Георгий Гачев - Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью Страница 3

Наконец наступает высший момент: полет Руслана в небо на бороде Черномора — восхищение, упоение битвы — и вот удар, срезана борода — и сила истекает, наступает сладкая истома, тишина, утро и пробуждение. A propos — усекновение Русланом бороды Черномора — это русский вариант всемирного космического мифа, который у Гесиода в «Теогонии» выступает в рассказе об оскоплении Кроносом отца своего Урана (древнейшее проявление Эдипова комплекса). Суть этого мифа — отнятие эротической силы у прежнего поколения титанов, преисподних духов, гномов, укрощение стихий хаоса, поворот круга времени (Хронос) и начало Космоса, установление в мире нового строя: власть новых богов- олимпийцев наступит[3]. Вообще Пушкин — один из наиболее одаренных пониманием Эроса русских поэтов, и, как про Гомера и Гесиода говорили, что они дали эллинам их богов, так и Пушкин — русский мифотворец: он открыл русские варианты космических событий. Так, его поэма «Медный всадник» о том, как река: «космическая женская влага — отомстила городу, Петру (petra — камень по-гречески) за насилие над собой, — есть русский вариант мифа о потопе, известного по Библии, по греческому преданию о Девкалионе и Пирре и др. В поэме «Гавриилиада» он открывает то, что, по аналогии с Эдиповым комплексом, можно бы поименовать «комплексом Марии»: дева Мария в поэме Пушкина размышляет: Один, два, три! — как это им не лень[4].

Могу сказать, перенесла тревогу: Досталась я в один и тот же день Лукавому, архангелу и богу Но именно об этом мечтает русская женщина в любви: чтобы она одновременно была и ангельски светлой, духовной, божественной; и огненно-страстной, дьявольской; и просто человеческой; она хочет испытать зараз рай, ад и землю. И недаром подобные же хороводы мужчин заводят вокруг себя героини Достоевского: Настасье Филипповне нужен и князь Мышкин — ангел света, и черномазый Рогожин (который и заколет ее ножом: тоже эротический символ — прободения), и мелкий земной бес Ганя Иволгин, и свора разной нечисти и пузырей земли. То же самое и Наташе Ростовой пришлось пройти через романтически-идеаль-ную любовь к неземному князю Андрею, чувственную преисподнюю страсть к Анатолю Курагину, пока не сочеталась с земным Пьером Безуховым (были еще рассудочный Борис Друбецкой и лихой гусар Денисов). И в «Братьях Карамазовых» Грушенька играет мужским множеством, в которое входят: человечный Митя, инфернальный Вельзевул — сладострастник — отец — Федор Павлович Карамазов [5]! но ее влечет приблизить к себе и чистого ангела Алешу. Кроме того, на втором плане вокруг нее увиваются: рассудочный Ракитин, какой-то поляк — любовь девичества и т. д.2

Таким образом, везде мы сталкиваемся как бы с мужской артелью. Неслучайно и Эдипов комплекс в России совершенно точно выражен в романе Достоевского множеством братьев (Иван, Алеша, Митя Карамазовы и Смердяков), которые так или иначе причастны и совершают убийство отца Карамазова. Везде здесь на место западного принципа единоличности русский принцип артельности, соборности, множества

Это имеет связь с типом оргазма русской женщины, который можно проследить по сну Татьяны. Сон Татьяны — тоже восхищение девы. Поток в снегу — это видение эротической влаги мира; мосток через него хрупкий — это как покров девственности; пройти через мосток, оставить его за собой помогает медведь: от него исходит эротический испуг; бегство и погоня, продирание через лес — это перегонки самого страстного действа в ритме телодвижений: она падает, запыхивается. Само страстное действо, как езда на перекладных, состоит из нескольких актов — ступеней слияния с бытием, причащения к разным кругам мироздания (совершается в сжатом виде то же паломничество пилигрима сквозь мир, как и в «Божественной комедии» Данте).[6] Так, Татьяна, проваливаясь на новый этаж эротического исступления, попадает на шабаш чудовищ: «Один в рогах с собачьей мордой, Другой с петушьей головой, Здесь ведьма с козьей бородой… а вот Полужуравль и полукот. Вот рак верхом на пауке, Вот череп на гусиной шее» и т. д. Химеры, составленные из разных частей, — это в шабаше Эроса носятся и соединяются разные суставы, члены тел — и порождаются дивные новые существа от смешения: всесильный космический Эрос в своей страстной свистопляске все что угодно соединить может

Но видя этих чудовищ, Татьяна именно в себе обнаруживает эти возможности: что и в ней «хаос шевелится». Ведь если то, что мы видим днем, наяву, — это нам данное как объекты извне, то уж сновидение — это извлечение того, что таится в нутре нашем — это выявление состава нашего «я». И проваливаясь в ходе страстного состояния все глубже на новые этажи бытия, человек узнает свое родство со все новыми и новыми стихиями, чудовищами мира: у Татьяны это поток, лес, медведь, бесстыжая пляска химер — но это одновременно новое откровение мира себе и себя миру: срываются покровы, существа мира отверзаются навстречу друг другу, и между них воцаряется открытость — исчез эгоизм, и установилось всепонимание

И наконец является Он — Онегин: в самом имени обозначен всеобщий русский мужской «Он». Начинаются замирания и судороги: «Он засмеется — все хохочут; Нахмурит брови — все молчат». Завязывается захватывающий поединок за нее между нечистью и Онегиным (как в «Руслане» поединки богатырей). В нее вонзаются различные стержни: «Копыта, хоботы кривые, Хвосты хохлатые, клыки, Усы, кровавы языки, Рога и пальцы костяные. Все указует на нее». Близится высший миг. Входит Ленский предтеча, как архангел в «Гавриилиаде». «Вдруг Евгений Хватает длинный нож, и в миг Повержен Ленский». Нож обнажился — режущий, колющий. «Нестерпимый крик раздался… хижина шатнулась… И Таня в ужасе проснулась… Глядит, уж в комнате светло»

Отсюда видно, что и всякая чертовщина в гоголевских «Вечерах на хуторе близ Диканьки» имеет тоже своей подоплекой особую разновидность Эроса. Гениальный слух Пушкина в этом имени сгустил ряд стихий русского космоса. Во-первых: здесь спрятан огонь — в отличие от женского начала воды. Но это русский огонь — холодный «лед и пламень», снег, что тоже обжигает. Здесь и нега, а в соединении с именем Евгений Онегин — слышится игра: ген — нег («ген» род, по-гречески)

Как видим, сон Татьяны имеет структуру, сходную с сюжетом поэмы «Руслан и Людмила» Это сон вещий в нем предугаданы последующие события романа — гибель Ленского от руки Онегина Но он вещий именно оттого, что он эротический в своей подоснове так как все в мире пронизано Эросом, то во всяком явлении жизни можно узреть универсальную структуру страстного действа зарождение, разгорание, движение, кульминация и гибель Потому сны всегда «в руку»- сбываются Итак, в сне Татьяны — самом целомудренном слове русской поэзии, сне, который так упоенно декламируют идеальные русские девы, — открылось, как и там, в самом сокровенном, вгнездился и бьет пульс высокого Эроса Приоткрой эту тайну — девы с ужасом разбегутся, но деваться им некуда будет, ибо увидят, что они преданы, что подвело их самое интимное и дорогое — их собственное существо, — и там нет укрытия! А чего доброго — еще исключат сон Татьяны из программы средних школ.

Но если секс вгнездился в самое целомудренное слово русской поэзии, как же тогда можно говорить, что он не составляет «магистральную линию русской литературы»? Отгадка в том, что это — сон. Перед нами — не реальное страстное соитие, а сон, мечта о нем, выраженная причудливой игрой духа и фантазии. То есть секс представлен здесь в высшей степени косвенно, и не сам по себе дорог, но богатством чувства, игрой духа, которые он питает и дает им повод развернуться. Пройти из одного угла сцены в другой можно по прямой за двадцать шагов и в несколько секунд. Но вот выходит пара танцоров и превращает этот пятачок сцены в мировое пространство, где проносятся эльфы, эфирные тела, в мириадах телодвижений являют великолепие каждого шага, изгиба руки, божественность любой позы, — и забыто время — устанавливается вечность. В русской литературе в высшей степени развиты сублимированные! превращенные формы секса, где он выступает как Эрос сердца и духа

Причины этого могут быть или в том, что сексуальное чувство в России не обладает такой силой и интенсивностью, чтобы весь Эрос мог в нем, хотя бы на время, сосредоточиться, — или в том, что другие виды Эроса: любовь сердца, творчество духа имеют больший удельный вес в его составе. Собственно, и то и другое справедливо, и одно вызвано другим. Чтобы весь Эрос мог совпасть с плотью, человеческое тело, этот торжественный плод родной земли, должно сочиться солнцем, быть пропитано всеми стихиями национального космоса, быть божественно, — тогда и вкушение его будет полным священнодействием Но недаром так редка в русской живописи обнаженная натура, недаром, в сравнении с другими искусствами, слабовата скульптура, только тело русского мужчины или женщины принципиально не содержит основного состава национального космоса и не может полностью выразить существо русского человека — напротив преимущественное изображение его и его жизни и влечений дезориентировало бы, так как перетягивало б интерес к тому, что не самое главное, не столь существенно Отчего бы это? Ведь мы знаем по античной пластике, по фламандской живописи (Рубенс), что прекрасная плоть людей может восприниматься как главный цвет и плод общества: в пышных, сочных формах женщин, в натюрмортах с рыбами, плодами фламандцы наслаждались плодородием земли, отвоеванной ими у моря и любовно возделанной их трудом А в каких народах и странах может быть прекрасно прямое изображение сексуального влечения — в слове? Бесспорно, наиболее богатой культурой в этом отношении отличается французская литература: Рабле, Лафонтен, Парни, Мопассан И самые смелые сцены у них почему-то не коробят нравственного сознания, так что даже Лев Толстой, столь отчаянно отбивавшийся от власти чувственной страсти над человеком, восторженно писал о Мопассане (в предисловии к его сочинениям — в 1894 г), в котором чернь выискивала скабрезность и порнографию, — как о писателе, пробуждающем в человеке острое нравственное чувство Очевидно, здесь сбылась некая гармония между Эросом и Логосам. В этом народе, живущем среди природы, которая во всех отношениях, и плодородие земли, и влага, и тепло и яркость солнца, и воздух — соблюдает идеальное чувство меры, в общем нет ни гипертрофии духовности, ни разросшейся и подавляющей своими запросами дух телесности Лишь единственно, может, некоторый избыток chaleur (жара) имеется, который заставляет дымиться сочное, влажное тело земли в бодлеровских odeurs, parfums (запахах и ароматах), и вливает в sang (кровь) избыточный огонь и живость. Сладострастие здесь, довательно, вздымается как естественное дыхание национального Космоса — и слову, Логосу, общественному сознанию ничего не остается как любовно отталкивать наступающий Эрос, удерживать его в своих границах, — но отсюда между ними непрерывные контакты, хороводь! и обхаживанья друг друга, балансированье на грани И живость французского острого ума — esprit — в галантности и изяществе: в том, что он и дает сексу проявиться, и в то же время увиливает от его поползновений и сохраняет независимость духа и полет ума, так что секс во французской литературе представляет собой сцены игр между Логосом и Эросом Как французы уступают грекам в скульптуре, т. е. в пластике нагого тела, но превосходят все народы в модах — те искусстве сочетания наготы и одежды, в искусстве в меру приоткрывать покровы, так и французской мысли и слову чужды англосаксонская и германская глубинная туманность мысли, тянущейся к безднам, славянская стихийность и аморфность — те всякая обнаженность и беспредельность духа, — зато в высшей степени, развит стиль: приодетость мысли, форма слова Да и секс есть как бы домашний, приодетый, прикудрявленный и припудренный Эрос, лишенный космичности и стихийности вакханалий и введенный из мирового пространства в помещение салона и будуара, где Эрос стал Эротом, амурчиком. Уже Платон отличал в «Пире» двух Эросов: один — первоначало бытия, прародитель всего, а другой — сын Афродиты уже порожденный, малый Эрос, Эрот, то, что мы ныне обозначаем как «секс»