Жан-Клод Карьер - Не надейтесь избавиться от книг! Страница 20

Ж.-К. К.: Значит, у вас наверняка есть труды Атанасиуса Кирхера[192], человека энциклопедического склада ума, что должно быть вам близко, и распространителя многих ложных идей…

У. Э.: У меня есть все его книги, кроме первой, «Ars magnesia», которой нет в продаже, хотя это всего лишь маленькая книжка без картинок. Вероятно, она была напечатана всего в нескольких экземплярах, поскольку в те времена Кирхер еще не был известен. Эта книжка была настолько лишена привлекательности, что никто всерьез и не подумал о том, чтобы хранить ее. Но у меня еще есть труды Роберта Фладда и нескольких других мыслителей-чудаков.

Ж.-Ф. де Т.: Не могли бы вы сказать пару слов об этом Кирхере?

Ж.-К. К.: Это немецкий иезуит XVII века, долго живший в Риме. Он автор тридцати книг, в том числе по математике, астрономии, музыке, акустике, археологии, вулканологии, о Китае, о Лации[193], — прочих не буду перечислять. Иногда его рассматривают как родоначальника египтологии, хотя его понимание иероглифов как символов было полностью ошибочным.

У. Э.: Тем не менее Шампольон[194] смог осуществить свой труд лишь потому, что опирался не только на Розеттский камень[195], но и на репродукции, опубликованные Кирхером. В 1992 году в Коллеж де Франс[196] я читал курс лекций о поисках совершенного языка и посвятил одно из занятий Атанасиусу Кирхеру и его толкованию иероглифов. В этот день служащий университета сказал мне: «Господин профессор, будьте осторожны. В зале собрались все египтологи Сорбонны, они сидят в первом ряду». Я решил, что пропал. Я был осторожен, не стал высказываться по поводу иероглифов, а изложил лишь позицию Кирхера. И тогда я понял, что египтологи никогда не занимались Кирхером (о котором они слышали только как о сумасшедшем). Они здорово повеселились. Так я познакомился с Жаном Йойотом[197], который передал мне ценную библиографию по теме утраченного и вновь найденного ключа к иероглифам. Сейчас, когда мы чувствуем, что над наследием всемирной культуры нависли новые угрозы, исчезновение языка древних египтян, несомненно, интересует нас как пример.

Ж.-К. К.: Кирхер также был первым, кто опубликовал нечто вроде энциклопедии о Китае, «China monumentis illustrata».

У. Э.: Он первым заметил, что китайские идеограммы имеют иконическое происхождение.

Ж.-К. К.: Нельзя не упомянуть и о его восхитительном «Ars magna lucis et umbrae», где содержится первое изображение глаза, глядящего на движущиеся картинки сквозь вращающийся диск: это делает Кирхера изобретателем кино — на чисто теоретическом уровне. Впрочем, говорят, что именно он ввел в европейский обиход волшебный фонарь. Это значит, что он оказал влияние на все области знания своего времени. Кирхер, можно сказать, был своего рода ранним Интернетом, то есть он знал все, что только можно знать, и эти знания на 50 % были истинными и на 50 % ложными либо фантазийными: пропорция, вероятно, близкая к тому, что мы сегодня можем почерпнуть с наших мониторов. Добавим (и за это мы его тоже любим), что он придумал кошачий оркестр (когда котов тянут за хвосты) и машину для чистки вулканов. Он заставлял целую армию иезуитов спускать его в огромной корзине в гущу дыма, поднимающегося из Везувия.

Но коллекционеры гоняются за Кирхером прежде всего потому, что его книги необыкновенно красивы. Мне кажется, мы оба являемся поклонниками Кирхера, во всяком случае его столь великолепно изданных книг. У меня не хватает единственной, пожалуй, одной из самых значительных — «Œdipus aegyptiacus». Это, как считается, одна из самых красивых книг в мире.

У. Э.: Для меня самая любопытная его книга — это «Arca Noe» со сложенной во много раз вставной гравюрой, изображающей Ковчег в разрезе со всеми животными, включая змей, прячущихся в глубине трюма.

Ж.-К. К.: А еще там есть великолепная гравюра, на которой изображен потоп. И конечно же его книга «Turris Babel»: в ней он показывает, основываясь на расчетах ученых, что Вавилонская башня не могла быть достроена, потому что, если бы это, к несчастью, все же случилось, она, в силу своей величины и веса, сдвинула бы Землю с оси.

У. Э.: На этой картине вы видите опрокинувшуюся Землю и башню, торчащую из ее бока горизонтально, наподобие мужского полового органа. Гениально! У меня также есть работы Гаспара Шотта[198], ученика Кирхера, еще одного немецкого иезуита, но я не буду хвастаться всеми своими приобретениями. Мы можем спросить себя, какими мотивами руководствуются библиофилы при выборе тех или иных предметов коллекционирования. Почему мы оба собираем работы Кирхера? Есть несколько соображений, которые обычно принимают во внимание при выборе старинной книги. Это может быть просто любовь к книге как объекту. Есть коллекционеры, которые, владея книгой XIX века с неразрезанными страницами, ни за что не согласятся их разрезать. Идея в том, чтобы хранить объект ради самого объекта, сохранять его нетронутым, чистым. Еще есть коллекционеры, интересующиеся только переплетами. Им безразлично содержание книг, которыми они владеют. Есть и те, кто интересуется определенным издателем и старается приобрести все книги, напечатанные, например, Мануцием. Некоторые питают страсть только к какой-то одной книге: они хотели бы приобрести все издания, например, «Божественной комедии». Другие ограничиваются какой-либо областью знаний: скажем, французской литературой XVIII века. Есть также и те, кто собирает библиотеку по какой-то одной теме. Это как раз мой случай: как я уже говорил, я собираю все, что имеет отношение к ложным, необычным, оккультным наукам, а также к несуществующим языкам.

Ж.-К. К.: Не могли бы вы объяснить этот странный выбор?

У. Э.: Меня притягивают заблуждения, заведомый обман и глупость. Я убежденный флоберианец[199]. Как и вы, я обожаю глупость. Я уже описывал в книге «Борьба за ложь»[200], как ходил по американским музеям, где размещены репродукции известных произведений искусства (в том числе там есть восковая Венера Милосская с руками). В книге «Пределы интерпретации»[201] я выработал теорию фальсификаций и фальсификаторов. И наконец, если брать мои романы, «Маятник Фуко» был навеян образом оккультистов, фанатично верящих во что угодно. Что же касается «Баудолино», то там центральным персонажем является гениальный фальсификатор, который, в конечном счете, оказывается благодетелем человечества.

Ж.-К. К.: Вероятно, еще и потому, что ложь — это единственный путь к истине.

У. Э.: Подделка ставит под вопрос любую попытку создать теорию истины. Раз подделку можно сравнить с вдохновившим ее подлинником, значит, существует и способ узнать, подделка это или нет. Гораздо труднее доказать, что подлинник — это подлинник.

Ж.-К. К.: Я не настоящий коллекционер. Всю жизнь я покупал книги просто потому, что они мне нравились. Больше всего в собрании книг я люблю разнородность, соседство разных предметов, противоречащих друг другу, борющихся между собой.

У. Э.: Мой сосед в Милане, как и вы, собирает только книги, которые он считает красивыми. Так, у него может быть книга Витрувия[202], первопечатное издание «Божественной комедии» и альбом какого-нибудь современного художника. В моем случае все совершенно по-другому. Я уже говорил о своем увлечении Кирхером. Чтобы обладать всеми этими книгами, чтобы приобрести, к примеру, этот экземпляр «Ars magnesia» — без сомнения, самый невзрачный в моей коллекции, — я готов заплатить целое состояние. Кстати о моем соседе: оказывается, у него, как и у меня, есть экземпляр «Hypnerotomachia poliphili» или «Любовное борение Полифила», может быть, самая прекрасная книга в мире. Мы смеемся, потому что напротив нашего дома, в замке Сфорца, есть знаменитая библиотека Тривульцио, в которой хранится третий экземпляр «Hypnerotomachia», что, безусловно, должно представлять наивысшую концентрацию «Hypnerotomachia» в радиусе пятидесяти метров! Разумеется, я говорю о первопечатном издании 1499 года, а не о последующих переизданиях.

Ж.-К. К.: Вы продолжаете пополнять свою коллекцию?

У. Э.: Раньше я рыскал по всему миру в поисках редких вещей, теперь ограничиваюсь короткими поездками. Меня интересует качество. Либо же я стараюсь восполнить пробелы в opera omnia[203] какого-либо автора — как в случае с Кирхером.

Ж.-К. К.: Зачастую коллекционер скорее одержим стремлением заполучить редкую вещь, нежели тем, чтобы ее сохранить. На этот счет я знаю одну удивительную историю. Существовало два экземпляра книги, легшей в основу всей бразильской литературы, романа «Гуарани»[204], изданного в Рио около 1840 года. Один экземпляр хранился в музее, а другой где-то бродил. И вот мой друг Жозе Миндлин, крупный бразильский коллекционер, узнает, что книга находится у одного человека в Париже и тот готов ее продать. Он берет билет на самолет Сан-Паулу-Париж, заказывает номер в отеле «Риц» и летит на встречу с этим коллекционером из Центральной Европы, владельцем вожделенного экземпляра. Вдвоем они на три дня запираются в номере отеля «Риц», чтобы договориться о цене. Три дня напряженных переговоров. Наконец, согласие достигнуто, и книга переходит в собственность Жозе Миндлина, который немедленно садится в самолет и улетает. В полете он имеет возможность обстоятельно ознакомиться с только что приобретенным экземпляром и, с некоторой досадой, обнаруживает, что сама по себе книга не представляет собой ничего необыкновенного. Но он этого ожидал. Он вертит ее в руках и так и этак, ищет какую-нибудь примечательную деталь, особенность, а потом кладет рядом. По прибытии в Бразилию он забывает ее в самолете. Как только он приобрел вещь, она тут же перестала для него что-либо значить. По чудесному стечению обстоятельств, служащие «Эр Франс» заметили книгу и отложили ее. Миндлин смог ее забрать. Он говорил, что, в конечном счете, ему от этого было ни жарко, ни холодно. И я тоже это подтверждаю: в тот день, когда мне пришлось расстаться с частью своей библиотеки, я не особенно огорчился.