Михаил Лифшиц - На деревню дедушке Страница 2

Таков основной пафос данного сочинения М.А. Лифшица, в котором читатель найдет помимо сказанного немало глубоких и метких замечаний по ряду вопросов философии, эстетики и общественной жизни, сохраняющих ныне не меньшую актуальность.

Пусть не смущает читателей, что М.А. Лифшиц называет своих оппонентов представителями «движущейся эстетики», как они сами на то претендуют. Автор употребляет это выражение не в духе В.Г. Белинского, а в ироническом смысле, имея в виду, что за нашей «движущейся эстетикой» порою скрываются беспринципность, подмена коренных понятий бутафорским активизмом, погоня за модой или ползучий эмпиризм, неизбежно впадающий в субъективизм. Так понимаемой «движущейся эстетике» он противопоставляет развитие, применительно к современности, основных положений марксистско–ленинской теории, которые при всем историзме нашей методологии остаются исходным моментом эстетического исследования и критического рассмотрения конкретных художественных явлений.

Не боясь впасть в преувеличение, можно сказать, что эти «Письма» являются выдающимся произведением философско–эстетической и социальной мысли. И, несмотря на их название, позволю себе высказать уверенность, что голос М.А. Лифшица не останется безответным, что истина будет услышана и овладеет умами людей, какие бы временные препятствия и «обратные силы» ни встречались на ее пути.

В.В. Ванслов

На деревню дедушке (В мире эстетики)

Письмо 1

Милый дедушка, Константин Макарыч!

Вы, конечно, у себя в колхозе «Луч» повысили свои культурные потребности и следите за литературой. Мне не нужно объяснять Вам, что такое эпистолярный жанр. Вы читали «Письма об эстетическом воспитании», вам знакомы " Письма к Луцилию», «Письма к Серене» и " Письма к тетеньке».

Часто письма бывают адресованы кому–нибудь, но не всегда. Бывают исключения. Иногда пишется только адрес отправителя, например, «Письма с мельницы» или «Переписка из двух углов». Вам известны также письма, отличающиеся по месту доставки, — таков обширный раздел донесений в управу благочиния, большей частью не опубликованных. Наконец, бывают просто «Письма без адреса».

Но еще не было, кажется, писем на деревню дедушке, за исключением одного—единственного письма, принадлежащего перу Ваньки Жукова.

Милый дедушка! Пишет вам приятель Ваньки Жукова, отданный вместе с ним в науку сапожнику Аляхину. Какая это была наука — сами знаете. Жизнь моя при хозяине в точности описана вашим внуком, и как нам попадало шпандырем или колодкой по голове — все верно. Кажется, от такого учения можно ума решиться, но мы с И.Жуковым проявили некоторую стойкость. Нашим правилом был девиз французского министра Кольбера «рrоrеgе saepe, pro patria semper» или, по–русски, служу сапожному делу, а не сапожнику.

Увы, всякое знание стоит дорого. Часто мы с Иваном Жуковым вспоминаем уроки жизни. Но теперь у нас совсем не то — верьте честному слову. Все идет вперед, и новое творчество зреет, как ветвистая пшеница. А Москва город большой. Дома все высокие, лошадей совсем нет, одни машины, собак много, но их выводят на двор только четыре раза в день. А в мясных лавках и тетерева, и рябцы, и зайцы, а в котором месте их стреляют, про то сидельцы не сказывают.

Милый дедушка, Константин Макарыч! Вы, конечно, читаете французский журнал «Решерш энтернасьональ а ла люмьер дю марксисм». Если у вас есть под руками специальный номер этого журнала, посвященный эстетике, обратите внимание на вступительную статью Андре Жиссельбрехта. В ней можно прочесть, что взгляды вашего покорного слуги «подвергались преследованию во время культа личности»/ № 38, 1963, стр.14/.

Не будем говорить, хорошо это или плохо, — только прошу вас заметить, что автор этой вступительной статьи принадлежит к числу новаторов в области марксизма. Речь идет о направлении, очень заметном в настоящее время. Оно простирает свое влияние от Парижа до Вены, если не дальше. Я не буду сейчас рассматривать взгляды представителей нового направления в марксизме и пока ничего не скажу о той критике, которую встречает на своем пути их далеко идущее новаторство. Все это мне, конечно, не нравится, но тем более, милый дедушка, тем более… Андре Жиссельбрехт не считает меня догматиком, даже наоборот. Ну, спасибо, от сердца отлегло.

Вы понимаете, что я привожу эту информацию не для того, чтобы придать себе больше веса, — вот, дескать, меня и французы помнят. В наше время, богатое техническими возможностями и озаренное, так сказать, гигантскими вспышками магния, только очень наивный человек может гнаться за лаврами. Представьте себе, что я получил допуск в храм славы и сама «Литературная газета» печатает сводки о моих творческих замыслах. Ну и что? Мне все равно будет еще далеко до вратаря Яшина. Все относительно на этом свете.

Итак, прошу вас принять свидетельство Андре Жиссельбрехта. Мой свидетель живет на берегах Сены, а это далеко от нас. Из такого далека можно что–нибудь не заметить, — значит, для большей достоверности нужно сравнить его слова с показаниями других свидетелей. Так и сделаем. Лучше всего взять статью А.Дымшица «Движущаяся эстетика и капризы воображения», помещенную в «Литературной газете» 3 ноября 1964 года. Эта статья, написанная по известной схеме, дает полную картину хорошего и дурного в нашей движущейся эстетике.

Тут мы находим составленную с большим знанием дела так называемую обойму, то есть список авторов первой гильдии. А.Дымшиц заверяет читателя, что эти авторы создали труды, «основанные на строгих научных предпосылках» или «крепкой связи критических суждений и оценок с научными принципами и знаниями, исключающими возможности субъективистского произвола».

Изучив фамилии, вошедшие в список А.Дымшица, числом восемь, мы видим, что в этом перечне нет ни одного лица, которое не занимало бы в литературном мире важной должности или по крайней мере не приближалось к ней. Разумеется, это положение они занимают не зря — заслуги должны быть вознаграждаемы. Но, так или иначе, список А.Дымшица составлен по принципу чин чина почитай. Беру на себя смелость голосовать за некоторое расширение этого списка, так как в нем можно заметить досадные пропуски. Почему, например, нет самого А. Дымшица? Со всех точек зрения ему положено здесь быть. Но А.Дымшиц — человек скромный, и лишь по той уверенности, с которой он хлопает по плечу полных генералов, можно заключить, что сам автор «Движущейся эстетики» тоже не промах.

Покончив с положительной стороной, А.Дымшиц переходит к отрицательной. Ему нужно разобрать для общего сведения несколько дурных примеров. И здесь среди бракоделов, мешающих прогрессивному движению эстетики, я со стыдом вижу мою фамилию. Я вижу ее на первом месте в числе отверженных, коим недоступна наука, ибо «капризы воображения» влекут их на ложный путь.

Однако послушайте самого А.Дымшица, позвольте зачитать его приветствие в мой адрес: «Статья молодого критика В.Непомнящего «Абсурд оригинальности» или «абсурд всеобщности»?» /журнал «Вопросы литературы» № 8/ — явление совсем другого рода. Это статья теоретическая и полемическая, то, что немцы называют «штрейтшрифт». Она невелика по объему, но весьма принципиальна по содержанию. Дело идет о понятии художественного видения — о понятии, которым иные литературоведы злоупотребляют самым беспардонным образом, трактуя его с субъективистских позиций, о понятии, которое, однако, не следует вместе с тем зачеркивать начисто, как это попытался сделать в одной из своих статей М.Лифшиц. В.Непомнящий убедительно доказал эстетическую консервативность суждения М.Лифшица на сей счет. Он доказал, что такой подход в сущности отрицает художественную индивидуальность писателя, обедняет наши представления об отношении художника к действительности. Статья В.Непомнящего вносит ясность в серьезный вопрос».

Подумайте, милый дедушка, как тонко и дружелюбно стали писать! Я помню обвинения почище, чем «эстетическая консервативность», например — проповедь реакционного мировоззрения, отказ от классового анализа, защита термидора и так далее в том же духе, если не хуже. А теперь? Не сказано даже, что я догматик, — это было бы уже наклеивание ярлыков. Просто «консерватор». Не дошел, так сказать, до более творческого и современного развития мысли.

Только слово попытался мне не нравится. Какая—то половинчатость в нем слышится. Почему не пробрался? Ведь это, милый дедушка, то же самое, только разведенное сиропом.

У нас теперь не принято произносить грубые слова и нельзя бить чем попадя. Вот почему А.Дымшиц находит возможным ограничиться легким взысканием. Он осуждает меня за эстетический консерватизм, отсутствие чувства нового. И не один А.Дымшиц стоит на страже новаторства. По поводу высказанного мною сомнения в том, что модное слово «видение» уместно в научном языке марксизма, поднялась буря — конечно, в стакане воды. Пять или шесть докторов и один член—корреспондент Академии наук, выступая в защиту обиженного мною В.Разумного, ссылаются на то, что «видение» указано в словаре Ожегова. На страницах специальных журналов тема «видения» служит предметом галантных дискуссий в стиле Ватто. «Литературная газета» /от 25 мая 1965 года/ стыдит меня за попытку лишить слово «видение» права переписки и вообще послать его, куда Макар телят не гонял. Одним словом, поднялось на ноги целое сословие.