Нина Эптон - Любовь и французы Страница 2

Герцогине же история эта показалась вовсе не такой забавной. Она не только сочувствовала пленным, но и была далека от одобрения любовных связей между маврами и христианами. Ей приходилось слышать, что подобные связи — не редкость и что некоторые испанские короли переняли сарацинский обычай держать при дворе многочисленный гарем. Втайне она дивилась поведению герцога и почти против воли бросала взгляды на сидевшую у огня мавританскую певицу. Несомненно, девушка принадлежала к числу наиболее соблазнительных пленниц... И когда вечером та начала петь, тревога герцогини усилилась еще больше.

Пленница пела в живой, волнующей манере, и во всех песнях речь шла о любви: покорность влюбленного, надменность возлюбленной, горечь страсти, безответной, но неизменной.

«Ясно, что песни эти предназначены для узниц гарема,— заметила герцогиня.— Такие любовники должны жить очень далеко от предметов своей любви».

Музыка и слова глубоко проникали в душу малыша, сидевшего у ног герцога. Он сонно пробормотал: «Я хочу выучить эти песни. Они мне нравятся больше, чем chansons de geste[5] наших менестрелей». Герцог, наклонившись, ласково потрепал сына по щеке. «Ты выучишь и те, и другие»,— сказал он и поднял блестевшие от вина глаза на менестреля, говорившего с пленницей. «Андрэ узнал множество мавританских песен, а мавров научил многим своим. Душенька, ты должна послушать и его, и мавра Али, когда они, как следует приложившись к кувшину, примутся состязаться в пении — это одна из самых забавных вещей, какие мне приходилось видеть и слышать... а впрочем, нет, возможно, будет лучше тебе этого не слышать... их песни не для дамских ушей».— «Ну а мне можно, я не женщина»,— воскликнул маленький Гийом. «Как неравнодушен он к ним уже сейчас»,— заметила герцогиня, внезапно улыбнувшись мужу.

Очень скоро в каждом замке Южной Франции, если верить Roman de Galerent[6], в дамских покоях молодые женщины стали петь сарацинские песни:

Все звуки песен сарацинских,

Бретонских лэ и лотарингских,

Гаскони, Франции напев...

Однако неверно было бы представлять себе дам, чьи образы служили трубадурам источниками вдохновения, субтильными созданиями, не знавшими другого занятия, кроме как, склонившись над рукоделием, напевать новомодные песни. На самом деле они вовсе не были такими уж «небожительницами». В числе их талантов были хорошо отработанные навыки оказания первой помощи, поскольку их кавалеры то и дело получали ранения — если не в настоящих сражениях, то на живописных, однако часто кровопролитных турнирах. Большинство средневековых героинь то и дело мчались на помощь своим рыцарям с перевязочным материалом и ведрами горячей воды. Для многих из них то была, несомненно, лучшая возможность приблизиться к незнакомому мужчине, дотронуться до него. Говоря словами автора Chatelaine de Couci[7], «множество признаний во взаимной любви прозвучало, когда дамы ухаживали за ранеными».

Девицам было хорошо известно, как отстегиваются многочисленные детали рыцарского снаряжения, в их обязанности входило заботиться о гостях-рыцарях — готовить им ванну, стелить постель и делать массаж, чтобы они скорее заснули (Жерар де Руссильон). А еще рыцари любили, чтобы женщины чесали им спину. В LEscoufle[8] описана бытовая сцена, когда граф после обеда удаляется в женские покои, садится у огня, снимает сорочку, и женщины кидаются его скрести...

Гийому было всего пятнадцать, когда умер его отец, и вскоре юноша отправился в крестовые походы в Испанию и Палестину, где, несмотря ни на что, находил время писать песни: непристойные песенки в стиле chansons de geste, вызывавшие взрывы грубого хохота у его товарищей по оружию («Он был груб и распущен»,— писал Уильям оф Малмсбери), а также первые песни, восхвалявшие радость любви — не наслаждение от удовлетворения похоти, а чувственную экзальтацию, способную вознести счастливца, испытавшего ее, к вершинам небесного блаженства.

«О любви я не могу сказать ничего, кроме хорошего,— писал он,— потому что знаю, какое великое наслаждение она доставляет тому, кто соблюдает ее законы». Гийом первым заговорил о законах любви, хотя он вовсе не был выразителем идей куртуазной любви с присущими ей строгими ограничениями. Он, должно быть, не разобрался бы в таких тонкостях и, скорее всего, посмеялся бы над ними. В его ухаживаниях не было ничего платонического, и Гийом открыто хвастал своими победами, глубиной своих познаний в искусстве любви. «В делах такого рода я непогрешимый знаток, еще не бывало такого, чтобы женщина, с которой я провел ночь, наутро не захотела бы продолжить знакомство! — хвалился герцог.— Я так поднаторел в этом деле, что без труда мог бы заработать на хлеб на любом рынке, если бы захотел». Его личную жизнь не назовешь безмятежной. Гийома даже отлучили от церкви за то, что он предпочел наложницу законной жене, но для средневековых дворян, чьи замки кишели бастардами и проститутками, в этом не было ничего необычного.

Глава 3. Проблема целомудрия

Трубадуры — преемники Гийома — не сразу удостоились признания при дворе. Поначалу грубые северяне с угрюмым подозрением глядели на некоторых из этих южан — молодых, веселых, ярко одетых, не похожих друг на друга, из разных семей. Многие (разумеется, не все) были рыцарями или ожидали посвящения.

Вот что писал о трубадурах, приехавших в Париж в свите Констанции Аквитанской (третьей супруги Роберта Благочестивого), хронист Рауль Глабер: «Это были люди без веры, в чьих душах не было места нравственности или скромности; своим заразительным примером они растлевали французов, побуждая тех предаваться всем видам разврата и порока. Бороды они брили, волосы носили длиной до середины спины, а их заканчивавшиеся чем-то вроде изогнутого клюва смехотворные башмаки изобличали умственное расстройство владельцев».

Трубадуры, о которых писал Глабер, на взгляд северянина, очевидно, выглядели и вели себя чересчур эксцентрично, однако на самом деле ни один из них не был душевнобольным. Исключение, быть может, составлял Пейре Видаль, который иногда вел себя необычно. Влюбившись в даму, жившую в замке в окрестностях Каркассона, он дал ей прозвище «Волчица» — по некой причине, одному ему ведомой — и не только именовал ее так в своих произведениях, но и сам рыскал по ночам, надев волчью шкуру, вокруг ее жилища. Маскарад был так удачен, что однажды ночью пастухи спустили сторожевых псов, едва не разорвавших поэта на куски. Несчастного Пейре принесли в замок. Перепуганная дама и ее муж, как это было принято в жестокие времена средневековья, от души посмеялись над случившимся, но все же были так великодушны, что пригласили лекаря, дабы тот перевязал раны Пейре. Трубадур отплатил за милосердие, написав одну из своих самых чарующих песен в их честь.

Полную противоположность упомянутым выше трубадурам являл собой «наставник трубадуров» Гираут де Борнелль, зимой погружавшийся в научные изыскания, а летом путешествовавший от замка к замку в сопровождении двух пажей, исполнявших его произведения. До конца жизни он оставался холостяком и все, что имел, отдал бедным родственникам да пожертвовал на нужды своей деревенской церкви в Лимузене. Бытовало мнение, что трубадуры зачастую —это или гомосексуалисты, или импотенты. Очень может быть. Однако относительно сексуальной ориентации большинства из них у нас нет никаких сомнений.

Была ли Элеонора Аквитанская (которая, не будучи в восторге от английского климата, а кроме того — привязанности своего супруга, Генриха Плантагенета, к Розамунд Клиффорд, однажды назвала себя «королевой Англии немилостью Божией») любовницей Бернара де Вентадорна? Элеонора приходилась внучкой Гийому IX Аквитанскому и не посрамила славы своего деда. Она выучила все его песни, не исключая самых эротических, а что до ее поведения... Альберик писал, что Элеонора, сопровождая в крестовом походе своего первого мужа, французского короля Людовика VII, вела себя «скорее как публичная женщина, нежели как королева», из-за чего король после их возвращения во Францию развелся с ней. Вскоре после этого Элеонора вышла замуж за Генриха Плантагенета, присоединив свои обширные домены на юго-западе Франции к владениям супруга,— что явилось болезненным ударом для Людовика, когда Генрих взошел на английский трон.

Когда Элеонора жила в Англии, Бернар де Вентадорн посылал ей множество стихотворений. После возвращения ее во Францию песня трубадура начиналась так: «Мое сердце переполнено радостью, мне кажется, что все в природе переменилось», что звучало весьма похоже на триумфальную песнь. В последней из песен, написанной накануне того, как Элеонора вернулась в Англию, поэт выразился еще более откровенно: «Она, если пожелает, может отказать мне в любви, но я всегда могу льстить себя надеждой, что однажды она позволит мне убедиться в ее чувствах ко мне...» «Литературные условности!» — восклицали целомудренные критики.