Самиздат в СССР. Тексты и судьбы - Юлия Анатольевна Русина Страница 2

Значение пишущей машинки отмечает и Александр Даниэль: «Принципиальной разницы между самиздатом пушкинской и хрущевской эпохи нет, хотя распространение запрещенной литературы в списках смогло стать значимым общественным явлением лишь с вхождением в быт пишущих машинок»[13]. Обычная закладка в такую машинку марки «Москва» или «Эрика» – четыре-пять листов через копировальную бумагу («копирку»). Именно таким путем создавал свой самодеятельный журнал Рой Медведев. Он ежемесячно с 1964 по 1971 гг. готовил подборки различных документов, которые позже были опубликованы Фондом им. Герцена в Амстердаме под названием «Политический дневник». Как пишет в своей книге Л. Алексеева, выпуски «Дневника» Р. Медведев печатал сам в пяти экземплярах, а читателями их было человек 40 знакомых историка. Поставщиками материала для «Политического дневника» также выступали друзья Медведева, среди них – Евгений Фролов, ответственный работник журнала «Коммунист», имеющий доступ к неопубликованным партийным документам. На страницах «Политического дневника» Р. Медведев размышлял об ответственности за преступления периода культа личности И. В. Сталина, анализировал культ Н. С. Хрущева, рассматривал события в Чехословакии, национальный вопрос в СССР, историю внутрипартийной борьбы 1920-х гг., рецензировал работы А. Автарханова, П. Капицы и др.[14]

Об этом явлении – стихи Александра Галича «Мы не хуже Горация»[15], написанные в 1966 г. и ставшие песней:

Вы такие нестерпимо ражие

И такие, в сущности, примерные.

Всё томят вас бури вернисажные,

Всё шатают паводки премьерные.

Ходите, тишайшие, в неистовых,

Феями цензурными заняньканы!

Ну а если – ни премьер, ни выставок?

Десять метров комната в Останкино,

Где улыбкой стражники-наставники

Не сияют благостно и святочно,

Но стоит картина на подрамнике, —

Вот и всё!

А этого достаточно.

Есть – стоит картина на подрамнике,

Этого достаточно!

       Осудив и совесть и бесстрашие

       (Вроде не заложишь и не купишь их),

       Ах, как вы присутствуете, ражие,

       По карманам рассовавши кукиши!

       Что ж, зовите небылицы былями,

       Окликайте стражников по имени!..

       Бродят между ражими Добрынями

       Тунеядцы Несторы и Пимены.

       Их имён с эстрад не рассиропили,

       В супер их не тискают облаточный:

       «Эрика» берёт четыре копии,

       Вот и всё!

       А этого достаточно.

       Пусть пока всего четыре копии —

       Этого достаточно!

       Время сеет ветры, мечет молнии,

       Создаёт советы и комиссии,

       Что ни день – фанфарное безмолвие

       Славит многодумное безмыслие.

       Бродит Кривда с полосы на полосу,

       Делится с соседской Кривдой опытом!

       Но гремит – напетое вполголоса,

       Но гудит – прочитанное шёпотом.

       Ни партера нет, ни лож, ни яруса,

       Клака не безумствует припадочно, —

       Есть магнитофон системы «Яуза»,

       Вот и всё!

       А этого достаточно.

       Есть – стоит картина на подрамнике!

       Есть – отстуканы четыре копии!

       Есть магнитофон системы «Яуза»! Этого достаточно!

Изъятые страницы самиздата можно встретить в уголовно-следственных делах 1950-х – 1980-х гг. – тонкая, почти папиросная бумага с наползающими друг на друга строчками, потому что для большей вместимости на лист печатать старались как можно плотнее, вручную регулируя интервал.

Анатолий Марченко[16] вспоминал, как печатали рукопись его первой книги «Мои показания» (1967) о лагерях 1960-х гг. Перепечатать надо было около двухсот двойных тетрадных листов, исписанных мелким почерком. «Достали три машинки, правда, одна из них сразу сломалась, так что четверо умевших печатать сменяли друг друга. Те, кто не умел печатать, диктовали им, раскладывали экземпляры, правили опечатки. Одна пара с машинкой устроилась на кухне, другая в комнате <…> На кухне постоянно кто-нибудь варил кофе или готовил бутерброды <…> Работали подряд двое суток, а спали по очереди…»[17] Созданная таким образом книга вначале была распространена в самиздате и примерно через год издана за рубежом, а ее автор снова оказался в лагере.

В 1970-е гг. к перепечатке самиздата стали привлекать профессиональных машинисток, чей труд оплачивался за счет продажи самиздатских произведений, на которые имелся спрос[18].

Определяя самиздат, Людмила Алексеева (одна из основателей, а с 1996 г. – председатель Московской Хельсинкской группы) отмечает, что он «оказался единственно возможной формой преодоления государственной монополии на распространение идей и информации»[19]. По ее мнению, самиздат начинался со стихов А. А. Ахматовой, М. И. Цветаевой, М. А. Волошина, Н. С. Гумилева, И. А. Бродского, которые читались в Москве на «сходках под открытым небом» у памятника Владимиру Маяковскому в конце 1950-х гг.

Самиздат использовался также как способ распространения переводов (Э. Хемингуэй, Дж. Оруэлл, Р. Киплинг), тайно сделанных добровольцами, имена которых сегодня установить довольно трудно. Кроме того, появилась традиция перепечатывать на машинке для себя и своих знакомых произведения, не в полной мере соответствовавшие принципам социалистического реализма или вышедшие небольшим тиражом либо в журнальном варианте (например, роман В. Дудинцева «Не хлебом единым»). Из крупных литературных произведений хрестоматийным примером широкого распространения в самиздате является роман Б. Пастернака «Доктор Живаго». История издания романа, который вначале появился за границей, а потом вернулся на родину тайными путями в виде «тамиздата» и копировался с помощью упомянутой пишущей машинки, хорошо известна. Позже такими же путями начали приходить мемуарные, философские, публицистические произведения представителей русского зарубежья и носителей культуры Серебряного века. Отражением интереса к личности Б. Пастернака стало распространение в самиздате (начало 1960-х гг.) дневниковых записей Александра Гладкова о его встречах с писателем во время Великой Отечественной войны, г. Чистополь[20]. Первоначально рукопись дневника давалась для чтения знакомым, а позже вышла за пределы этого круга – традиционный способ бытования самиздатских текстов. Ходили в самиздате и воспоминания, написанные освобожденными из лагерей политзаключенными.

Интересно отметить, что одно и то же художественное произведение могло пройти путь от самиздатской литературы до официального издания, например, роман Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол». Или, наоборот, от публикации в толстом советском литературно-художественном журнале до подпольного распространения в самиздате (рассказы А. И. Солженицына).

Во второй половине 1960-х гг. широкую известность и востребованность получает социально-политический самиздат, породивший огромное количество текстов, различных по форме и содержанию, и ставший одним из самых обсуждаемых направлений диссидентской деятельности. В числе первых документов[21], распространявшихся нелегально, были:

– стенограмма общемосковского собрания писателей СССР «О поведении Б. Пастернака» (31 октября 1958 г.),