Святыни и древности Турции - Евгений Викторович Старшов Страница 24

по истории философии (А.С. Богомолова, А.Н. Чанышева) или в сочинении Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Приведем лишь пару штрихов. С Платоном Диоген вел просто идеологическую войну, высмеивая его за чрезмерную словоохотливость и заумность; когда Александр Македонский подошел к пифосу – огромному глиняному сосуду, в котором жил Диоген (его знаменитая «бочка»), представился и спросил, чем он может быть ему полезен, киник сказал, чтоб тот отошел и не загораживал ему солнца. Диоген ходил средь бела дня с зажженным фонарем и кричал: «Ищу человека!» На этот сюжет есть прекрасная картина Якоба Йорданса в Дрезденской галерее. Как-то Диоген мыл овощи в ручье, а некий льстец сказал ему: «Если б ты мог жить при дворе нашего тирана, тебе не пришлось бы довольствоваться таким скудным завтраком». На это философ тут же ответил: «А если б ты мог довольствоваться таким завтраком, тебе б не приходилось каждый день льстить тирану». На вопрос, почему люди подают калекам и не подают философам, Диоген изрек: «Потому что знают, что слепыми и хромыми они всегда могут сделаться, а вот философами – никогда». В храме бога морей Посейдона, когда ему показали много даров от спасшихся моряков, он критически заметил: «А от не спасшихся было бы гораздо больше». Когда от него потребовали принести жертву эллинским богам, он принес вошь, сказав, что ничем большим он им не обязан. Придя в роскошный дом богача, Диоген плюнул ему в лицо, сказав, что во всем доме не смог найти места хуже. Философ полагал странным, что все соревнуются практически только в том, чтоб столкнуть друг друга в канаву, и никто – чтоб быть более прекрасным и добрым. Когда его захватили в плен пираты и выставили на продажу на невольничьем рынке на Крите, он громко кричал: «Кто хочет купить себе хозяина?» Один тиран спросил, какая медь лучше всего подходит для статуй. «Та, – ответил тот, – из которой отлиты Гармодий и Аристогитон», – знаменитые афинские тираноубийцы… А при смерти в чистом поле сказал находившемуся поблизости человеку: «Когда умру – столкни в канаву, пусть братцы-псы полакомятся». Все это отнюдь не забавно, как может показаться с первого взгляда. А.С. Богомолов пишет в своем капитальном труде «Античная философия»: «Все авторы, пишущие о кинизме, сходятся в том, что его представители принадлежали к “низшим” слоям общества или же – вольно или невольно – покинули свое благополучное окружение. Антисфен – незаконнорожденный; Диоген – изгнанник из Синопы, где его обвиняли в “порче монеты”; Кратет – богач, сменивший богатство на бедность, “неприступную для судьбы”; Гиппархия ради Кратета отвергла красавцев женихов и оставила богатый дом; Бион – сын вольноотпущенника и проститутки, был вместе с семьей продан в рабство и освободился благодаря случаю: хозяин, умирая, сделал его своим наследником… Все они видят свою задачу в том, чтобы бичевать пороки и учить добродетелям… Можно сказать, что киники выразили возмущение угнетенных и обездоленных, но не могли представить их будущности, – ее просто не было. Кинизм исходит в своей этике из того, что “собственное благо” человека – не вещи; более того, имущество, здоровье, свобода, сама жизнь могут быть в любой момент у нас отняты. Подлинно же “собственное” – это внутренняя свобода человека, добродетель как свобода от всего внешнего, воздержание от наслаждений и нечувствительность к страданию. Вместе с софистами киники противопоставляют закону и обычаю людей “природу”. Все общественные установления искусственны и условны, мнения ложны и уводят в сторону от истинного счастья; добродетель и порок в общепринятом смысле слова – пустые слова. Поэтому “природа”, определившая тот минимум, в котором нуждается человек, служит достаточным критерием нравственного поведения. Решительное осуждение богатства, роскоши, наслаждений, превышающих меру необходимого, сопровождается проповедью неприхотливой жизни, умеренного труда, дающего душевный покой и укрепляющего тело и дух, честной бедности. Опровергаются традиционные религиозные учения: “по природе” существует один лишь бог – разум мира, а прочие боги существуют лишь “по обычаю”… Думается, что в лице киников перед нами люди, которым отказано в собственном месте в обществе, отчужденные от общества или стоящие накануне такого отчуждения. Им нет места в обществе – но и обществу нет места в их душах и жизнях. Не для киника плоды цивилизации и “плоды просвещения”, и он обращается к животному, к невинному ребенку, к простому человеку. Но у него нет и перспективы, а итог его жизни и учения – “великий отказ”».

В I веке н. э. Аспендос посетил Аполлоний Тианский, личность противоречивая, но знаменитая. Этот философ-неопифагореец, видимо, убедившись в том, что чистая философия, к сожалению, не всегда дает возможность прокормиться, приписал себе божественную сущность и кочевал из города в город, подрабатывая предсказаниями будущего и стандартным набором чудотворений, вплоть до воскрешения мертвых. Лукиан Самосатский, описывая одному своему другу «прохиндиаду» лжепророка Александра из Абонотиха, отмечал, что учитель этого Александра «…был тианец родом, из числа людей, близких к Аполлонию из Тианы и знавших все его проделки. Ты видишь, из какой школы вышел человек, о котором я тебе рассказываю». Всех заинтересовавшихся можно отослать собственно к сочинению Лукиана «Александр, или Лжепророк», вещи замечательной, но слишком большой, чтобы поместить ее в данное повествование, в которой автор, по его собственным словам, попытался «…вычистить стойла Авгия, – если и не все, то насколько хватит у меня сил. Я вынесу оттуда немало корзин грязи, чтобы по ним ты мог судить, как стойла обширны и какое неизмеримое количество навоза накопили в течение многих лет»… Лукиан подробно раскрывает механику «липовых» чудес тианцев. Однако, в отличие от образа жизни, в самом учении Аполлония были интересные и достойные моменты – в частности, он считал, что главной задачей философии является почитание единого Бога, Творца мира и человека; последний, освобождаясь от земных страстей, должен подниматься к Богу через религиозное самоусовершенствование. Только вот помочь ему в этом могут полубожественные праведники вроде самого Аполлония.

Писатель II–III вв. н. э. Флавий Филострат написал о нем произведение «Жизнь Аполлония Тианского», представляющее собой его апологию. В частности, там рассказано и об эпизоде в Аспендосе, который свидетельствует по крайней мере о двух вещах: о том суеверном почитании, которым был окружен философ-колдун, и о том, что он в данном случае повел себя весьма достойно и, воспользовавшись своим влиянием, помог голодному народу. Поскольку прямая цитата всегда предпочтительнее пересказа – даже очень хорошего, обратимся к античному источнику и посмотрим, что пишет Филострат. В то время Аполлоний наложил на себя обет молчания, и восхищенный биограф отмечает, что тот и молча добился успеха: «Было это вот как. Он явился в Аспенд, стоящий на берегу Евримедонта, – из памфилийских городов это третий по величине, – в пору, когда местным жителям приходилось в голоде довольствоваться лишь горохом, ибо богатые хлеботорговцы придерживали зерно, чтобы повыгоднее сбыть его в других городах. Поэтому люди всех возрастов в злобном отчаянии окружили градоначальника и, запалив огонь, намеревались сжечь его заживо, хотя он и укрылся подле кумиров кесаря, которые в то время казались страшнее и святее кумира Олимпийского Зевса, потому что кесарем этим был Тиберий, а в его правление, говорят, какой-то человек был обвинен в святотатстве лишь за то, что поколотил своего раба, когда у того при себе была серебряная монета с изображением Тиберия. Итак, Аполлоний, подойдя к градоначальнику, движением руки попросил объяснить, в чем дело. Тот отвечал, что не только не повинен в беззаконии, но, напротив, сам вместе с народом сделался жертвою беззакония и потому, ежели не позволят ему говорить, то погибнет не он один, а все горожане. Тогда Аполлоний, оборотясь к надвигавшейся