Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя Страница 22

В начале XIX столетия Алексей Павловский считал малороссийское наречие «ни живым, ни мертвым»[333]. Поэтому и спешил составить грамматику, пока еще мелкопоместные паны и простые мужики не позабыли мову и не перешли на русский язык: «История древних народов между прочим от того нам кажется неясною, что мы не имеем подобных грамматик, писанных в их времена»[334], – писал русский филолог, современник основоположника египтологии Жана-Франсуа Шампольона. Для Михаила Каченовского, издателя журнала «Вестник Европы», «малороссийский диалект» был уже чем-то вроде лингвистического раритета[335].

Однако украинцев участь древних египтян миновала. Их народный язык не только не был забыт, но вскоре обрел новую счастливую судьбу. Отставной кавалерийский офицер и будущий директор Полтавского театра Иван Котляревский уже переложил «Энеиду» Вергилия на язык полтавских крестьян, представив троянцев – запорожцами, Энея – назвал «паном», богов-олимпийцев заставил пить сивуху, закусывать оселедцем (селедкой) и цибулей (луком)[336].

«Энеиду» вообще пародировали часто, благо для образованного человека материал был известен. По крайней мере, отрывки из поэмы Вергилия обязательно читали все, кто хоть сколько-нибудь продвинулся в изучении латыни. А пафос Вергилия так и подталкивал ироничного человека к сочинению пародии.

Битвы и мужа пою, кто в Италии первым из Трои —Роком ведомый беглец – к берегам приплыл Лавинийским.Долго его по морям и далеким землям бросалаВоля богов, злопамятный гнев жестокой Юноны.

Первым был, кажется, французский поэт и драматург Поль Скаррон, известный насмешник, автор многих литературных пародий. Его «Вергилия наизнанку» (Virgile travesti) читали по всей Европе. Появилась и немецкая пародия, а вслед за ней – русская. Автором последней стал Николай Петрович Осипов. Это был бедный сочинитель, добывавший средства к существованию на государственной службе, где он, однако, далеко не продвинулся. Николай Петрович трудился переводчиком в Тайной экспедиции Правительствующего Сената. Этот мелкий чиновник (дослужился лишь до коллежского асессора) написал великолепную книгу. Жаль, что ее не переиздают уже третий век, ведь читать стихи Осипова и в наши дни легко, приятно, весело[337]. К сожалению, русская «Энеида» забылась. А ведь именно она послужила образцом для «Энеиды» украинской. Местами «Енеїда» Котляревского выглядит как вольный перевод «Енейды» Осипова, только «храбрый витязь» Эней стал паном Энеем, а его шайка – ватагой чубатых запорожцев.

Сравните хотя бы начало поэмы. Вот «Енейда» Осипова.

Еней был удалой детина,И самой хватской молодец;Герои все пред ним скотина;Душил их так, как волк овец.Но после свального как боюСожгли обманом греки Трою,Он взяв котомку, ну бежать;Бродягой принужден скитаться,Как нищий по миру шататьсяОт бабей злости пропадать[338].

А вот как начинается «Енеїда» Котляревского:

Еней був парубок моторнийІ хлопець хоть куди козак,Удавсь на всеє зле проворний,Завзятійший од всіх бурлак.Но греки, як спаливши Трою,Зробилi з неї скирту гною,Вiн, взявши торбу, тягу дав;Забравши деяких троянцiв,Осмалених, як гиря, ланцив,П’ятами з Трої накивав[339].

Первые три части поэмы Осипова вышли в Петербурге в 1791–1794-м. Первые три части поэмы Котляревского напечатаны в 1798-м в том же Петербурге (причем без ведома автора). Четвертая часть русской «Энеиды» вышла в 1801 году, уже после смерти Осипова (его не стало в 1799-м). Четвертая часть «Энеиды» Котляревского – в 1809-м. Над пятой и шестой частями своей поэмы Котляревский работал до конца жизни. Полностью поэма выйдет только в 1842 году в Харькове.

Осипов не уступал Котляревскому в поэтическом даре, но его «Енейда» со временем превратилась всего лишь в изящный раритет. А «Енеїда» Котляревского стала началом современной украинской литературы. Оказалось, что украинская мова замечательна не только в народных песнях.

Образованные малороссияне сразу полюбили поэму Котляревского. Издания «Энеиды» расходились одно за другим. Но и людям простым, неученым, она очень понравилась: «…это любимая книга всех малороссиян; мне случалось читать ее с простолюдинами малороссийскими, и они были в восторге»[340], – писал издатель «Московского телеграфа».

Пройдет время, и основой украинского языка станут именно полтавско-киевские говоры, то есть та самая сельская мова, на которой писали Шевченко, Котляревский, Квитка-Основьяненко.

«…Возьмите любое малороссийское письмо, читайте его чумакам, дивчатам, парубкам <…> язык и смысл целого будет им понятен вполне. Вот она, неподражаемая простота и естественность в рассказе, облагороженный язык народа силен, ясен, прост, богат на мелочи, на шутки ему доступные…»[341] – писал о малороссийском языке повестей Квитки-Основьяненко рецензент «Северной пчелы» казак В. Луганский. Под этим псевдонимом скрывался Владимир Иванович Даль.

Латынь

«Нигде я не слыхал такого сладкого произношения латинского наречия, как в устах малороссиян»[342], – написал князь Долгорукий в Харькове в 1810 году. Путешествие только начиналось, и латинская речь выпускников еще работавшего тогда Харьковского коллегиума стала одним из его первых впечатлений о Малороссии и малороссиянах.

На Московской Руси до середины XVII века латынь вообще была малоизвестна. В основном ее знали переводчики из посольского приказа или иностранцы, оказавшиеся на русской службе, вроде хорвата Вениамина, который помогал архиепископу Геннадию работать над церковнославянской Библией и переводил для него некоторые библейские книги с «Вульгаты». Латынь знали «справщики» церковных книг при патриархе Никоне, но они тоже были выходцами из других стран: Арсений Грек, Епифаний Славинецкий. Благодаря усилиям Симеона Полоцкого и его ученика Сильвестра Медведева появились школы, где обучали латыни. Тем не менее, по словам французского посла де ла Нёвилля, еще при царевне Софье «во всем Московском государстве было <…> четыре человека, говоривших по-латыни»[343].

Только в 1701 году Эллино-греческая академия была преобразована в Славяно-латинскую[344], а латынь, по примеру Киево-Могилянской академии, стала языком обучения. В XVIII веке латынь оставалась языком науки и была для немногочисленной еще разночинной интеллигенции, по словам Юрия Лотмана, «таким же языком-паролем, как французский для дворянства»[345]. Дворяне, после закрытия иезуитских пансионов в 1815-м, знали латынь гораздо хуже[346].

Латынь из моды вышла ныне:Так, если правду вам сказать,Он знал довольно по-латыни,Чтоб эпиграфы разбирать,Потолковать о Ювенале,В конце письма поставить vale…

На Западной Руси латынь начали изучать несколькими веками раньше, распространение она получила намного шире, чем в России (Великороссии). Первые школы появились в Галиции еще в конце XIV века.

Латинские школы открывались при костелах, католических монастырях, при епископских кафедрах, разумеется тоже католических: в Перемышле, Львове, Холме. Их программа («семь свободных искусств») соответствовала программе европейских учебных заведений того времени. Жители Галиции отправлялись учиться в европейские университеты, главным образом, конечно, в Краков, но были русины-студенты и в Праге, Базеле, Болонье. Некто Юрий из Дорогобыча, сын ремесленника, учился в Краковском университете, а затем отправился в Болонью, где получил степень доктора искусств и медицины[347]. Одно время (1481–1482) Юрий был даже ректором Болонского университета[348]. Вот только можно ли назвать этого ученого латиниста русином?

Латынь изучали и в некоторых православных школах, что стали появляться во времена борьбы православия против унии и католичества. И все-таки многие православные смотрели на латинистов как на потенциальных изменников. В измене, в соглашательстве с униатами не раз подозревали и самого Петра Могилу, который произвел в образовании на Западной Руси настоящую «латинскую» революцию.

С 1615 года в Киеве при Богоявленском православном братстве действовала своя школа. В 1631-м Петр Могила, тогда еще только архимандрит Киево-Печерской лавры, открыл в лавре особую «гимназию», где изучали все те же «семь свободных искусств». Год спустя школа и гимназия объединились. Новое учебное заведение в источниках называют Киево-братской (потом – Киево-Могилянской, Киевской) «школой», «коллегией», «коллегиумом». Петр Могила мечтал создать академию, но этому противились униаты и католики, а потому король Владислав, вообще-то благоволивший Петру Могиле, статуса академии новому заведению не дал. В 1658-м, по условиям Гадячского договора, заключенного гетманом Выговским с поляками, Киевская коллегия получала статус академии, но Гадячский договор в силу не вступил. В 1660-м московские власти коллегию даже собирались закрыть[349]. Академией Киевская коллегия станет только в 1701 году, при гетмане Мазепе и царе Петре.