Александр Зорич - Как пали сильные (Краткий очерк эволюции римской религиозности. Ментальность римская и христианская) Страница 2

Фециалы ведали процедурой заключения войны и учреждения мира, сопряженной с детально разработанным и сложным ритуалом. Салии были жрецами Марса, хранителями небесного щита, который по преданию упал в руки Нумы. В обязанности весталок входило хранить свое девство и поддерживать священный огонь Весты (подробнее об этих коллегиях см. [Ливий; Плутарх, Нума; Хрестоматия]). Огромную роль в отправлении сакральных функций играли также гаруспики (гадатели по внутренностям животных) и авгуры (гадатели по полету и поведению птиц).

И члены указанных жреческих корпораций, и гаруспики, и авгуры находились в зависимости от понтификов, но по отношению к непосвященным они самостоятельно исполняли вспомогательные нормирующие функции и в силу этого их коллегии также могут быть причислены к религиозным институтам легитимации. Позднее, в середине V в. до н. э., были учреждены «светские» выборные должности децемвиров. Именно они осуществили в 451–450 г.г. до н.э. первую письменную фиксацию римского права, известную под названием Законов XII таблиц.

Тогда же появилась должность цензоров. Поначалу должность была введена ради проведения переписи населения, но уже с конца V в. «цензорам подчинялись римские нравы и образ жизни… в сенате и во всаднических центуриях им сделалось подвластно вынесение приговоров о достойном и недостойном…(курсив мой — А. З.)» [Ливий, 185] Для того, чтобы оценить роль цензоров, следует учесть, что в случае вынесения «приговора о недостойном» осужденного в лучшем случае ожидало поражение в гражданских правах, а в худшем — смерть. А поскольку понятие «недостойного» могло варьироваться достаточно широко, то реальная власть цензоров в пресечении проявлений девиантного мышления была, по существу, неограниченной.

Децемвиры и цензоры составили ядро правовых институтов легитимации в древнем Риме. Какие же ценности провозглашались и тщательно поддерживались римскими институтами легитимации? Г.С. Кнабе выделил «четыре краеугольных камня», на которых покоился республиканский Рим: «Libertas — самостоятельность личности и ее свобода отстаивать свои интересы в рамках закона; iustitia — совокупность правовых установлений, ограждающих достоинство человека в соответствии с его общественным положением; fides — верность долгу, составляющая моральную гарантию исполнения законов; pietas — благоговейный долг перед богами, родиной и согражданами, требующий всегда отдавать предпочтение их интересам, а не своим».

Казалось бы, последний из упомянутых «краеугольных камней», pietas, по сути толкования Г.С. Кнабе более корректно разделить на два: набожность и общинность. Однако в архаической латыни слово pietas отвечало и за то, и за другое, и это высветляет тот факт, что для римской ментальности республиканского периода боги города, боги общины, личные боги–покровители (гении и лары) метафорически сливались с понятиями собственно города, общины, личности. Это представление вносило в каждое внешне профанное социальное деяние магическую составляющую.

Следствием такого понимания pietas стало то, что традиционная римская религиозность «состояла прежде всего в самом тщательном соблюдении всех обрядовых формальностей, ибо даже малейшее уклонение, ошибка или пропуск какого–либо ритуального действия или формулы могли обидеть божество и вызвать его гнев.» [Куманецкий, 186]. Заметим, что и здесь по существу речь идет о магии: о действиях, направленных на то, чтобы при поддержке сверхъестественных сил, которая обеспечивается путем разработанной до мелочей процедуры, добиться конкретных, прагматических результатов: хорошего урожая, успеха на бранном поле или на брачном ложе. Обратной стороной магических злоупотреблений становилась суеверная мнительность. «Когда как–то раз одна из лошадей, везших тенсы, споткнулась, возница же взял вожжи в левую руку, решено было повторить процессию. Позже был случай, когда одно жертвоприношение начинали тридцать раз, — каждый раз находили какой–нибудь недостаток или ошибку. Вот каково благоговение римлян перед богами!» [Плутарх, Кориолан, 409].

По этому поводу уместно вспомнить оценку С.Н. Трубецкого, который заметил, что «в религиях политеистических, выросших на почве анимизма и пандемонизма, граница между магией и публичным культом официально признанных богов и демонов была весьма неопределенной и колеблющейся» [Трубецкой, Начатки гностицизма, 81]. Таким образом, официальные культы Рима были пропитаны магией, и наоборот: многие магические обряды — духом государственного служения «сенату и народу Рима».

Ярким примером магического римского культа может служить эвокация (лат. evocatio), то есть переманивание чужих богов на свою сторону — практика, особо распространенная при осаде неприятельских городов. Для этих целей в Риме загодя строились храмы, куда затем из взятого штурмом города перемещалась статуя или резное деревянное изображение бога (палладий). Например, формула эвокации, которую употребил римский консул при осаде города Вейи, звучала так: «Под твоим водительством, о Пифийский Аполлон, и по твоему мановению выступаю я для ниспровержения града Вейи, и даю обет пожертвовать тебе десятину добычи из него. Молю и тебя, царица Юнона, что ныне обихаживаешь Вейи: последуй за нами, победителями, в наш город, который скоро станет и твоим. Там тебя примет храм, достойный твоего величия.» [Ливий, 251]

Институты легитимации, коренящиеся в магическом самосознании римской культуры архаического периода, обеспечивали устойчивое существование римского общества, жестко пресекая отклонения от «должного», «пристойного» и «богоугодного». Весталку, утратившую девство, замуровывали в подземном «земляном мешке». Политического деятеля, заподозренного в стремлении к свержению республики и реставрации монархии, приговаривали к изгнанию. Также известны несколько классических прецедентов, когда военачальники, наперекор приказу главнокомандующего, вступали в сражения и выигрывали их. Но циничного трюизма «победителей не судят» в ту пору еще не существовало — победителей судили и приговаривали к смертной казни за нарушение приказа старшего. Иногда приговор удавалось обжаловать в типично римской манере нарождающегося политического театра — раздирая на себе одежды и демонстрируя перед Народным собранием рубцы и шрамы, полученные доблестным воином в битвах за республику. Но некоторые приговоры все–таки были добросовестно приведены в исполнение.

В тот же самый период, когда римляне учредили должности децемвиров и цензоров, серьезное отношение к вере и благочестию все еще сохранялось и у афинян. Помимо прочего, был издан закон, повелевавший доносить на тех, кто не признает существования богов или распространяет новые учения о небесных явлениях. Продолжая перечень, И. Тэн пишет: «Аспазия, Анаксагор, Еврипид подверглись тревогам и преследованиям. Алкивиад был осужден на смерть, а Сократ и действительно умерщвлен за мнимое или доказанное нечестие; гнев народного негодования обрушился против тех, кто глумился, представляя мистерии, или разбивал статуи богов.» [Тэн, 253].

Но если греки в этот период (сер. V в. до н. э.) уже вошли в идеалистическую фазу развития культуры, то римлянам еще предстояло это сделать через 200–250 лет. Поэтому, когда римляне покоряли греческие колонии в Южной Италии и, позднее, Элладу, то за внешним фасадом политической и военной борьбы произошло столкновение двух душ, двух возрастов культуры: аполлонической греческой и магической римской. В процессе этого столкновения наметился первый в римской истории духовный раскол внутри общества. Эллинофильский «кружок Сципиона» жадно впитывал греческие ученость и эстетику, а фундаменталисты, которых возглавил Марк Порций Катон Старший, стремились сохранить традиционную римскую систему ценностей.

В течение последующих 50–ти лет Рим последовательно покорил в войнах Карфаген, Македонию, Элладу и эллинистическую Малую Азию. С военной экспансией Рима была связана активизация процесса культурной диффузии. Порций Лицин точно указал, где следует искать истоки этого процесса: «При второй войне Пунийской окрыленною стопой // К воинам спустилась Муза, к диким Ромула сынам…» [Хрестоматия, 177].

В период 202–146 г.г. до н.э. Рим был буквально затоплен хлынувшими с Востока артефактами высокой эллинской культуры. Тысячи статуй, картин и книг, захваченных римскими полководцами в Коринфе, Афинах и Пергаме, составили овеществленную часть эллинского культурного наследства. А сотни высокородных заложников с их индивидуалистской ментальностью цивилизованного горожанина явились носителями девиантного мышления по отношению к патриархальной, общинной ментальности римлян. Естественной реакцией последней была борьба с эллинистическими новшествами. Катон Старший, много лет занимавший должность цензора, инспирировал принятие закона, в соответствии с которым ввоз любых предметов роскоши с Востока облагался огромными пошлинами. Законы, ограничивающие мотовство римской аристократии, получили название законов против роскоши и впоследствии многократно редактировались, пополнялись новыми статьями, в целом ужесточались, но остановить распространение новых, более высоких жизненных стандартов, так и не смогли.