Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга Страница 19

В мире много сил великих:

Горы, море и приливы.

Но сильнее человека

Нет на свете никого.

Есть города, которые растут сами по себе, естественным образом. В планировке таких городов тоже заложены свои идеи — хотя бы идеи, важные для их строителей. Рим возник как поселение беглецов из общин и племен Лациума. Никто не планировал сделать его городом-центром даже Лациума, а уж тем паче — всей Италии. Власть над всем Средиземноморьем, всей Европой от Гибралтара до Рейна и в предутреннем кошмаре не могла привидеться разбойничьей шайке Ромула, засевшей в зарослях Капитолийского холма, на большой дороге из Региума в Альба-Лонгу. Так что место для города Рима выбирали вовсе не как место для столицы империи. Такая идея вовсе не зашифрована в месте расположения этого города.

Но и в Риме, стоило ему окрепнуть, поставили столб с названием «Милий». Все дороги римского государства начинались у Милия; через каждую милю каждой дороги ставился столб, и на столбе — цифра, обозначавшая расстояние до Милия. Как бы ни росла Римская империя, у нее был единый зримый центр. Такой зримый, такой материальный, что на этот центр можно было положить руку при желании.

Конечно же, это не единственная идея, воплощенная в камне при строительстве Рима. Говорить об этих идеях можно долго, разговор получится не лишенным пользы и интереса, но книга эта не о Риме, она о Петербурге. Рим для нас — только пример города, который рос естественно, постепенно, вырастая от городка крохотного полународца-полуразбойничьей шайки до столицы величайшей империи Мира.

Конечно же, свои идеи заложены и в планировке, в архитектуре каждого русского города. Хотя бы и Москвы с ее «собирающей» Россию своей концентрически-радиальной планировкой. С трактами, переходящими в улицы; с улицами, каждая из которых кончается храмом, а ведет к средоточию власти…

И все же в таких, постепенно растущих городах заложенные идеи проявляются словно бы сами собой, без специально сделанных усилий. То ли дело города, изначально построенные как воплощения идей.

Константинополь строился как центр христианской империи, не отягощенной памятью о язычестве. В этом качестве град Константинов вознес к небу крест Святой Софии; как центр бюрократической империи, с обожествляемым монархом во главе вырос вокруг неправдоподобно большого, сказочно красивого и помпезного Палатия. Палатий и Софию соединяла самая широкая улица города.

Вашингтон изначально строился на границе Севера и Юга, как столица двух разных частей единой страны. Само место, где построили Вашингтон, — уже идея. Столица демократических Соединенных Штатов, своего рода продолжатель античной демократии, задумывалась как воплощение античности. Не очень грамотные американцы порой довольно дико понимали эту античность, но неукоснительно воплощали свои представления в планировке и архитектурном ансамбле города.

Санкт-Петербург — еще в большей степени город-идея, чем Константинополь и Вашингтон. Он создан, изначально воплощая как минимум три важнейшие для России идеи.

Самая очевидная из них — идея Империи. Петр I строил новую столицу, чтобы воплотить свои представления об империи. Москва не годилась, «устарела», с ней «необходимо» было порвать.

И Дворец Меншикова на Васильевском острове, и все сооружения Петродворца и Ораниенбаума возводились именно под эту идею — идею Империи. Их главная цель — воплощать величие и мощь, богатство и просвещенность этой империи.

В 1760-е годы началось строительство другого города… Но и этот новый Петербург изначально возводился как столица огромной империи. Громадность города — это ведь тоже символ и это тоже идея.

И маленькая страна могла бы восемьдесят лет строить себе столицу по единому плану. Но не такую столицу, как Петербург… Сама громадность замысла явно принадлежит стране огромной и богатой, способной не жалеть ресурсов. Вот с 1991 года многие смогли увидеть знаменитые европейские города и дворцы. Реакция разная, но все удивляются: какое все это маленькое, бедное… Санкт-Петербург приучил представлять и Вестминстерский дворец, и Лувр, и Сан-Суси по масштабам Петербурга. Тем паче у оторванной от мира советской «интеллигенции» жила вера в свою провинциальность, в европейское первородство. Европа разочаровала. Разве что Большой дворец в Версале как-то сравним с Петербургом по размерам и великолепию. Но и он не больше Екатерининского дворца в Царском Селе.

На идею Империи «работает» весь стройный, величавый ансамбль, чья изначально замысленная цель — создавать ощущение величия, покоя, элегической грусти. Так, чтобы все видели — это средоточие просвещенной, цивилизованной власти. И тут же — памятников, зримо воплощающих саму власть, ее достижения и победы. Начал Петр. Но продолжали в том же духе: Медным всадником, Казанским собором, Александрийским столпом, Биржей…

А вот еще одна, до сих пор обожаемая в России идея: идея русского европеизма. Или европейства? Не знаю, как правильней сказать, но Петербург изначально предназначен был служить символом этой идеи.

Весь петербургский период нашей истории считалось, что русские — народ исконно европейского корня. Киевская Русь была подобием западных стран, стран Европы. Все, что показывало обратное, не согласовывалось с официально признанной идеей, не признавалось, вымарывалось из учебников и даже монографий и дружно признавалось не важным (в точности, как и в советское время). По этой идее гадкие татары угоняют Русь из Европы — в Азию. Соответственно, все, что было явно дурного, дикого и жестокого в Московской Руси, как бы шло от татар.

Вспомним хотя бы ставшее классикой, из А. С. Пушкина: «России определено было высокое предназначение… ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Россию и возвратились на степи своего Востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией».[36]

В реальности «допетровская Русь» во времена «московской азиатчины», изображавшаяся царством мрака, вовсе не была такой уж дикой и отсталой. Такой рисовали ее специально для того, чтобы рельефнее показать подвиг Петра, вытаскивающего Россию из царства беспредельного кошмара.

Не буду развивать тему — отмечу только, что все достижения, которые традиция приписывает Петру I, — буквально все, от введения светского театра и до картофеля, от зеркал и женских платьев европейского образца до строительства кораблей и воинских званий полковника и «маеора» — все это было уже в «допетровской» Руси. Заинтересованных отсылаю к своей другой книге.[37]

Но и в петербургский, и в советский периоды нашей истории мало кто ставил под сомнение — до Петра в России царили сплошной мрак и полнейшая «Азия-с». Не было ни флота, ни светского искусства, ни даже такого достижения цивилизации, как курения табака. А вывел нас из мрака Петр.

Сам Петр и его окружение считали, что сближают Россию с Европой. Тем более что идея не вызывала никакого сомнения у его преемников в конце XVIII, в XIX веке. Считалось, что начиная с Петра I Россия возвращается в семью европейских народов. Теперь мы — Европа, а Азию постепенно из себя выжмем (хотя и непонятно как, и не всегда понятно, что именно имеется в виду).

В действительности и эту часть идеи легко поставить под сомнение. Не будем даже о том, что 98 % населения России не имели никакого отношения ни к какой европеизации — ни в каком смысле. Но ведь и 2 % чиновников и дворян Петр заставляет надеть другие костюмы — и только. Нравы не изменились, никакие человеческие права у дворян не появились, а наоборот — Петр закрепостил их обязательной службой круче, чем другие сословия.

По крайней мере, весь XVIII век людям, одетым в немецкие мундиры, разносят кушанья по чинам, а мамы в «робах» и папы в сюртуках и с трубками в зубах сговаривают детей, как делали это и век, и два века назад, только одетые в старомосковские одежды. Эти люди вовсе не свободные граждане, они холопы у государства и члены семейных кланов. Что меняют одежда, бритье бороды или европейские шпаги, сменившие дедовские сабли? А ничего.

Модернизация общественных отношений у дворянства сколько-нибудь всерьез сказывается только ко времени Екатерины II, не раньше. До этого перед нами, чего бы там ни хотел Петр, выступают костюмированные московиты. Причем московиты, чье поведение несравненно дальше от поведения европейцев, чем при Василии Голицыне. Увидеть это очень легко: вполне достаточно прочитать пьесы Фонвизина или сочинения Сумарокова — но русское образованное общество «в упор не видит» того, что нарушает их представления о жизни.