Александр Куланов - Обратная сторона Японии Страница 3

На слух однотоновый японский язык воспринимается значительно легче, чем двухтоновый китайский, четырехтоновый вьетнамский или щелкающее наречие бушменов пустыни Калахари. Стиль общения между японскими ровесниками (во всех смыслах этого слова) точно так же, как и у нас, подразумевает относительно небольшой словарный запас и несложные грамматические формы, так что вашему покорному слуге, совсем не ставящему целью всей жизни изучение японского языка, оказалось нетрудно влиться в межнациональное общение стажеров и аспирантов Токийского университета. При этом углубленное изучение даже разговорного японского языка способно доставить наслаждение и порадовать множеством лингвистических и филологических открытий – «божественный» язык (Япония, по традиционному убеждению части ее населения, – страна богов) не уступает в богатстве словарных форм «великому и могучему».

Русских людей в Японии разнообразие японского языка волнует лишь частично и только ту их немногочисленную часть, которая этот язык и изучает. Они делают свои маленькие, но ценные открытия, пишут в сообщества в ЖЖ и вообще двигают практическую лингвистику вперед. Но вот странная вещь: большая, подавляющая часть русских, живущих в Стране корня солнца (или Стране солнечного корня – так переводится название «Нихон» на русский), учит два звучащих по-разному языка. Да еще умудряется на этой почве друг с другом ссориться, делить что-то и исполняться друг к другу неистощимой злобы и агрессии.

Причина столь странного поведения в следующем. В японском языке есть пара-тройка звуков, передать которые на русском весьма затруднительно. Да, впрочем, на многих других языках – тоже, поэтому в каждом крупном, распространенном языке есть свой вариант транскрибирования японских слов. В русском языке таких аж два плюс один. Первый – официальный, так называемая поливановская транслитерация, передающая спорные звуки как «си», «дзи», «дзу». Второй – хэпберновская, то есть европейская. Она трактует те же самые звуки как «shi», «ji», «jи», то есть «ши», «джи», «джю». Вспомните разночтения «дзюдо» и «джюдо», «дзю-дзюцу» и «джиу-джитсу», «Фудзи» и «Фуджи» (раньше-то вообще было – «Хузи»!) и, наконец, эпохальные «суши-суси».

Копий и палочек для еды (они же хаси, они же хаши) об эти суси-суши сломано так много, что вряд ли стоит собирать их остатки. С точки зрения словаря правильно «суси», но этот предмет фастфуда стал уже самостоятельным брендом, попав в Россию из Америки и Европы (а не из Японии!), и менять теперь названия ресторанов «Суши весла» на «Суси весла» как-то странно. Дело вкуса, но мне лично кажется, что поливановский вариант ближе к звучанию оригинала, хотя и передает его далеко не точно. Другое дело, что сами японцы привыкли к американизмам, и в общении с иностранцами им самим частенько кажется, что «Шынджуку» звучит более по-японски, чем «Синдзюку», равно как и «Тошыба» с ударением на «ы» больше похоже на название фирмы, чем очень близкое к оригиналу произношение «Тосиба» с долгим ударным «о». Лично мне это сильно напоминает наше желание коверкать иностранные слова и кричать в общении с представителями других стран – может, им так понятнее?

Филолог Сергей Грис, с которым я познакомился вскоре после своего приезда в Токио, предложил свой – третий – вариант транскрипции. Он решил записать звуки теми буквами, которые наиболее близки по произношению к японским звукам. Получается «Щинджюку», «Тощиба», «сущи». Не спорю – действительно похоже, и даже очень. Но… совершенно не учтены особенности массового русского произношения. Все эти слова надо выговаривать очень аккуратно, с правильной артикуляцией, с акцентированием на мягких, шипящих согласных и точным воспроизведением гласных. «Щи», а не «шы». Однако наш язык устроен таким образом, что шипящие в нем произносятся довольно жестко, и очень скоро «Щинджюку» снова становится «Шынджуку». Получается грубо и коряво. По мне так лучше уж «Синдзюку», хотя и это не идеал. Тем более что родной язык способен оптимизировать произношение иностранных слов (Нью-Йорк, а не Нью-Йоок), а по-японски японисты говорят значительно правильнее, чем изучавшие японский в Японии неяпонисты. В японской речи звуки у профессионалов становятся свистящими, шипящими и так далее – все как надо. Часть упорно и крайне агрессивно долбящих свои «шы» гайджынов мне кажется излишне убежденной в своей правоте – они продолжают собираться своей гайджынской тусовкой на Шыбуе и отправляются оттуда на Шынджуку, а в качестве основного аргумента своей правоты и неправоты японистов приводят коронное: «Они все козлы тупые». Это их дело, никого не собираюсь агитировать за поливановскую транслитерацию, но в письменной речи, извините, буду придерживаться ее, пусть она и не идеальна.

Тем более что, несмотря на уверения части моих соотечественников-гайджынов в том, что шипящих и свистящих (то есть «поливановских») русских японцы вообще не понимают, меня все же или понимали, или тщательно скрывали, что не понимают.

Учитывая, что я никогда не собирался становиться лингвистом, то, выбрав подходящую лично для себя транскрипцию, я предпочел сосредоточиться на внефилологических наблюдениях. Учились мы по самому распространенному, доступному для понимания даже бака-гайдзинов учебнику «Минна-но нихонго» («Японский для всех»). Замечательная особенность преподавания по нему заключалась в том, что на занятиях каждую грамматическую форму мы повторяли с примерами из собственной жизни в Японии, и наши преподаватели-сэнсэи проявляли к нашей личной жизни живейший интерес. На практике это выглядело так (разговор идет по-японски):

– Скажите, чем вы занимались вчера вечером?

– М-м-м, я… делал уборку.

– Ах, вот как? К вам, наверное, должна была прийти гаруфурэндо?

– Гаруфурэндо? А! Girlfriend! Да, должна была.

– Вот оно что! Она русская или японка? Сколько ей лет? Какого цвета у нее волосы? Вы планируете остаться жить с ней в Японии или вернетесь на родину?

Вопросы сыпались как из рога изобилия. Заканчивалось обычно все одним и тем же: «Вы планируете остаться в Японии?» Японцы – люди чрезвычайно любопытные по своей природе, хотя их любопытство и носит обычно поверхностный характер. Но его как раз хватало, чтобы общаться с нашей группой, в которой среди 43 человек были представители 27 стран мира, и порождать очень комфортный уровень вежливой заинтересованности в делах друг друга. Большинство в нашей разношерстной компании представляли свои страны в одиночку. Группами – только китайцы и корейцы. Почти все отвечали на вопросы японского сэнсэя стандартными ответами, как бы включаясь в игру «Иностранная маска, я знаю о твоей стране все!». Раз вы китаец, вас обязательно спросят, сколько у вас детей и собираетесь ли вы заводить еще. Если кореец, то как вы относитесь к собачатине?, ну а мне… Мне тоже приходилось отвечать на стандартные вопросы, но, памятуя о теме своей стажировки – «Компаративный анализ взаимных имиджей России и Японии», я старался если не развенчивать мифические представления о русских, то хотя бы немного удивить японцев.

Учитывая мою специфическую биографию, это было нетрудно.

– Вы что делали вчера вечером?

– Гулял.

– Пешком?

– Пешком.

– Ах, вот оно что. И куда же вы ходили?

– В город Кавасаки, на станцию Мусаси-Мидзоногути.

– Это далеко от вас?

– Нет, 12 километров.

– Сколько?!

– 12 километров.

– И вы шли пешком туда и обратно?

– Да.

– А… сколько вообще вы можете пройти пешком?

– Не знаю, больше чем на 62 километра в день не ходил.

Как мне было объяснить японскому сэнсэю, что в военном училище 12 километров за расстояние никогда не считалось? А водка? До Японии я ее ни разу не пробовал – не испытывал такой потребности, и знаю много людей, которые ее тоже никогда не пили. Убедить в этом японцев я так и не смог. Как доказать человеку, для которого русский – это казак в папахе с бутылкой водки в руке, что я ее никогда не пил? Пришлось пробовать прямо в Японии, но это уже совсем другая история.

Большинство изучающих японский язык наибольшие трудности испытывают с освоением иероглифов. Мне кажется, это тоже в значительной степени результат психологической установки, вызванной отрицательным пиаром: «Иероглифы – это чудовищно! Их могут учить только китайцы и японцы». Эти и подобные им утверждения запугивают студентов еще до того, как они откроют первый учебник. Мне показалось, что освоение иероглифов напоминает первый прыжок с парашютом. Помню, я все время слышал, что это страшно. Когда же в армии мы начали готовиться к первому прыжку, то за две недели нас так замучили теоретической подготовкой и тренировочными укладками, а в воздухе так встряхнуло при болтанке, что, едва открылась дверь, мы ринулись в нее всем скопом и выпускающий взмок, пытаясь остановить нас, чтобы мы не спутались в небе в единый клубок. Тут уж не до страха – работать надо!