Александр Жабинский - Другая история литературы. От самого начала до наших дней Страница 24

От души написано. Вот она, сила науки! Сразу становится понятным, что гуманизму в отношении женщин, который показывает нам литература конца XIV–XV веков н. э. (линии № 6 и 7) вполне соответствует гуманизм XVIII века до н. э. (линия № 6 «ассиро-египетской» синусоиды), явленный в законах царя Хаммурапи (Амму-Рабби, или Аммона Раввина по Н. А. Морозову). Согласно этим законам, если человек ударит дочь другого человека и причинит ей выкидыш, и эта женщина умрет, то в наказание нужно убить дочь виновного (Хамм., ст. 209–210).

А предшествовавшую Хаммурапи и Боккаччо линию № 5 представляет Фома Аквинский (1225–1274), из «Суммы теологии» которого мы возьмем к случаю лишь рассуждение о женщине, чтобы показать: не только законодатели и писатели относились к оной как существу второго сорта. Это общее поветрие эпохи. Даже, скорее, так: поскольку церковь (линия № 5) признает женщину существом низшим, постольку и законодатели (линия № 6) делают то же самое, а писатели (от этой линии и выше) в творчестве своем не противоречат религии и праву. Потешаясь над женщиной, любой комедиограф делает дело, угодное церкви.

«1. Считается, что человек был сотворен в раю. Ангел ведь был сотворен в месте своего обитания, а именно в эмпирее. Но рай до грехопадения был местом, предназначенным для пребывания людей. Итак, следует думать, что человек был сотворен в раю.

2. Далее: другие животные сохранились в месте своего происхождения, как, например, рыбы в воде и земные животные – на земле, из которой они созданы. Человек же содержался в раю… Следовательно, он должен был быть создан в раю.

3. Далее: женщина была создана в раю. Но мужчина много достойнее женщины. Следовательно, мужчина тем более должен был быть создан в раю.

Но против этого – то, что говорится в книге «Бытия» глава II: «И взял бог человека и поселил его в раю».

Отвечаю: надо сказать, что рай был местом, приличествующим для обитания человека по отношению к непорочности первоначального состояния. Непорочность же эта принадлежала человеку не по природе, а по сверхъестественному дару Божию. Следовательно, для того, чтобы пребывание в раю считалось заслугой Божественной милости, а не человеческой природы, Бог сотворил человека вне рая, а потом поселил его в раю, чтобы он обитал там на всем протяжении телесной жизни. Потом же, когда бы человек перешел к духовной жизни, он должен был быть перенесен на небо.

Следовательно, по первому пункту надо сказать, что эмпирей есть место, приличествующее природе ангелов, и потому они там сотворены. И подобным же образом надо сказать по второму пункту, ибо эти места подходят животным сообразно их природе. По третьему пункту надо сказать, что женщина была создана в раю не вследствие своего достоинства, а вследствие достоинства той основы, из которой было создано ее тело. Ибо подобным образом в раю родились и дети, так как родители были уже там поселены».

В художественной литературе этого периода (XIV век) можно найти очень наивные и непосредственные «отклики» на религиозные проповеди. Ничто не мешало Якопоне да Тоди распространять такие, например, стишки:

Вот случай приключился!Малыш на свет родился,Из чрева появилсяУ девы непорочной.Замок не сдвинут с места,Родился сын прелестный,Покинул замок тесный,Который заперт прочно.

О древнегреческом комедиографе Аристофане (445–385 до н. э., линии № 5–6), если бы хронологи не поселили его в глубокую древность, а поместили, как оно и следует из нашей схемы, поближе к Боккаччо, литературоведы могли бы сказать просто: «насаждает антимилитаристские идеи». А его отношение к женщинам просто сверхреволюционно! В комедии «Лисистрата» женщина (представить невозможно) не просто приятное добавление к героической жизни человека, но существо, имеющее право распоряжаться собою, противоречить намерениям человека, не боясь плохих для себя последствий!.. Впрочем, именно потому это произведение и называется комедией. Сюжет в том, что женщины, дабы отвадить мужчин от постоянных войн, сговариваются отказывать им в любовных утехах.

« Лисистрата. Клянусь Кипридой, жребий все решит. Все прикоснитесь к чаше… (Клеонике) Ты повторяй одна за всех присягу, А вы клянитесь в подтвержденье слов: «Не подпущу любовника, ни мужа…»

Клеоника. «Не подпущу любовника, ни мужа…»

Лисистрата. «Кто с вожделеньем подойдет…» Молчишь?

Клеоника. «Кто с вожделеньем подойдет…» О, Зевс! Мои колени гнутся, Лисистрата.

Лисистрата. «Я стану дома чистой жизнью жить…»

Клеоника. «Я стану дома чистой жизнью жить…»

Лисистрата. «В пурпурном платье, нарумянив щеки…»

Клеоника. «В пурпурном платье, нарумянив щеки…»

Лисистрата. «Чтоб загорелся страстью муж ко мне…»

Клеоника. «Чтоб загорелся страстью муж ко мне…»

Лисистрата. «Но я ему не дамся добровольно…»

Клеоника. «Но я ему не дамся добровольно…»

Лисистрата. «А если силой вынудит меня…»

Клеоника. «А если силой вынудит меня…»

Лисистрата. «Дам нехотя, без всякого движенья…»

Клеоника. «Дам нехотя, без всякого движенья…»

Лисистрата. «Не подниму я ног до потолка…»

Клеоника. «Не подниму я ног до потолка…»

Лисистрата. «Не встану львицею на четвереньки…»

Клеоника. «Не встану львицею на четвереньки…»

Лисистрата. «И в подтвержденье пью из чаши я…»

Клеоника. «И в подтвержденье пью из чаши я…»

Лисистрата. «А если лгу, водой наполнись, чаша!»

Клеоника. «А если лгу, водой наполнись, чаша!»

Лисистрата. Вы все клянетесь в этом?

Все. Видит Зевс!»

Читая «Лисистрату» Аристофана, испытываешь недоумение: могут ли взрослые люди вести себя так, как герои этого комедиографа?

Здесь нам, конечно, опять возразят, что все эти «охальники» просто хотели рассмешить читателя. Но можно сделать и другой вывод: в те, отнюдь не древние, а средневековые времена моральные критерии были размыты. В XIII веке люди еще не умели краснеть. Первый краснеющий герой появляется в мировой литературе у Платона, это линия № 6, реальный XIV век и рассказы об отношениях между мужчинами и женщинами появляются только с линии № 5, а ниже линии № 5 мы женщину в литературе если и встретим, то только как фон, а не как самостоятельный характер.

Знаменитые исландские саги – пример более раннего средневекового эпоса. Здесь мы приводим не сам текст, а изложение сюжета.[14] Уверяем читателя, что весь этот наив в те времена воспринимался совершенно серьезно:

«В песнях исландской «Эдды» Эрманарик (Иормунрек) посылает к Сванхильде сватом своего сына Рандвера. Злой советник Бикки оклеветал молодую королеву, обвинив ее в измене Эрманарику с его сыном. Эрманарик велит казнить сына и растоптать конями Сванхильду. Мстителями за сестру выступают ее братья Серли и Хамдир. Они наносят Эрманарику смертельные раны, но сами при этом погибают».

Люди, не способные к правильной самооценке; жестокие и доверчивые; безжалостные и неосмотрительные. Кто это? Дети! Мальчики, презирающие девочек! На линии № 4 и ниже не найти в мировой литературе никакой любви между мужчинами и женщинами; отношения между ними регулируются без нее.

Далее приведем пример аморального поступка, совершаемого положительными героями очень серьезной книги Гомера. По нашим представлениям, Гомер – автор конца XII, начала XIII века. Герои и ведут себя, как 12-летние пацаны, играющие в войнушку. Четких понятий о добре и зле у них нет: что хорошо, что плохо? Можно ли обещать сохранить пленному жизнь, и тут же убить его, и похваляться этим?…

Так сговоряся, они у дороги, меж грудами трупов,Оба припали, а он мимо их пробежал, безрассудный.Но лишь прошел он настолько, как борозды нивы бывают,Мулами вспаханной (долее мулы волов тяжконогихМогут плуг составной волочить по глубокому пару),Бросились гнаться герои, – и стал он, топот услышав.Чаял он в сердце своем, что друзья из троянского станаКликать обратно его, по велению Гектора, гнались.

Но, лишь предстали они на полет копия или меньше,Лица врагов он узнал и проворные ноги направилК бегству, и быстро они за бегущим пустились в погоню.Словно как два острозубые пса, приобыкшие к ловле,Серну иль зайца подняв, постоянно упорные гонятМестом лесистым, а он пред гонящими, визгая, скачет,Так Диомед и рушитель градов Одиссей илионцаПолем, отрезав от войск, постоянно упорные гнали.Но, как готов уже был он с ахейскою стражей смеситься,Прямо к судам устремляяся, – ревность вдохнула АфинаСыну Тидея, да в рати никто не успеет хвалитьсяСлавой, что ранил он прежде, а сам да не явится после.Бросясь с копьем занесенным, вскричал Диомед на троянца:«Стой, иль настигну тебя я копьем! и напрасно, надеюсь,Будешь от рук ты моих избегать неминуемой смерти!»Рек он – и ринул копье, и с намереньем мимо прокинул:Быстро над правым плечом пролетевши, блестящее жалом,В землю воткнулось копье, и троянец стал, цепенея:Губы его затряслися, и зубы во рту застучали;С ужаса бледный стоял он, а те, задыхаясь, предстали,Оба схватили его – и Долон, прослезяся, воскликнул:«О, пощадите! я выкуп вам дам, у меня изобильноЗлата и меди в дому и красивых изделий железа.С радостью даст вам из них неисчислимый выкуп отец мой,Если узнает, что жив я у вас на судах мореходных».

Но ему на ответ говорил Одиссей многоумный:«Будь спокоен и думы о смерти отринь ты от сердца.Лучше ответствуй ты мне, но скажи совершенную правду:Что к кораблям аргивян от троянского стана бредешь тыВ темную ночь и один, как покоятся все человеки?Грабить ли хочешь ты мертвых, лежащих на битвенном поле?Или ты Гектором послан, дабы пред судами ахеянВсе рассмотреть? или собственным сердцем к сему побужден ты?»

Бледный Долон отвечал, и под ним трепетали колена:«Гектор, на горе, меня в искушение ввел против воли:Он Ахиллеса великого коней мне твердокопытыхКлялся отдать и его колесницу, блестящую медью.Мне ж приказал он – под быстролетящими мраками ночиК вашему стану враждебному близко дойти и разведать,Так ли суда аргивян, как и прежде, опасно стрегомыИли, уже укрощенные ратною нашею силой,Вы совещаетесь в домы бежать и во время ночноеСтражи держать не хотите, трудом изнуренные тяжким».

Тихо осклабясь, к нему говорил Одиссей многоумный:«О! даров не ничтожных душа у тебя возжелала:Коней Пелида героя! Жестоки, троянец, те кони;Их укротить и править для каждого смертного мужаТрудно, кроме Ахиллеса, бессмертной матери сына!Но ответствуй еще и скажи совершенную правду:Где, отправляясь, оставил ты Гектора, сил воеводу?Где у него боевые доспехи, быстрые кони?Где ополченья другие троянские, стражи и станы?Как меж собою они полагают: решились ли твердоЗдесь оставаться, далеко от города, или обратноМнят от судов отступить, как уже одолели ахеян?»

Вновь отвечал Одиссею Долон, соглядатай троянский:«Храбрый, охотно тебе совершенную правду скажу я:Гектор, когда уходил я, остался с мужами совета,С ними советуясь подле могилы почтенного Ила,Одаль от шума; но стражей, герой, о каких вопрошаешь,Нет особливых, чтоб стан охраняли или сторожили.Сколько же в стане огней, у огнищ их, которым лишь нужда,Бодрствуют ночью трояне, один убеждая другогоБыть осторожным; а все дальноземцы, союзники Трои,Спят беззаботно и стражу троянам одним оставляют:Нет у людей сих близко ни жен, ни детей их любезных».

Снова Долона выспрашивал царь Одиссей многоумный:«Как же союзники – вместе с рядами троян конеборныхИли особо спят? расскажи мне, знать я желаю».Снова ему отвечал Долон, соглядатай троянский:«Все расскажу я тебе, говоря совершенную правду:К морю кариян ряды и стрельцов криволуких пеонов,Там же лелегов дружины, кавконов и славных пеласгов;Около Фимбры ликийцы стоят и гордые мизы,Рать фригиян колесничников, рать конеборцев меонян.Но почто вам, герои, расспрашивать порознь о каждом?Если желаете оба в троянское войско проникнуть,Вот новопришлые, с краю, от всех особливо, фракийцы;С ними и царь их Рез, воинственный сын Эйонея.Видел я Резовых коней, прекраснейших коней, огромных;Снега белее они и в ристании быстры, как ветер.Златом, сребром у него изукрашена вся колесница.Сам под доспехом златым, поразительным, дивным для взора,Царь сей пришел, под доспехом, который не нам, человекамСмертным, прилично носить, но бессмертным богам олимпийским!Ныне – ведите меня вы к своим кораблям быстролетнымИли свяжите и в узах оставьте на месте, доколеВы не придете обратно и в том не уверитесь сами,Правду ли я вам, герои, рассказывал или неправду».

Грозно взглянув на него, взговорил Диомед непреклонный:«Нет, о спасенье, Долон, невзирая на добрые вести,Дум не влагай себе в сердце, как впал уже в руки ты наши.Если тебе мы свободу дадим и обратно отпустим,Верно, ты снова придешь к кораблям мореходным ахеян,Тайно осматривать их или явно с нами сражаться.Но когда уже дух под моею рукою испустишь,Более ты не возможешь погибелен быть аргивянам».Рек, – и как тот у него подбородок рукою дрожащейТронув, хотел умолять, Диомед замахнул и по выеОстрым ножом поразил и рассек ее крепкие жилы;Быстро, еще с говорящего, в прах голова соскочила.Шлем хоревый они с головы соглядатая сняли,Волчью кожу, разрывчатый лук и огромную пику.Все же то вместе Афине, добычи дарующей, в жертвуПоднял горе Одиссей и молящийся громко воскликнул:«Радуйся жертвой, Афина! к тебе мы всегда на ОлимпеК первой взываем, бессмертных моля! Но еще, о богиня,Нас предводи ты к мужам и к коням, на ночлеги фракиян!»

Интересное психологическое замечание обнаруживаем у Лессинга: «Я знаю, что мы, утонченные европейцы, принадлежащие к более разумному поколению, умеем лучше владеть нашим ртом и глазами. Приличия и благопристойность запрещают нам кричать и плакать… Как бы ни возвышал Гомер своих героев над человеческой природой, они все же всегда остаются ей верны, когда дело касается ощущений боли и страдания и выражения этих чувств в крике, слезах или брани».