Владимир Колесов - «Жизнь происходит от слова…» Страница 2

Все эти особенности необходимо иметь в виду, когда мы станем говорить о «разрушении русского языка», о его «падении» и прочих неприятных следствиях современной социальной жизни и некачественности нынешних «образцовых» текстов. Русский язык вечен, как вечен всякий великий язык человеческой цивилизации.

Главное значение конца XX века в отношении русского языка заключается в том, по-видимому, что завершили свое развитие основные тенденции, заданные еще старорусским языком эпохи позднего Средневековья.

Эти тенденции таковы.

Завершено формирование языковых парадигм, и следовательно системность языковой структуры оказалась наивысшей за всю историю русского языка; именные и глагольные парадигмы в соответствии с категориальным их содержанием четко отделены от внепарадигменных слов, которые оказываются на периферии семантической и синтаксической системы; четкие корреляции согласных и гласных позволяют выделять иерархически организованные цепочки словоформ, и т. д.

Категориальные сущности, воплощаемые в языке, также развились до предельной степени семантической цельности и определенности (в том числе и новые для русского языка самостоятельные категории числа, вида, залога и пр.); они окончательно выделены из синтагматики дискурса и кристаллизовались в мыслимо абстрактных грамматических классах слов.

Дошло до предела развитие содержательных форм слова: наряду с исконно образным значением («внутренняя форма») и полученным в результате христианизации символическим в словесном знаке выработано и освоено понятийное значение, вокруг которого и стал формироваться современный литературный язык; в частности, проблема полисемии, заданная средневековой традицией семантического синкретизма, доходит до почти полного «распадения многозначности» (отмечено еще А. А. Потебней) с развитием терминологической однозначности, необходимой для логических операций (отсюда повышение роли «одномерных» иностранных слов, воспринимаемых как термины: любовь – это секс).

Стилевая филиация наличных языковых средств достигла высшей степени совершенства и гибкости – вплоть до того, что на этом умственном пиршестве наша ленивая мысль все чаще стремится успокоиться на стилистически нейтральном газетном штампе, несущем «голую информацию» вне всякого стиля (журналистский словесный стеб не принимаем во внимание, поскольку это явление иной «культуры»).

Обозначилось четкое противостояние между системой и нормой: поскольку система языка в своем совершенстве отточена, норма становится излишней, ведь долгое время она всего лишь «представляла» собою идеальную систему, о которой еще не сложилось полного представления.

Уже сказано, что ориентация на символ как основную содержательную форму слова сменилась обращением к логически безупречному гиперониму.

Все яснее осознается противоречие между текстом и языком, а также между различными уровнями языковой отвлеченности; например, грамматический и лексический уровни в аналитических процедурах конкретного исследования предстают как гипо-гиперонимические (чисто логические на метонимической основе) отношения (грамматический вид – как все более дробные аспекты и способы действия, хотя в действительности, объективно, кристаллизация грамматического вида достигла высшей степени завершенности).

Сказанным определяются затруднения современной лингвистики как науки: язык достиг некой завершенности, однако новые задачи, которые он тем самым ставит перед исследователем, еще не сформулированы и потому не находят верного решения. Мы продолжаем относиться к исследованию языка аналитически, дробя объект изучения; задача, напротив, состоит в необходимости перейти к синтезу в теоретическом и практическом изучении языка. В известной мере контрабандно это осуществляется в рамках лингвокультурологии или в когнитивной лингвистике, но законченной теории, равно как и научного аппарата, эти направления еще не выработали.

То, что открыто современной лингвистикой (например, система языка, функция и стиль, многие положения структурной лингвистики) – не наша заслуга. Последовательное развитие системы языка («русский язык» в первой своей ипостаси) само по себе подвело нас к этим фундаментальным открытиям, подготовленным поколениями предшественников. То же желательно провидеть и на будущее: следует определить смысл происходящих в языке изменений, чтобы составить эквивалентную реальности и объективную программу дальнейших исследований. В этом долг языковеда перед будущим.

Завершенность тенденций в развитии системы языка подводит к системному восприятию языка также и на уровне рефлексии о языке, и более – вообще к системному восприятию действительности. Еще в конце прошлого века русские мыслители под системой понимали только систему взглядов, мнений или суждений о действительности, а сегодня мы говорим о реально объективной, существующей вне сознания системе языка. Налицо то самое развитие от идеи к вещи, о которой уже шла речь в контексте русского реализма.

Идея «породила» вещь – или же феноменологически точный подход к сущности языка (его идее) привел к экспликации самого языка? Ответ на вопрос выходит за рамки суждений лингвиста, поскольку это вопрос философский.

Историку языка ясно, что некоторые особенности современной речи можно понимать как потенции будущего изменения объекта. К числу таковых отнесем следующие особенности речевой деятельности.

Сущность языка определяет необходимость преобразований: чтобы сохраниться как средство мышления и общения, язык неизбежно должен принимать различные формы, видоизменяясь во времени. Чтобы существовать – он должен изменяться. Чтобы сохранять практическую полезность – он постоянно должен избирать единственно нужный и верный вариант, представленный как воплощение нормы. Чтобы сохранять красоту своих форм – он обязан умело пользоваться обилием вариантов, к каждому данному моменту накопленных в образцовых текстах.

Теперь мы перешли к признакам философской категории «благо»: истина, красота, польза (добро). Символически понятна их связь с теми проявлениями языка, о которых уже шла речь:

система языка (то, что правильно) есть истина – изменяется;

стиль речи (то, что красиво) есть красота – сменяется;

норма текста (то, что нужно) есть польза – заменяется.

В совместном их действии, независимо от интенсивности или последовательности преобразований (о чем пойдет речь), они образуют изменение того, что Д. С. Лихачев назвал «стилем жизни». Изменение стиля жизни диктует изменения в стиле речи, что отзывается на изменениях норм литературной речи и косвенно отражается на самом языке. Соотношение стиля и нормы также понятно: стиль разъединяет в аналитичности вариантов – норма соединяет в синкретичности инварианта.

Необходимо ввести понятия «точка зрения» и «точка отсчета».

Точка зрения определяется предметным полем описания: интересует ли исследователя русский язык, русский литературный язык или язык русской литературы. Все термины, понятия и определения каждой точки зрения должны коррелировать в процессе описания материала.

Точка отсчета определяет исходный момент развития того или иного предметного поля. Принято говорить, что «Пушкин – создатель русского литературного языка», или что «Ломоносов – создатель теории трех стилей», и т. п. Здесь наблюдается явное смешение понятий, основанное на типичном для логического мышления метонимическом переносе, смешении разных ипостасей русского языка как категории национальной культуры. Было бы точнее обсуждать эту проблему в следующем соотношении ценностей.

В экспликации сущностных категорий русского языка важны усилия трех выдающихся личностей. Их эмпирическая работа на принципе контраста позволила сформулировать основополагающие принципы самого языка.

М. В. Ломоносов осознал принцип, согласно которому в создаваемом творческой волей тексте происходит формирование стилистически важных средств художественной речи, и установил правила их отбора в соответствии с потребностями и вкусами своего времени. Тем самым он эксплицировал идею системности (т. е., собственно, языка), явленную в системе трех стилей, поскольку до него стили воспринимались как независимые друг от друга, параллельно развивавшиеся в границах каждый своего жанра.

А. С. Пушкин интуитивно использовал идею системности («цельности») языка, представив систему как инвариант стилей; функциональные стили речи он обработал, превратив их в художественный стиль, который, в свою очередь, стал основой для выработки и закрепления «правильных» форм, структур и смыслов, и тем самым развивал идею нормы.