Георгий Чистяков - Не все в душе тоска сгубила (Н.П. Огарев и А.И. Герцен) Страница 2

Вот где ответ на мой вопрос. Россия - страна не толь­ко преподобного Серафима, Иисусовой молитвы и «От­кровенных рассказов странника» - этой удивительной по глубине своей и благоуханию своему книги, - страна не только тех Всенощных, которые служатся субботни­ми вечерами, и тихой молитвы; нет, это еще страна по­зорного рабства и работорговли, и поэтому любить Россию можно было только той «странною любовью», о которой писал Лермонтов. Вот где причина той нена­висти, которую питает Огарев к стране, которую одно­временно безумно любит, любя в ней абсолютно все.

у нас, здесь, в России. Все то же самое и, может быть, даже иногда чуть хуже:

И вот дворец передо мнойСтоял угрюмо и высоко;В полудремоте часовойШагал у двери одиноко,И страхом веял мне покой,В котором спал дворец глубоко.У ног моих Нева однаШумела, ярости полна.А там, далеко за Невой,Еще страшней чернелось зданьеС зубчатой мрачною стенойИ рядом башен.Вопль, рыданьяИ жертв напрасных стон глухой,Проклятий полный и страданья,Мне ветер нес с тех береговСквозь стуки льдин и плеск валов.Дворец! Тюрьма! Зачем сквозь тьмуГлядите вы здесь друг на друга?Ужель навек она емуРабыня, злобная подруга?Ужель, взирая на тюрьму,Дворец свободен от испуга?Ужель тюрьмою силен онИ слышать рад печальный стон?

В этом рабстве, в этом ужасе русской жизни и кроется причина ухода из церкви в XIX веке лучших детей на­шей земли. Причина прощания с детской верой, с той верой, с которой проститься очень трудно, почти не­возможно. Причина той дикой хандры, той дикой то­ски, о которой постоянно, из стихотворения в стихот­ворение говорит Огарев. «Амуры и Зефиры [все] рас­проданы поодиночке». Страна работорговли, где продавали всех: стариков, взрослых, детей, беременных женщин, жениха - одному, невесту - другому.

Вчерашний день, часу в шестом,Зашел я на Сенную;Там били женщину кнутом,Крестьянку молодую. -

Рабство, конечно же, было везде, французы в средние века называли его словом "sewage", но только в Бразилии и в России оно сохранилось до второй половины XIX века. Эта ситуация - все, что творилось в те времена в нашей стране, - возмущала, разумеется, не только Герцена с Огаревым. Эта ситуация возмущала многих. На страницах «Былого и дум» перед нами Александр Иванович Герцен представляет оппонентов тогдашнему строю, прежде всего, двоих: первый из этих оппонен­тов тогдашнему строю - митрополит Филарет.

«Он, - пишет Герцен, - был человек умный и ученый, владел мастерски русским языком, удачно вводя в него церковнославянский; все это вместе не давало ему ника­ких прав на оппозицию». Тем более что «народ его не любил и называл масоном, потому что он был в близости с князем А.Н. Голицыным и проповедовал в Петербурге в самый разгар библейского общества». Вы помните, что именно святитель Филарет добился русской Библии, полного перевода Священного Писания на русский язык, и, пока он этого добивался, очень многие, прежде всего знаменитые адмирал Шишков и те, кто группиро­вались вокруг него, боролись с Филаретом не на жизнь, а на смерть, называя действительно его масоном.

Проповедь Филарета на молебствии по случаю холе­ры превзошла все остальные; он взял текстом, как ангел предложил в наказание Давиду избрать войну, голод или чуму; Давид избрал чуму (в наказание за грех, - коммен­тирую я замечание Герцена - Г.Ч.)». Дальше Александр Иванович продолжает: «Государь приехал в Москву взбе­шенный, послал министра двора князя Волконского на­мылить Филарету голову и грозился его отправить ми­трополитом в Грузию. Митрополит смиренно покорил­ся и разослал новое слово по всем церквам, в котором пояснял, что напрасно стали бы искать какое-нибудь приложение в тексте первой проповеди к благочести­вейшему императору, что Давид - это мы сами, погряз- нувшие в грехах. Разумеется, тогда и те поняли первую проповедь, которые не добрались до ее смысла сразу».

Очень важная, очень глубокая и серьезная характе­ристика святителя Филарета дана здесь Герценом в «Бы­лом и думах». Филарет не просто молитвенник, не про­сто ученый архиерей, не просто архипастырь - это че­ловек, который довольно резко и смело выступает на защиту того народа, к которому принадлежал он сам; того народа, о страданиях которого знал не понаслыш­ке. Филарет - сегодня можно сказать об этом прямо, потому что документов у нас достаточно, - делал что мог, но был, как правило, не в силах сделать что-то ре­ально. Царизм был много сильнее владыки Филарета, царизм был много сильнее церкви, царизм был всеси­лен; Филарет был только первоприсутствующий ми­трополит.

Но Гааз был несговорчив и, кротко выслушивая упре­ки за "глупое баловство преступниц", потирал себе руки и говорил: "Извольте видеть, милостивый сударинь, ку­сок хлеба, крош им всякой дает, а конфекту или апфель- зину долго они не увидят, этого им никто не дает, это я могу консеквировать из Ваших слов; потому я и делаю им это удовольствие, что оно долго не повторится".

-   Сходи за квартальным, - сказал он одному из сторо­жей. - А ты позови сейчас писаря.

Сторожа, довольные открытием, победой и вообще участием в деле, бросились вон, а Гааз, пользуясь их от­сутствием, сказал вору:

-    Ты фальшивый человек, ты обманул меня и хотел обокрасть, Бог тебя рассудит... а теперь беги скорее в за­дние ворота, пока солдаты не воротились... Да постой, может, у тебя нет ни гроша, - вот полтинник; но старай­ся исправить свою душу - от Бога не уйдешь, как от бу­дочника!

Тут восстали на Гааза и домочадцы. Но неисправимый доктор толковал свое:

-    Воровство - большой порок; но я знаю полицию, я знаю, как они истязают - будут допрашивать, будут сечь; подвергнуть ближнего розгам гораздо больший порок; да и почем знать - может, мой поступок тронет его душу!

Домочадцы качали головой и говорили: "Er hat einen Raptus" (Этот человек с причудами). Благотворительные дамы говорили: "C'est un brave homme, mais се n'est pas tout a fait en regie la" (Этот человек хороший. Но вот тут, в голове, у него не все в порядке), - и они указывали на лоб. А Гааз потирал руки и делал свое».

Ученый и мудрый, решительный и хорошо знавший жизнь народа святитель Филарет, чистейший и абсо­лютно безоружный чудак и юродивый доктор Гааз дела­ли, что могли. Но власть была слишком сильна, слиш­ком эгоистична, слишком привыкла власть к своей роли в обществе - продавать крестьян, сечь и забивать до смерти преступников, морить голодом и т.д. И вот на борьбу со всем этим встает уже не беспомощный и безо­ружный доктор Гааз, не мудрый и святой Филарет, а Герцен, временами даже жестокий, почти всегда жест­кий и безжалостный, решительный публицист. Болезнь зашла слишком далеко. Болезнь - рабство на Руси. Как ей противостоять?

Герцен говорит о том, что он не был особенно религи­озен: «Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я по­баивался исповеди и вообще церковная mise en scene (мизансцена) поражала меня и пугала; с истинным стра­хом подходил я к причастию; но религиозным чувством я это не назову, это был тот страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда ему придают серьезную торжественность; так действует ворожба, за­говаривание. Разговевшись после заутрени на Святой не­деле и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не думал о религии. Но, - и вот дальше следу­ет то "но", на которое я хочу обратить Ваше особое вни­мание, - но Евангелие я читал много и с любовью, по- славянски и в лютеровском переводе. Я читал без всякого руководства, не все понимал, но чувствовал искреннее и глубокое уважение к читаемому. В первой молодости моей я часто увлекался вольтерианизмом, любил иронию и насмешку, но не помню, чтоб когда-нибудь я взял в руки Евангелие с холодным чувством, это меня проводило че­рез всю жизнь; во все возрасты, при разных событиях я возвращался к чтению Евангелия, и всякий раз его со­держание низводило мир и кротость на душу».

Неприятие этого строя, неприятие этой системы - вот что объединяет их всех. Все они шли разными путями. Трудно сказать сегодня, какой путь дал больше, какой путь оказался более продуктивным, приемлемым для будущего России. Но все они шли этими путями не расставаясь с Христом. Эти люди шли вперед по трудной дороге вслед за Иисусом, не расставаясь с Евангелием, держа эту книгу, которую дал нам Господь, в кармане во все дни своей жиз­ни и обращаясь к ней в разные ее моменты. Все они были христианами, хотя далеко не все говорили об этом, а ино­гда даже, как, например, Герцен, утверждали обратное.

Будем и мы сегодня с вами тоже пытаться идти по жизни за Христом - не бродить путями своей самости, а ориентироваться на тот компас, который Он Сам дал нам в руки - на Его святое Евангелие. И будем стараться так же болеть за людей и так же беречь людей и сражать­ся за них, как это делали такие непохожие друг на друга святой митрополит Филарет, доктор Федор Петрович Гааз и Александр Герцен с Николаем Огаревым.