной кукурузы действует удивительно успокаивающе. Тем не менее на заре пробуждаешься от холода и сырости. Молочный туман стелется по опушке. Быстро возвращаемся в хижину, где очаг освещает постоянную полутьму этого жилища без окон, стенки которого больше похожи на неплотную ограду.

Хозяйка готовит кофе, поджаренный и отливающий чернотой на слое белого сахара, кукурузные зерна, растолченные в хлопья, с ломтиками сала. Собираем лошадей, седлаем их и уезжаем. Через несколько минут струящийся влагой лес смыкается вокруг оставленной позади хижины.

Резервация Сан-Жерониму занимает приблизительно сто тысяч гектаров, с индейским населением в четыреста пятьдесят человек, размещенных в пяти или шести поселках. По статистическим данным, полученным на посту, я смог перед своим отъездом оценить размеры опустошений, причиненных малярией, туберкулезом и алкоголизмом. За последние десять лет общее число новорожденных не превышало сто семьдесят, тогда как только детская смертность достигала ста сорока человек. Мы посетили деревянные дома, построенные на средства федерального правительства; на берегу рек они объединялись в деревни из пяти — десяти очагов. Мы видели и отдельно стоящие хижины, которые иногда строят индейцы: квадратный клочок земли, огороженный стволами пальмито. Связанные лианами стволы прикрывают крышей из листьев, которую прикрепляют к стене только по; четырем углам. Наконец и мы попали под такой навес из ветвей, где рядом с пустующим домом порой живет вся семья.

Жители обычно собираются вокруг огня, который горит днем и ночью. Мужчины, как правило, одеты в истрепанную рубашку и старые брюки, женщины — в хлопчатобумажное платье, надетое прямо на тело, иногда они заворачиваются в одеяло, пропущенное под мышками, а дети ходят абсолютно голыми. Все носят, как и мы в пути, широкие соломенные шляпы, их изготовление — единственное ремесло и единственный источник дохода. Монгольский тип очевиден у представителей обоего пола и любого возраста? небольшой рост, широкое плоское лицо, выступающие скулы, веко; со складкой, желтая кожа, черные прямые волосы, которые женщины носят либо длинными, либо короткими, редкий или отсутствующий волосяной покров на теле. Живут в одном помещении, тут же в золе пекут сладкие бататы. Их вытаскивают оттуда длинными бамбуковыми щипцами и едят, когда придется. Спят на тонкой подстилке из папоротника или на циновке из маисовой соломы, вытянув ноги к огню. Несколько тлеющих углей и стенка из плохо пригнанных бревен представляют слабую защиту от леденящего ночного холода на тысячеметровой высоте.

Из такого единственного помещения состоят дома, построенные индейцами, но и в домах, поставленных властями, также используется только одна комната. Именно в ней, прямо на земле, в беспорядке, вызывавшем возмущение наших проводников-кабокло[45] из соседнего сертана, разложено все богатство индейца вперемежку— предметы бразильской промышленности и местного ремесла. В числе первых обычно топор, ножи, эмалированные тарелки и металлическая посуда, тряпки, иголки и нитки, иногда несколько бутылок и даже зонтик. Утварь тоже примитивна: несколько низких деревянных табуретов, сделанных индейцами гуарани, которые употребляют и кабокло; корзины всех размеров и для всех надобностей, исполненные в технике «перекрестной инкрустации», столь распространенной в Южной Америке. Тут же сито для муки, деревянная ступка, деревянные или каменные пестики, несколько гончарных изделий; наконец, громадное количество сосудов раз личной формы и различного назначения, изготовленных из выскобленной и высушенной тыквы. С каким трудом заполучаешь хоть какой-нибудь из этих жалких предметов! Необходимый дружеский контакт не всегда удается установить и с помощью привезенных нами стеклянных колец, бус и брошек. Для начала знакомства мы распределяем их среди всех членов семьи. Даже предложение заплатить за посуду мильрейсами[46] в количестве, чудовищно не соответствующем ее скромному виду, оставляет владельца равнодушным. «Это невозможно. Если бы сделал ее собственноручно, тогда, конечно, отдал бы, но он сам приобрел ее давно у одной старой женщины, только она умеет изготовлять такие вещи. Если он нам ее отдаст, то чем же будет пользоваться.

Сама «старая женщина», разумеется, всегда отсутствует. Где же она? «Он не знает, — неопределенный жест, — там, в лесу…» Впрочем, что значат все наши мильрейсы для старого, дрожащего от лихорадки индейца, здесь, в ста километрах от ближайшего магазина, принадлежащего белым? Стыдишься, что отнимаешь у этих обездоленных людей даже самый небольшой нужный им предмет, потеря которого кажется им невосполнимой.

Но зачастую дело оборачивается иначе. «Не хочет ли индеанка продать мне этот горшок?» — «Да, конечно, хочет. Но, к несчастью, он не ее». — «А чей же?» Молчание. «Ее мужа?» — «Нет». — «Ее брата?» — «Тоже нет». — «Ее сына?» — «И не его». Горшок принадлежит внучке. Внучка неизбежно владеет всеми теми предметами, которые мы хотим купить. Мы наблюдаем, как их владелица (ей года три или четыре), присев на корточки у огня, полностью поглощена кольцом, которое я только что надел ей на палец. С «барышней» начинаются долгие переговоры, в которых родственники не принимают никакого участия. Кольцо и пятьсот рейсов оставляют ее равнодушной. Дело решают брошка и четыреста рейсов.

Индейцы кайнканг немного обрабатывают землю, однако главными их занятиями являются рыбная ловля, охота и собирательство. В способах рыбной ловли они столь неумело подражают белым, что, должно быть, не получают хороших уловов: гибкая ветка, бразильский крючок, закрепленный небольшим кусочком смолы на конце лески, иногда простая тряпка вместо сети. От охоты и собирательства полностью зависит их кочевая жизнь в лесу, где семьи исчезают на целые недели, добираясь сложными маршрутами до своих, известных только им убежищ. Иногда на повороте тропинки нам встречаются небольшие группы. Они внезапно появляются из леса и тотчас же снова исчезают в нем. Во главе шагают мужчины, вооруженные луком, с который охотятся на птиц, стреляя шариками; на плече — плетеный колчан с метательными снарядами из высушенной глины. За мужчинами идут женщины; все «семейное богатство» они несут в корзине, которую удерживают при помощи перекинутой через лоб матерчатой ленты или широкого ремня из коры. Там же путешествуют дети и домашние вещи. Мы обмениваемся с индейцами несколькими словами, придерживаем лошадей, но они едва замедляют шаг, и в лесу снова наступает тишина. Мы понимаем только, что ближайший дом окажется пуст, впрочем, как и множество других. Как надолго?

Эта кочевая жизнь может продолжаться дни или недели. Сезон охоты, сбора плодов — апельсинов и лимонов — вызывает массовые перемещения населения. В каких укрытиях живут они в глубине леса? В каких тайниках хранят свои луки и стрелы? В домах эти предметы можно увидеть лишь случайно позабытыми в каком-нибудь углу. С какими преданиями, ритуалами и верованиями связана жизнь этих людей?

Огородничество занимает в их примитивном хозяйстве последнее место. Иногда среди леса встречаешь обработанные участки.

Вокруг стеной стоят высокие деревья, окружая несколько десятков квадратных метров, занятых жалкой зеленью: бананами, сладкими бататами, маниоком и кукурузой. Зерно сначала сушат на огне, затем его в ступке растирают женщины, работающие в одиночку или вдвоем. Муку едят прямо так или смешивают с жиром, приготовляя своего рода пирог; эту пищу дополняет черная фасоль. Едят мясо дичи и полудомашних свиней; его всегда жарят над огнем, нанизав на ветку.

Следует еще упомянуть коро — бледные личинки, которые кишат на стволах гниющих деревьев. Индейцы, уязвленные насмешками белых, не признаются в своем пристрастии к этим тварям и энергично отрицают, что едят их. Но стоит проехать по лесу, как увидишь на земле двадцати- или тридцатиметровый след от большой сосны, поваленной бурей. Ее искромсали те, кто искал коро. А когда неожиданно входишь в дом индейца, то успеваешь заметить наполненную этим ценным лакомством чашу, которую торопливо прикрывают рукой.