Петр Багров - От слов к телу Страница 21

Лапин с гордостью пишет, что газет и журналов на латышском языке выходит около 60, причем ежедневных газет — 12[211]. Они доступны по цене, и в каждом крестьянском доме газета имеется обязательно, при этом каждое почтовое отделение в Латвии получает русских газет не менее, чем в русских губерниях. Продолжая свой сравнительный анализ, Лапин подчеркивает, что «газеты латышей во многом отличаются от русских, т. к. большинство газет издается для простого народа. Все они несравненно популярнее <т. е. ориентированы на народное чтение. — Л.К.> русских газет». Автор замечает, что русские земские деятели часто не знают, какую газету выписать для простого народа, потому что они или слишком сложны, или «слишком бульварны. У латышей нет газет, которые не мог бы читать весь народ»[212]. Учитывая сравнительно высокий уровень «латышского простонародья», газеты печатают много статей по сельскому хозяйству, по вопросам культуры. По числу выходящих на родном языке книг латыши находятся на четвертом месте в России, а по их стоимости (дешевизне) — на третьем, после поляков. Латышские писатели издаются тиражом от 3 до 10 тыс. экземпляров, а Блок, Бальмонт, Верлен на русском языке — 1–2 тыс. экземпляров, при этом латышская интеллигенция читает еще и по-немецки, и по-французски, и по-русски[213].

Если Ландер стремится объяснить все происходящие в Латвии процессы социальными факторами, то Лапин много внимания уделяет национальному характеру. Его характеристика латышей внутренне полемична по отношению к тому образу, который был когда-то создан Г. Меркелем и подхвачен русскими публицистами (с одной стороны, забитый и угнетенный, а с другой — веселый и услужливый народ):

Латыши не очень общительны, но все-таки не угрюмы и не забиты. Среди них чаще всего попадаются два типа — добродушный, близкий к Франциску Ассизскому, и тип жадного приобретателя, который до низости не стесняется средствами. Как недавние рабы, латыши не отличаются темпераментом. Для приволья, танцев, искусства латыш не имеет много досуга: он вечный труженик Вот почему душа латыша по виду очень серая, но в самом деле он высечен из гранита и во многих стремлениях проявляет удивительную настойчивость. Несмотря на это, в латыше много душевных черт, родственных русским: добродушие и любовь к широкой жизни. С другой стороны, в нем сравнительно крепка душевная дрессировка, немецкий меланхолизм, аккуратность. Латыш по своим душевным качествам стоит на полпути между русскими и немцами, с оригинальными чертами литовско-латышской расы. Сравнительно с другими народностями России отличительная черта латышей — трудолюбие: именно трудом он побеждает своих врагов. Труду латыша научила его суровая судьба. Природа Латвии, особенно Лифдяндии, неблагодарна. Сколько здесь песчаных и глинистых холмов! Русские крестьяне здесь скоро разорились бы[214].

Лапин стремится всячески подчеркнуть произошедшие в конце XIX — начале XX в. изменения: «Латышский народ — это великан, выздоравливающий после вековой болезни, разрывающий цепи, которые столетиями привязывали его к барской сохе»[215]. Он настаивает на том, что латыши перестали быть только крестьянским народом[216] и сделались культурной нацией:

Латыши имеют не только все сословия и классы населения, но и свою довольно богатую, хотя еще неглубокую национальную культуру, обширную литературу, свои театры и оперы и даже мечтают о национальной высшей школе. Правда, и сейчас в Латвии еще много угнетенных крестьян и рабочих, но даже эти крестьяне и пролетарии не чужды сознания своего достоинства; нередко такой угнетенный становится носителем культурных начал в своем народе, стоит во главе просветительных и земледельческих обществ, выступает как певец хора, артист любительской сельской труппы и т. д. Рядом с ним стоит зажиточный крестьянин; это человек, который живет в просторных комнатах с залом, с мягкой мебелью и роялью; сын его — студент, а дочь — гимназистка или курсистка. Он машиной пашет, машиной сеет и жнет, нередко делает экскурсии в Швецию и Данию, чтобы изучить новейшие способы хозяйства[217]. Этот крестьянин не пропускает случая, чтобы повидать лучшие спектакли или народные праздники в своей национальной столице — Риге[218].

Еще одна важная тема — это дискриминационное положение прибалтийских крестьян по сравнению с ситуацией во внутренних губерниях России. В 1860-е гг. «русские крестьяне были наделены землей, а латышские должны были пожертвовать целое поколение, чтобы за дорогую плату откупить родную землю»[219]. Коренным прибалтийским народам достались лишь «лохмотья великих реформ»[220].

В латышских статьях остро ставится тема русификации, судьба латышской народной школы. Вообще, обвинения в адрес русского правительства звучат гораздо громче, чем в эстонских статьях. Чего стоит хотя бы фраза: «Великая Северная война погубила всю культуру в Лифляндии, да еще больше половины всего населения»[221].

Чтобы наглядно представить русскому читателю, что означает правительственная политика в области просвещения, Лапин приводит выразительную аналогию:

С первого дня ученик в школе должен был говорить только по-русски. Что это значит, можно понять, если вообразить, что в русской деревне с первого дня поступления в школу крестьянский мальчишка должен был бы говорить только по-французски или по-английски и не смел бы молвить ни слова на родном языке. Школа становится средством пытки[222].

Не менее выразительны примеры русского педагога Сергея Золотарева, десять лет проработавшего учителем в Лифляндии в 1890-е гг. Он приводит мнение хозяина имения, где был домашним учителем и одновременно преподавателем в народной школе, графа Палена. Тот заявлял, что «латышей и не следует учить русскому языку и по-русски, что латыши примитивный, малокультурный народ, не имеющий исторической литературы, и его не следует выводить из того умственного состояния, которое соответствует его социальному положению»[223].

Такова была позиция немцев, но не лучше была и позиция российских чиновников от просвещения, которые требовали, чтобы с крестьянскими детьми, вопреки педагогическому смыслу, с первого дня занимались по-русски учителя, которые сами плохо владели этим языком. Золотарев приходит к выводу, что это была не случайная оплошность, а сознательная установка, что русский язык использовался правительством как тормоз умственного развития латышей. Подлинное приобщение к русскому языку и культуре считалось ненужным и даже опасным, поэтому читать с учениками книги и просто разговаривать вне урока по-русски запрещалось. Преподавать же требовалось не по правилам педагогики, а так, как прикажет инспектор. Среди учителей скорее поощрялось пьянство, чем чтение книг, а русские книги и журналы даже отбирались[224]. В угоду идеологии от педагогов требовали «одурачивать учеников», как выразился Золотарев, рассказывая о том, что следовало «доказывать славянское происхождение императрицы Екатерины II», возводя слово «Цербстский» (Anhalt-Zerbst) к «сербский»[225].

С пафосом Золотарева вполне солидарен и народный учитель Senex. Он подчеркивает, что русификация послужила причиной деградации умственных запросов как учеников, так и учителей, падения уровня просвещения. Вот его вывод:

Народу не нужно ни клерикализма, ни русификации; ему нужно просвещение, подготовка молодого поколения к жизни, к службе своей родине, своему отечеству, всему человечеству. Что знание русского языка для латышей необходимо, против этого никто не спорит. Но мы требуем, чтобы нам гарантировали неприкосновенность нашей национальности, сохранение самобытности нашей культуры[226].

Итак, можно сказать, что «латышская» часть сборника особенно критична к российской политике в Прибалтийском крае и более настойчива в требованиях по ее изменению. По мнению авторов, эта политика, вопреки здравому смыслу, репрессивна по отношению к коренному населению края и служит поддержкой его врагам, которые одновременно являются и врагами России. Немецкое владычество держится на русских штыках[227]. Авторы сборника «Эсты и латыши, их история и быт» подчеркивали опасность и непродуктивность такой политики. В 1916 г. лидеры национального движения эстонцев и латышей еще не были уверены в близкой возможности создания самостоятельных национальных государств и выделения их из состава Российской империи. Но ситуация в стране развивалась быстро, и лидеры сумели оперативно на эти изменения отреагировать. Не прошло и года, как лозунги изменились и дали всем памятные замечательные результаты — сначала были провозглашены автономии, а затем и Латвийская и Эстонская Республики. Интересующий нас сборник — это своего рода подготовительный этап к решающей борьбе, объединение усилий двух общин, проявление столь нужной для успеха солидарности соседних народов.