Алексей Миллер - Украинский вопрос” в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIХ века) Страница 24

«Русский вестник» замечал в ответ на обвинения в доносительстве: «Ему (Кулишу. — А. М.) повторяют то, что он сам о себе высказывает, и он приходит в самое истерическое негодование [...] Неужели г. Кулиш думает, что его занятия по части южнорусского наречия и народности — тайна, которую нам только теперь открыли редакторы «Сиона»?. (49) Далее, однако, «Русский вестник» утверждал, что вреда от усилий Кулиша и его единомышленников быть не может, а потому он волен и далее заниматься тем безнадежным делом, которым занимался до сих пор. Эту же снисходительно-презрительную позицию занял и «Русский инвалид»: «Неужели г. Кулиш серьезно думает, что человек, не совершенно лишенный умственных способностей, может придавать „Основе" какое-либо другое значение, кроме того, которое придается „Пермскому сборнику" и газете „Амур"?» (50) Таким образом, даже в конце 1861 — начале 1862 г. враждебная украинофильству русская пресса склонна была, частью искренне, а частью напоказ, трактовать претензии «Основы» на представительство особой нации как безопасное чудачество. (51)

Глава 4. Власти империи и украинофильство в 1862—1863 гг. Генезис Валуевского циркуляра

Исследователи уже не раз обращались к проблеме генезиса Валуевского циркуляра цензурным комитетам от 18 июля 1863 г. и реконструировали существенную часть этой истории. Однако целостная картина до сих пор не была воссоздана, во многом потому, что ни один историк не имел, по разным причинам, доступа ко всему комплексу связанных с этим делом документов.(1) Между тем в недрах бюрократического аппарата развивались, до определенного момента формально независимо друг от друга, два дела об украинофильстве, замкнувшихся, в конечном счете, на министра внутренних дел П. А. Валуева, которому и предстояло подписать эту знаменитую инструкцию. (2) И только изучив оба комплекса документов, хранящихся в ГАРФ и в РГИА, можно воссоздать процесс принятия этого решения, что мы и постараемся сделать.

Более чем за год до того, как Валуев подписал свой циркуляр, 29 июня 1862 г. военный министр Д. А. Милютин направил шефу жандармов кн. В. А. Долгорукову коротенькую записку следующего содержания: «Секретно. Сообщенные мне генерал-губернатором свиты Е. В. графом Сиверсом секретные сведения о происходящем в Киеве, считаю полезным довести до сведения Вашего сиятельства, присовокупив, что прилагаемую при сем записку я прочел Государю Императору».(3) Хорошо знакомый с обычаями царской бюрократии Милютин знал, как заставить крутиться достаточно неповоротливую машину тайной полиции. Упомянув, что он проинформировал об этом письме императора, или, как сказали бы современные российские бюрократы, что «дело находится у царя на контроле», Милютин мог быть спокоен — оно будет разрабатываться с максимальной активностью.

Такая предосторожность Милютина не была лишней. III отделение уже располагало к тому моменту весьма существенной информацией об активности украинофилов, в том числе и уже цитированной ранее их перлюстрированной перепиской, но никаких действий, помимо сыскных, по этому поводу не предпринимало. Теперь, после записки Милютина, III отделению предстояло заняться этим вопросом всерьез. В приложенном к записке письме Б. Ф. Сиверса говорилось о существовании в Киеве «общества под названием хлопоманов», действущего «для возмущения крестьян против помещиков и распоряжений правительства с целью восстановления независимости Малороссии». (4) «Нисколько не скрывая принадлежности к обществу, молодые люди эти ходят в национальном малорусском платье и разъезжают по деревням». Среди активистов общества Сиверс упоминал В. Антоновича, Ф. Рыльского и П. Чубинского, подписи которых стояли под отвергавшим политические обвинения в адрес украинофилов письмом, которое в ноябре 1862 г. опубликовала «Современная летопись „Русского вестника"». (5) Очевидно, что кто-то из местных киевских деятелей снабдил Сиверса информацией, а может быть, и подтолкнул к написанию этого письма. Это могли быть противники украинофилов из собственно малороссийской среды, но более вероятно, что это были местные польские землевладельцы. Именно они прозвали украинофилов «хлопоманами», то есть «поклонниками крестьян», именно они могли акцентировать опасность возмущения крестьян против помещиков — на то время почти исключительно поляков. Наконец, среди названных по именам украинофилов двое — Антонович и Рыльский — были особенно нелюбимы в польской среде как «отступники», родившиеся в польских (точнее, в давно полонизированных) шляхетских семьях, затем сменившие идентичность на украинскую, а социальные симпатии на народнические. В 1861 г. «Основа» напечатала очень эмоциональную «Исповедь» Антоновича, в которой он объяснял своим польским оппонентам, почему он не может и не хочет считать себя поляком. Именно такие бывшие члены польской нелегальной студенческой организации — «гмины» — и составили к 1860 г. ядро киевской «Громады» — полулегальной организации украинских национальных активистов.(7) Так или иначе, но подчеркнем то обстоятельство, что «местная инициатива» дает о себе знать с самого первого шага в развитии этого дела.

Ответы жандармских офицеров из Юго-Западного края на последовавшие вслед за обращением Милютина к Долгорукову запросы петербургского начальства были выдержаны в успокоительном тоне и не содержали существенной дополнительной информации. «Дошедшие в Петербург слухи, что ничтожное общество хлопоманов стремится будто бы о восстановлении и независимости Малороссии (sic!), не заслуживают внимания, испокон веков Малороссия самостоятельно не была и быть не может», — заключал испытывавший некоторые трудности в борьбе с русскими предлогами поляк, полковник Грибовский, штаб-офицер находящегося в Киевской губернии корпуса жандармов. (8) (Заметим, что уже здесь проскальзывает формула, которую сделает позже знаменитой Валуевский циркуляр — «не было, нет и быть не может».)

Тем не менее оставить показанную царю записку Милютина без последствий было нельзя, и в январе 1863 г. Долгоруков отправил в Киев предписание, в котором предлагал Киевскому генерал-губернатору «принять зависящие меры к прекращению дальнейших действий означенного общества». В вину Громаде Долгоруков ставил контакты с польскими гминами, а также стремление «распространять в народе либеральные идеи и с этой целью издавать народные малороссийские книги». (9) Иначе говоря, шефу жандармов на тот момент более опасной представлялась социальная, а не националистическая сторона идеологии Громады.

Адресатом этого письма был уже новый генерал-губернатор ген. Н. Н. Анненков, назначенный 3 декабря 1862 г. по протекции Д. Милютина на место скоропостижно скончавшегося Васильчикова. (10) При всей кажущейся грозности этого предписания прямых серьезных последствий оно иметь не могло. Громада не была официальной организацией, а потому закрыть ее распоряжением властей было нельзя. Никаких конкретных компрометирующих данных на громадчиков Долгоруков Анненкову не сообщал, так что полицейские репрессии против них также не предусматривались, тем более что таковые были в компетенции самого Долгорукова. Все, что мог предпринять Анненков на основании этого письма, это вызвать нескольких лидеров Громады и сделать им внушение. Однако перспектива «спугнуть» таким образом громадчиков его не устраивала.

23 февраля Анненков отправил Долгорукову письмо, посвященное проблеме украинофильства. Он прежде всего солидаризовался с мнением шефа жандармов о «вредности коммунистических и социалистических теорий». Сетуя на то, что секретный надзор, установленный над украинофилами, не дал компрометирующих материалов, Анненков предлагал спровоцировать в прессе полемику с участием украинофилов, которая «могла бы содействовать Правительству в раскрытии действительной цели и к объяснению духа и направления лиц, подписавших статью», опубликованную в «Современной летописи».(11) Н. Анненков, по сути, предлагал продолжить тактику, однажды уже примененную, ведь письмо украинофилов стало ответом на статью губернаторского однофамильца П. Анненкова «Из Киева». Позднее генерал-губернатор просил Долгорукова прислать в Киев опытного и неизвестного там агента, который мог бы внедриться в среду украинофилов. Анненков, таким образом, пытался подтолкнуть Долгорукова более серьезно заняться этим делом, демонстрируя заметно более высокую квалификацию в деле политического сыска, чем начальник III отделения.

Вскоре после этого, в начале марта, Долгоруков получил анонимное письмо из Киева, написанное, судя по его тексту, высокопоставленным духовным лицом (или лицами). Отмечая, что украинофилы «привлекли к своей партии в Киеве и Санкт-Петербурге несколько людей значительных, хоть и слепотствующих», авторы письма продолжали: «Все мы благонамеренные малороссы, вполне понимающие нужды и желания народа и затеи наших хлопоманов-сепаратистов, умоляем в. с. употребить все, чем только вы можете располагать, чтобы защитить нашу святыню от поругания, а отечество от распадения и опасного раскола». Потребовав далее запретить «малорусский» перевод Евангелия, авторы закончили письмо прямой и недвусмысленной угрозой: «Впрочем, если моление наше, теперь одинокое, не принесет ожидаемых от вашей ревности к пользам церкви и отечества результатов, мы явимся с протестом нашим гласно, перед лицом всего русского мира». (12) Очевидно, что авторы были крайне раздражены медлительностью III отделения, если позволили себе обращаться к Долгорукову в таком тоне. Отметим в то же время, что требование о запрете украинского перевода Евангелия формально обращено «не по адресу» — этим вопросом, как и изданием духовной литературы вообще, занимался Синод. Остается предположить, что при всем своем недовольстве III отделением авторы считали более вероятным добиться нужного им результата здесь, а не у своего прямого начальства.