Елена Игнатова - Загадки Петербурга II. Город трех революций Страница 19

А бумажная круговерть «Всемирной литературы» принесла весьма скромные результаты: ко времени отъезда Горького из России осенью 1921 года было издано всего 53 тома серии. Уже не было на свете членов редакционной коллегии Ф. Д. Батюшкова, А. А. Блока, Н. С. Гумилева, многие сотрудники издательства поспешили эмигрировать. Они не испытывали благодарности к Горькому за его старания породнить интеллигенцию с властью. «У нас было отнято все, и все в нас было запятнано прикосновением — неизбежным — к звериному быту. Души наши были конфискованы», — писал один из эмигрантов, критик А. Я. Левинсон. В 1924 году издательство «Всемирная литература» было закрыто.

О Горьком написано много плохого и хорошего, и то и другое справедливо, но надо помнить, что без его инициатив судьба петроградской интеллигенции была бы еще трагичнее. Тяжелое время требовало от людей особых качеств, в пору военного коммунизма главным было умение добывать пайки — «пайколовство»[16]. У художника Ю. П. Анненкова обнаружился талант в этой области: «Я получал общий гражданский, так называемый голодный паек. Затем „ученый“ паек, в качестве профессора Академии Художеств. Кроме того, я получал „милицейский“ паек за то, что организовал культурно-просветительную студию для милиционеров… Я получал еще „усиленный паек Балтфлота“, просто так, за дружбу с моряками, и, наконец, самый щедрый паек „матери, кормящей грудью“ за то, что в Родильном центре „Капли молока имени Розы Люксембург“ читал акушеркам лекции по истории скульптуры». У большей части интеллигенции такого таланта не было, и она находилась в отчаянном положении. В 1920 году А. М. Горький стал инициатором создания «Комиссии по улучшению быта ученых» — КУБУ (затем реорганизованная в Центральную комиссию — ЦЕКУБУ). «Это учреждение, боровшееся с нищетой, — вспоминал Юрий Анненков, — помещалось на Миллионной улице (оно находилось на Дворцовой набережной, 26, в Доме ученых. — Е. И.). Научным деятелям, приходившим туда в лохмотьях, в рваных ботинках, с рогожными мешками и детскими салазками, выдавался недельный паек: столько-то унций конины, столько-то крупы, соли, табака, суррогатов жира и плитка шоколада». Встречаясь в очереди в дни выдачи пайков, ученые обменивались новостями, и по большей части новости были печальные: «В 1920 году, прибыв однажды в Дом ученых, — вспоминал Семенов-Тян-Шанский, — я узнал от академика Н. Я. Марра, что только что скончался академик А. А. Шахматов от последствий голода и непосильных личных физических трудов по рубке, колке и переноске дров… Около того же времени умер от дизентерии академик-египтолог Б. А. Тураев, у которого я успел приобрести экземпляр его печатного курса истории Ближнего Востока. Говорили, что он скончался в то время, когда сам пел себе отходную. Удивительная сила человеческого духа!» Пайки ЦЕКУБУ получали не только ученые, но и писатели, и деятели искусства. Горький особенно радовался тому, что в пайках был шоколад, рассуждая с привычной смесью простодушия и цинизма: «Революция их сильно обидела. Нужно дать им по шоколадке, это многих примирит с действительностью и внутренно поддержит!»

Другой замечательной инициативой А. М. Горького стало создание Дворца Искусств, который открылся в ноябре 1919 года. В петроградском Дворце Искусств (более известное название — Дом Искусств, или «Диск») нашли приют многие писатели и деятели искусства, хотя Горький не собирался создавать приютный дом, у него был совсем другой замысел. Об этом вспоминал писатель Николай Корнеевич Чуковский: «Как всему, что создавалось по замыслам Горького в первые годы революции, Дому Искусств в идее была свойственна громадность и универсальность. По мысли своего основателя, он должен был объединить в своих просторных стенах литераторов, художников, музыкантов, актеров, стать центром всех искусств на долгие-долгие годы, где в постоянном общении с мастерами росла бы художественная молодежь». В этом замысле есть что-то необыкновенно знакомое… конечно, об этом в 1918 году услышали приглашенные к Луначарскому московские литераторы! Идея, несомненно, принадлежала наркому, хотя изложил ее приближенный к Луначарскому писатель И. С. Рукавишников. Поэт Владислав Ходасевич воспроизвел в мемуарах его монолог: «Оказалось, что надо построить огромный дворец… м-м-дааа… дворец из стекла и мрамора… и ал-л-лю-ми-иния… и чтобы все комнаты и красивые одежды… эдакие хитоны… — и как его? Это самое… — коммунальное питание. И чтобы тут же были художники. Художники пишут картины, а музыканты играют на инструментах… И когда рабоче-крестьянскому пр-р-равительству нужна трагедия или — как ее там? — опера, то сейчас это все кол-л-лективно сочиняют з-з-звучные слова и рисуют декорацию и все вместе делают пластические позы и музыку на инструментах. Таким образом, ар-р-ртель и красивая жизнь, и пускай все будут очень сча-а-астливы… И в каждой комнате обязательно умывальник с эмалированным тазом».

Хитоны и эмалированные тазы оставим на совести пьяного Рукавишникова, но идею Дворца Искусств Горький, видимо, позаимствовал у Луначарского. Он был открыт в доме 15 на Невском проспекте, принадлежавшем до революции купцам Елисеевым. Главные общественные события в Доме Искусств происходили в квартире Елисеевых, которая занимала, по словам Ходасевича, «целых три этажа, с переходами, закоулками, тупиками, отделанная с убийственной рыночной роскошью», в ее Зеркальной зале устраивали лекции и концерты, в Голубой гостиной проходили занятия литературных студий, а за парадными апартаментами начинались комнаты общежития. В общежитии Дома Искусств был занят каждый угол: Виктор Шкловский жил в гимнастической зале, Мариэтта Шагинян — в помещении бывшей бани, а Николай Гумилев занял предбанник. «Комнаты, — вспоминал Ходасевич, — за немногими исключениями, отличались странностью форм. Моя, например, представляла собою правильный полукруг. Соседняя комната, в которой жила художница Е. В. Щекотихина… была совершенно круглая, без единого угла… Комната М. М. Лозинского, истинного волшебника по части стихотворных переводов, имела форму глаголя, а соседнее с ней обиталище Осипа Мандельштама представляло собою нечто столь же фантастическое и причудливое, как и он сам…»

Под крышей Дома Искусств собрались люди разных поколений, здесь жила младшая современница Тургенева и Достоевского, писательница Е. П. Леткова-Султанова, и известная до революции общественная деятельница баронесса В. И. Икскуль фон Гильдебранд, и бывшие солистки императорских театров. «… На кухне „Дома Искусств“, — писал К. И. Чуковский, — получают дешевые обеды, встречаясь галантно, два таких пролетария, как б[ывший] князь Волконский и б[ывшая] княжна Урусова. У них в разговоре французские, англ. фразы, но у нее пальцы распухли от прошлой зимы, и на лице покорная тоска умирания». С известными людьми прошлого соседствовали будущие советские литераторы Мариэтта Шагинян, Александр Грин, Всеволод Рождественский, Михаил Слонимский и будущие писатели-эмигранты. Что привлекло сюда людей, покинувших свои квартиры ради общежития Дома Искусств? Конечно, роскошь вроде электрического освещения, дешевой столовой, бесплатных дров и даже ванны с горячей водой, но главное — стремление находиться в своем кругу, боязнь одиночества. Об этом чувстве вспоминала Тэффи: «Всем хотелось быть „на людях“… Одним, дома, было жутко. Все время надо было знать, что делается, узнавать друг о друге. Иногда кто-нибудь исчезал, и трудно было дознаться, где он: в Киеве или там, откуда не вернется». Так было и в Доме Искусств: однажды исчез О. Э. Мандельштам — оказалось, он уехал в Киев за невестой; летом 1921 года отсюда увели Н. С. Гумилева и скульптора С. А. Ухтомского — туда, откуда они не вернулись.

Дом Искусств, с его причудливым пространством и не менее причудливыми обитателями, можно назвать «звучащей раковиной»[17], он был наполнен звуками: мелодиями музыкальных вечеров; стихотворными ритмами; спорами членов Общества изучения поэтического языка, исследовавших литературные произведения, как тургеневский Базаров лягушек; смехом молодых поэтов студии Гумилева, затевавших после занятий игру в жмурки или пятнашки. В комнате прозаика Михаила Слонимского не умолкали голоса его друзей и взрывы хохота, когда читал свои рассказы Михаил Зощенко; в этой крохотной прокуренной комнатке начиналась история литературной группы «Серапионовы братья». В стенах Дома Искусств были созданы прекрасные, ставшие знаменитыми стихи. Ирина Одоевцева вспоминала, как зимним вечером 1920 года она стала свидетельницей такого чуда: «Тихо. Пусто. Никого нет. Уже сумерки… И вдруг я слышу легкое жужжание… В темном углу, у самой статуи Родена перед ночным столиком… сидит Мандельштам… Я никогда не видела лунатиков, но, должно быть, у лунатика, когда он скользит по карнизам крыши, такое лицо и такой напряженный взгляд. Он держит карандаш в вытянутой руке, широко взмахивая им, будто дирижирует невидимым оркестром… Внезапно его поднятая рука повисает в воздухе. Он наклоняет голову и застывает. И я снова слышу тихое ритмичное жужжание». Ей казалось, что Мандельштам не видит ее, не замечает ничего вокруг, хотелось незаметно уйти, но он вдруг спросил: «Хотите послушать новые стихи?» и прочел «Я слово позабыл, что я хотел сказать…».