Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена - Бобровникова Татьяна Андреевна Страница 2

Римский патриций старых нравов. Воспитание старое и новое. Римский турист в Греции. Триумф. Рим глазами образованного грека. Римская молодежь знатного происхождения. Обычный способ добиваться популярности. Выезды римских дам, их наряды и колесницы. Имущественные вопросы.

В доме знатного римлянина. Обеды и развлечения. Римский театр. Комедия. Детективная история одного знаменитого поэта. Похороны знатного человека — обряд, поминки. Римский астроном. Путешествие по Италии: харчевни, цены. Война и набор войска.

I

В то время как отшумели грозы великой Ганнибаловой войны и римляне вокруг себя и впереди видели, казалось, одно радостное, ничем не омраченное счастье, жил в Риме один знатный патриций Люций Эмилий Павел (род. ок. 230 г. до н. э.). Эмилии — очень старинный род, такой старинный, что корни его уходят вглубь веков, еще до основания Рима, чуть ли не к самому Энею. Сам Люций был сыном того самого Эмилия Павла, который командовал римским войском во время злополучной битвы при Каннах. Судьба этого полководца величественна и печальна. В то время народ выбрал консулом Варрона, дерзкого выскочку-плебея. Сенат боялся, что Варрон погубит армию, и, чтобы спасти положение, решил выдвинуть в консулы Павла. То был опытный полководец, благородный и честный человек, однако с ним случилось тяжкое несчастье. За несколько лет до того он одержал блистательную победу, отпраздновал триумф, однако вскоре его обвинили перед судом в утайке части военной добычи. Обвинение это было ложным, но он был признан виновным, считал себя навеки опозоренным человеком, удалился от дел и впал в глубокое уныние. Когда сенаторы предложили ему стать консулом, он сперва отказывался, предчувствуя, что это принесет ему великое горе. Только чувство долга перед родиной заставило его принять на себя это тяжкое назначение. Но он не смог спасти римскую армию. Варрон вопреки здравому смыслу, вопреки совету коллеги дал битву Ганнибалу. Римляне были разбиты. Среди моря крови и смерти один молодой патриций, скакавший на коне, увидел окровавленного человека, который неподвижно сидел на камне. Вглядевшись, он узнал консула Эмилия Павла. С внезапным порывом юноша воскликнул:

— Ты менее всех виноват в сегодняшнем несчастье! Возьми моего коня и беги!

Но консул отвечал, что ни живым, ни мертвым не покинет своих воинов. А Варрон бежал с поля боя.

У этого-то злосчастного и благородного полководца остались дочь и сын[2]. Дочь вышла впоследствии за великого победителя Ганнибала, Сципиона Африканского Старшего, и славилась как женщина верная, нежная и благородная. Вообще, говорят, у Эмилиев из рода в род передавались высокие нравственные качества (Plut. Paul., 2). Наш рассказ пойдет о сыне. Он был человеком кристальной честности, ясного ума и удивительного благородства. Был у него, однако, один недостаток, который в глазах соотечественников умалял его высокие достоинства: Эмилий был слишком горд и презирал чернь. Вот почему, хотя Павел и обладал исключительными способностями, блестяще воевал в Испании и происходил из знатнейшего рода, римляне стали обходить его почестями. Гордый патриций не стал заискивать перед квиритами. Он отказался от государственных дел, как некогда его отец, и посвятил всего себя заботам о семье. Жил он скромно, презирал богатство и, хотя вывез из Иберии горы золота, не оставил себе ни асса, с полным равнодушием отдав все в казну (Polyb., XVIII, 35,3–9; XXXII, 8, 1–4). «Он вообще не любил и не умел наживать деньги» (Plut. Paul., 4).

Но судьба готовила еще Эмилию испытания и славу. Персей, сын и наследник Филиппа Македонского, объявил Риму войну (171 г. до н. э.). Она была так хорошо подготовлена, Македония еще так грозна и сильна, и началось все так неожиданно, что два первых года римляне терпели поражение за поражением. Между тем они забыли само слово «поражение», и гордость их страдала невыносимо. Вот тут-то народ и вспомнил об Эмилии Павле, его мужестве, таланте и опыте. Римляне просили его снова быть у них консулом, но гордый полководец наотрез отказался. Тогда они стали ходить к нему под окна, толпились у его дверей, громко кричали и молили явиться на Форум. Наконец он согласился. Под клики восхищения он вышел в ослепительно белой тоге соискателя, и тут же был выбран консулом. После этого он обратился к квиритам с короткой и суровой речью. Он сказал, что все консулы почитают свое избрание за великую милость, оказанную им римским народом, а потому начинают свою речь к народу с того, что благодарят его. Но он, Эмилий Павел, вовсе не просил об этой чести, напротив, это его слезно просил о том весь римский народ. Поэтому он ничем не обязан народу, наоборот, это народ ему кругом обязан. И в благодарность за свою милость он просит лишь одного — беспрекословно его слушаться, не обсуждать его действий, не давать ему советов и вообще не пытаться им командовать (Plut. Paul., 10–17). После того он, окруженный зятьями и сыновьями, отбыл в Македонию.

Здесь он повел действия так быстро и энергично, что вскоре вся война должна была решиться одной битвой. Сражение происходило в горах возле Пидны (l68 г. до н. э.). Здесь впервые римский военачальник увидал македонскую фалангу, которая полтора века тому назад принесла власть над миром Александру. Он признавался впоследствии, что не видел ничего страшнее фаланги: ощетинясь копьями, она летела прямо на него, раскидывая во все стороны римских воинов. Эмилий Павел стоял неподвижно, глядя на несущуюся на него смерть. Ни один мускул на его лице не дрогнул, мысль и внимание не слабели ни на минуту. Он понял, где слабое место врага, и ударил во фланг македонцев. В эту роковую минуту царь Персей не проявил твердости римлянина: он позорно бежал с поля боя. Правда, впоследствии он уверял, что отлучился, чтобы помолиться Гераклу. Но, как ядовито замечает Плутарх, «этот бог не принимает жалких жертв от жалких трусов» (ibid., 19) Македонцы были наголову разбиты.

Вскоре сам царь сдался на милость победителей и как пленник должен был явиться в лагерь римлян. Перед его приходом Эмилий Павел объяснил сыновьям и друзьям, что нет ничего подлее, чем издеваться над поверженным врагом, и внушал, чтобы они оказали развенчанному монарху как можно более почтения. И вот, когда несчастный Персей приблизился, Эмилий поднялся со своего места, пошел ему навстречу — любезность, которую он ни за что не оказал бы царствующему царю, — и приветливо протянул пленнику руку… но тут Персей с жалобным воплем упал к ногам победителя. Эмилий с омерзением отвернулся от него и в сердцах воскликнул:

— Зачем ты делаешь это, несчастный! Зачем ты принижаешь мою победу и чернишь успех, открывая низкую душу недостойного римлян противника?! Доблесть потерпевшего неудачу доставляет ему истинное уважение даже у неприятеля, но нет ничего в глазах римлянина презреннее трусости, даже если ей сопутствует удача (Plut. Paid., 26).

Впрочем, хотя и потеряв к нему уважение, победитель все же старался окружать побежденного всевозможными знаками уважения. При этом Персей вторично уронил себя в глазах своего гордого врага. Он попросил римлянина избавить его от унижения триумфа. Эмилий отвечал, что это целиком во власти царя, и недвусмысленно намекнул, что даст возможность Персею покончить с собой. Он воображал, что оказывает бывшему царю великую милость, но у Персея не хватило духу принять столь любезное предложение. После этого Павел стал считать его самым жалким существом на свете.

Когда побежденный царь удалился, окружающие не могли скрыть ликования, но сам полководец сидел в глубокой задумчивости. Все смотрели на него с изумлением. Наконец он заговорил:

— Должно ли такому существу, как человек, в пору, когда ему улыбается счастье, гордиться и чваниться, покоривши народ или город, или царство, или же, напротив, поразмыслить над этой превратностью судьбы, которая, являя воителю пример всеобщего нашего бессилия, учит ничто не считать постоянным и надежным? Есть ли такой час, когда человек может чувствовать себя спокойно и уверенно, раз именно победа заставляет более всего страшиться за свою участь и одно воспоминание о судьбе, вечно куда-то спешащей и лишь на миг склоняющейся то к одному, то к другому, способно отравить всякую радость? Неужели, за какой-то миг бросив к своим ногам наследие Александра, который достиг высочайшей вершины могущества и обладал безмерной властью, неужели, видя, как цари, еще совсем недавно окруженные многочисленной пехотой и конницей, получают ежедневное пропитание из рук своих врагов, — неужели после всего этого вы станете утверждать, что наши удачи нерушимы перед лицом времени? Нет, молодые люди, оставьте это пустое тщеславие и похвальбу победой, но с неизменным смирением и робостью вглядывайтесь в будущее, ожидая беды, которою воздаст каждому из вас божество за нынешнее благополучие (ibid., 27).