Евгений Богат - Чувства и вещи Страница 29

Человек — не автомобиль и не костюм; он меняется иначе, менее эффектно и однозначно, меняется не по капризам моды и не с безвольной уступчивостью резким переменам, вызванным развитием науки и техники; его душевная и духовная жизнь, усложняясь и утончаясь, не утрачивает, к счастью, этических ценностей, накопленных в течение тысячелетий. А утратив их, человек перестал бы быть человеком настолько, что ему и не понадобились бы ни автомашины новейших моделей, ни ультрасовременная одежда…

Говоря о том, что 800-е поколение на земле живет в совершенно ином эволюционном ритме, устрашая нас «шоком будущего», Элвин Тоффлер упускает из виду, что за нашим, 800-м, стоит 799 минувших поколений — они и делают этот «шок» в 799 раз менее опасным, чем он ему кажется. Потому что мы — «восьмисотое» несем в себе их чувства, надежды тоску по истине, боль, беспокойство духа. Мы несем в себе ту «нравственную информацию», которая могущественнее «шока».

И если в констатации ряда особенностей нашей действительно беспримерной эпохи можно и согласиться с американским социологом, то меры лечения которые он рекомендует, вызывают серьезные возражения именно потому, что Тоффлер опрокидывает традиционные нравственные ценности и зовет к созиданию неких таинственных, новых. Более того он хочет, чтобы каждый человек созидал собственные нравственные нормы, что похоже на абсурд этического солипсизма. Надежду на то, что выход из кризиса будет найден, он видит не в способности сохранения всего богатства достигнутого развития (по формуле Карла Маркса), а в сверхъестественном даре адаптации к любым переменам.

«Необходимы, — говорит он, — курсы развития индивидуальных способностей адаптации к будущему… Я вовсе не отрицаю пользы изучения иных времен нашей культуры, пусть все это останется в информационном плане и будет усвоено».

Иными словами пусть Эсхил, Рембрандт, Пушкин будут жить не в ткани наших душ, а в «блоках памяти», как могут они существовать и в «блоках памяти» электронно-вычислительных машин.

Для чего же нужны «курсы развития индивидуальных способностей адаптации к будущему»? Для того, оказывается, — и это, пожалуй, самое удивительное в логике Тоффлера, — чтобы будущее едва возникнув, становилось обыденным. Но ведь обыденное — в том пошлом понимании, которое сообщает ему социолог, — убивает лучшее в человеке не менее надежно, чем быстрая смена перемен и впечатлений, не уравновешенная «богатством достигнутого развития». Мир должен потрясать новизной непрерывно, как потрясает он героев Шекспира. Потрясать и побуждать к героическим действиям. Желтые нарциссы увядать не должны…

Возможно, читатель в этом месте мысленно спросит автора: но разве мы, «800-е поколение», действительно не отличаемся резко от тех, кто жил до нас, разве бурные перемены, обновляющие непрестанно облик планеты, не отражаются на нашем мышлении, на наших чувствах? Разве мы не иначе мыслим и чувствуем, чем люди… даже XIX века? Это далеко не праздные вопросы, они занимают сегодня умы философов-марксистов во всем мире. Размышляют над ними и «обыкновенные», от философии далекие люди; человек, как и в любую из эпох, хочет понять и самого себя, и окружающий его, действительно бурно сегодня меняющийся мир.

Волнуют эти вопросы и советских людей. Не так давно в «Литературной газете» — за «круглым столом», а потом и на страницах — шла дискуссия под несколько наивным названием: «Бледнеют ли наши чувства?»

В первой главе этой книги я рассказал о диспуте в кафе «Под интегралом», попытавшись дать «фрагмент интеллектуальной жизни наших дней». Познакомлю сейчас читателей с «фрагментом эмоциональной жизни». Как и в любом эмоциональном поиске, тут мало четких выводов и гораздо больше «импрессионистических мазков», но в самой их беглости, размытости, известной неопределенности — печать сегодняшнего поиска…

Бледнеют ли наши чувства в век бурного развития науки и техники?

8

«Человека формирует время. Сейчас эпоха требует от нас прежде всего деловитости. А раз так нечего пенять на то, что люди стали рациональнее и суше, чем их отцы и деды. Эмоции — штука накладная. Причем они обходятся дорого не только для самого человека, но и для всех, кто его окружает. Времена тургеневских барышень миновали, и те кто этого не понимает, плетутся в хвосте у времени».

Первый оратор «за круглым столом». Да у нас на дворе век техники, век космоса и электроники. И он не может не влиять на человека, не менять его не делать более рациональным. Но этот высокий творческий рационализм надо отличать от другого — мелочного и бытового. Я думаю, что последний идет от некоей нравственной, очень опасной глухоты и ограниченности…

Второй оратор. А все-таки изменился человек под влиянием нашего века или не изменился? Сейчас все больше появляется людей, которые рассуждают как автор известного нам письма. Мол, обойдемся без эмоции. Я не особенно верю, что могут сосуществовать два рационализма — «высокий» и «низкий» Любой рационализм овеществляет живое, человеческое будь то явление искусства, чувство, слово он обедняет и личность, и ее отношения с миром…

Третий оратор. Дело не в изменении человека самого по себе, а в том, что с каждым новым поколением вскрываются новые резервы его натуры. Причем резервы эти в точности соответствуют «повестке дня». Вчера в них не было нужды, и они не проявлялись, а сегодня… Вот, например, автор письма пишет о том, что люди стали рациональнее (читай — суше, расчетливее). Но ведь именно рационализм сейчас остро необходим. Оговорюсь заранее: я вовсе не считаю неизбежной проекцию деловых качеств на личную жизнь. Нужен какой-то своеобразный регулятор, и я уверен, что им успешно может служить творчество…

Четвертый оратор. Именно творчество! Помню, однажды мне пришлось присутствовать на традиционном теоретическом семинаре в Институте физических проблем, который возглавляет академик П. Л. Капица. Шел доклад по излюбленной здесь теме — о жидком гелии. Выступавший писал формулы, чертил графики и говорил на языке, обыкновенным людям недоступном. Я, честно говоря, хотя и инженер по образованию, тоже мало что во всем этом понимал и лишь следил за аудиторией. Достаточно было докладчику поставить какой-то значок над греческой буквой, изменить индекс или взять в рамочку формулу, как собравшиеся начинали реагировать самым бурным образом. Они смеялись, иронизировали, отпускали реплики. Это был целый спектр недоступных мне человеческих страстей. Я неспроста привел здесь этот пример. На мой взгляд, в том-то и состоит влияние на человека научно-технического прогресса, что он открывает перед ним ранее ему недоступные «ультрафиолетовые» и «инфракрасные» области эмоционального спектра, делает более многогранным его восприятие…

Пятый оратор. В научной работе, на производстве, когда создаются блага для общества, рационализм необходим, он должен быть профессиональным качеством ученого, изыскателя, инженера. Но в сфере личных отношений он, по-моему, должен переходить в свою диалектическую противоположность: здесь наиболее рациональным вариантом взаимоотношений между людьми должна быть такая «эмоционализация», которая обеспечивает наибольшую полноту счастья, скажем, двух любящих людей…

Шестой оратор. Сегодняшние молодые люди влюбляются и переживают, может быть, ничуть не меньше, чем шекспировские Ромео и Джульетта. Но нынешний Ромео исполняет в жизни не единственную роль влюбленного. Кроме всего прочего он работает или учится, и работа или учеба требуют от него часто огромного внимания и умственного напряжения. А иногда он и учится, и работает одновременно. Помимо этого Ромео может существовать и еще в нескольких качествах: быть спортсменом, самодеятельным артистом, рыболовом, болельщиком и т. д. Успех или неудача в каждой из этих жизненных ролей пробуждают в Ромео определенную гамму чувств. В результате он не в состоянии, хотя это ему и хочется, всю силу эмоций сосредоточить на предмете своей любви. Поэтому он начинает определять место Джульетты в своих планах: высчитывает, когда может с ней встретиться, сколько ей времени уделить. Он неизбежно задумывается, не мешает ли чувство к девушке его работе, учебе и другим делам, не так ли? Для современного молодого человека девушка не какое-то таинственное существо…

Оратор седьмой. Лично меня особенно тревожит не рационализм в области интимных, личных отношений или даже на работе, а рационализм в гражданственной, общественной жизни. Я имею в виду, в частности, расчет на успех или неуспех перед вышестоящими лицами и «влиятельными сферами» — расчет, которым руководствуются иногда на трибунах наших собраний. Это поопаснее рационализма в любви… Кстати, что такое, в сущности, иррационализм? Может быть, рационализм, доведенный до абсурда?