Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды Страница 21

Итак, мы видим, что их ужасно мало. Западников, в сущности, гораздо больше. Это не кружок Герцена. Все тридцатые годы это были просто все современники Чаадаева — они все западники, а иногда — просто западные люди. Но влияние славянофилов огромно. Они послужили закваской, от которой «вскисло» русское общество. Они, действительно, сумели его проквасить.

Что такое славянофилы? Между ними всеми — огромная разница. Это не партия — у них никакой программы. Это не направление — у них нет единой устремленности, такой, как у революционеров, например, — устремленность к революции. Но это и не семейственность. В свое время меня поразила странная неприязнь, например, Хомякова к жене Киреевского Наталии Петровне. (Я потом поняла, откуда это.) Но, так или иначе, в рамках идеологии тут есть что‑то недосказанное. Поэтому мы сначала, как видите, определяем славянофильское течение от противного, то есть апофатически. Скорее всего, славянофильство — это клан. Это клан московской дворянской интеллигенции самого высшего, так сказать, этажа; самая верхушка интеллектуальной московской элиты. И объединяет их исходный тезис: прежде всего констатация факта, что Россия на ложном пути, особенно, начиная с Петра, т.е. антипетровская оппозиция — оппозиция доброжелательная. Это как бы добрые идеологические противники, или, иначе сказать, — доброжелательные аутсайдеры имперской петербургской административно-государственной системы.

Итак, доброжелательные аутсайдеры. Пожалуй, этот термин работает. Вспомним, что Гоголь еще в «Выбранных местах из переписки с друзьями» советует всем скорей идти на службу, чтобы по мере сил работать на то, чтобы царь стал духовным главой нации. Пока он таковым не является, — Гоголь достаточно трезво мыслит, — но, в принципе, должен стать. Мы видим здесь попытку подмены Церкви государством. Славянофилов обвиняли в аналогичных вещах, только как бы в смене флага, — обвиняли в том, что они меняют Церковь на землю и общину. Увы, эта точка зрения въедливая, ее всерьез рассматривает даже такой вдумчивый исследователь, как протоиерей Георгий Флоровский («Пути русского богословия»).

Но это не все. Дело не только в том, что это — очень образованные, очень богатые, неслужащие люди. В конце концов, Закон 1762 года закрепляет за дворянским сословием свободу от государственной службы и каких бы то ни было служебных повинностей. Этого мало.

Славянофилов как единство характеризует определенный пессимизм по отношению к петровскому разрыву; а именно: большинство из них уверены, что паллиативными средствами (примочками, пилюлями и т.д.) исцелить это нельзя.

В этом смысле характерно письмо Константина Сергеевича Аксакова Александру II, только-только вступившему на престол. Пишет он так: «Русский народ государствовать не хочет». Это в ответ на всякие отдаленные мечтания, что, может быть, в России будет конституция, будут выборы, какие-то выборные органы власти и так далее.

Так вот: «Русский народ государствовать не хочет, но оставьте ему свободу внутреннюю, свободу и самодеятельность нравственную, жизнь мирную духа». И далее он заявляет, — это уже декларация, стоящая «Декларации прав человека и гражданина», — что русский народ — это единственный в мире народ христианский, и потому он отдает «кесарево кесареви», а «Богу бережет Божие». Вот тут самое, пожалуй, кардинальное. Господь про какого кесаря-то сказал? Про Тиберия, про кесаря римского, чуждого не только по вере и по крови, но главное, оккупанта, оккупанта и завоевателя, то есть врага по-настоящему. Да, к этому врагу лояльны, но это же все-таки чужой и чуждый. Так вот, Константин Сергеевич тем самым дает понять, что это правительство, это устройство, этот Петербург навсегда останется чуждым для русского народа; чуждым, враждебным его духу и непрививаемым; тем, что в математике называется неустранимым разрывом.

Идея Константина Сергеевича Аксакова прочитывается и становится известной. И это, пожалуй, кредо всего славянофильства. Надо сказать, что славянофилы иногда служат: Самарин служит в Прибалтике, Иван Сергеевич Аксаков (по специальности правовед) служит в последствии по снабжению во время Крымской войны. Притом экономию устроил такую и вообще так умел беречь каждую копейку государственную, что потом, когда рассмотрели дело, то сказали, что, если брать за образец Аксакова, то всех остальных снабженцев надо сразу отдавать под военно-полевой суд. Потом он возглавляет Славянский комитет. Он был выдающимся журналистом: «Парус», «День», «Москва», — это всё его газеты…Словом, все время он чем-то занят. Это деятельность, конечно, лояльнейшая по отношению к правительству; и, тем не менее, его газеты все время или приостанавливают или закрывают вовсе. Итак, вот эта оценка ложности пути, начиная с Петра I, это — оценка, общая для всех. Славянофилы не то чтобы объединены изнутри, а они как бы огорожены извне. Но их и изнутри объединяет одно слово-термин, написанное у них на знамени. Это слово — соборность.

Соборность — это термин, взятый, конечно, из Символа веры, но термин, разработанный Хомяковым. Соборность допускает отрицательное, как бы апофатическое, определение: это есть свобода в единстве и единство в свободе. Но Хомяков умеет определить соборность и литургически. По его определению, соборность выражается литургическим возгласом: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца и Сына и Святаго Духа…».

Это есть единомыслие в любви и исповедании — это есть единомысленное исповедание Христовой истины. Фактически так.

Вот что нужно запомнить как катафатическую, т.е. положительную характеристику славянофильства. Наконец, дадим некоторое феноменологическое, то есть описательное, определение этого явления. Славянофильское воззрение — это есть русская религиозная философия, религиозная историософия и религиозная культурология.

Перед нами целый мыслительный клан, та интеллектуальная закваска, которая проквасит у нас всю вторую половину XIX‑го века и всю первую половину XX‑го века: и в эти годы всё еще живы и работают люди той закваски. Характернейших примера два: Петр Иванов («Тайна святых», 1949 г.) и, представьте, — митрополит Вениамин Федченков. Его «На рубеже двух эпох» — это книга, написанная с абсолютно славянофильских позиций. Как видите, довольно любопытно!

Но это не «деревенщики» наши 70-х годов: Астафьев, Распутин (Солоухин совсем сбоку-припеку), Белов, Федор Абрамов — это, в лучшем случае, «почвенники», но никак не славянофилы. (Почвенники — направление, которое сложилось в конце 1850-х — начале 60-х годов вокруг двух журналов братьев Достоевских: «Время» и «Эпоха». Главным там критиком и выразителем основных идей был Аполлон Григорьев.)

Кстати, от А. Григорьева в сторону славянофильства мы встречаем, не просто недоброжелательный, а клеветнический выпад, который прямо можно назвать «ножом в спину». Аполлон Александрович пишет так: «Славянофильство верило слепо, фанатически в неведомую ему самому сущность народной жизни, и вера эта вменена ему в заслугу». То есть пошутил, как бы, из Апостола. Так вот, друзья мои, тут все неверно и все клевета. В этом духе, между прочим, и Н.С. Лесков написал «Нечто о куфельном мужике»,[25] но это был уже предсмертный, но еще не последний, Лесков — вот в таком горьком разочаровании. Потом он немножко «отошел».

Надо сказать, что славянофилы верили не в сущность народной жизни — это была бы романтика, хорошо спародированная Достоевским. Помните, в «Бесах» Степан Трофимович Верховенский из своего статуса полуприживальщика - полуоблагодетельствованного Варварой Петровной Ставрогиной вдруг снимается с места и отправляется «искать Россию». Он не умеет говорить по-русски, с проезжими мужиком и бабой он все французские выражения вворачивает, но идет искать Россию и, в то же время, спрашивает: «Existe-t-elle, la Russie?» (т.е. «существует ли она, Россия?») Так вот, это была бы романтика.

А славянофилы веруют не в это. Они веруют в историческое и метаисторическое (т.е. свыше данные) призвание русского народа, призвание во Христе. И поэтому констатируют как факт, что, начиная с Петра и с его злостного «извращения христианских понятий», Россия насильно ведется по ложному пути, не предначертанному ей, а вопреки Божьей воле, и, стало быть, пользуясь Божьим долготерпением. Недаром Аксаков писал: «народ христианский, может быть, единственный». А митрополит Вениамин в 1946 году писал: «Святая Русь и теперь святая, ибо никогда не отказывается от креста».