Дина Хапаева - Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий Страница 3

«Во Франции наблюдается некоторый прогресс по сравнению с тем состоянием невежества и заносчивости, в котором она находилась еще несколько лет назад. Сейчас переводят больше, чем ранее, но все равно недостаточно, так как переводы стоят дорого. Но по крайней мере исчезло представление о самодостаточности французской интеллектуальной жизни. Напротив, сегодня есть ощущение большого отставания…»

Такая точка зрения типична не только для представителей сугубо академической среды. Эрик Винь — один из ведущих сотрудников издательства «Галлимар»[26], полностью ее разделяет:

«Интеллектуальная жизнь выигрывает от того, что сегодня дебаты во Франции меньше, чем раньше отмечены потрясающим невежеством и отсутствием интереса ко всему, что происходило вне ее пределов…»[27]

Упоминание достижений в области переводов неизменно наводит на мысль об отсталости, как если бы распространение переводов вело не к удовлетворению, но к обострению интеллектуального голода.

«Сейчас переводится практически все, что выходит в Штатах… Мы преодолели наконец нашу отсталость. Конечно, мы не так быстро переводим, как итальянцы… Отставание было во всем, даже в переводах художественной литературы… Франция читала только своих великих… В последние 15 лет Франция была не очень продуктивна, следовательно, пора поставить часы на точное время, пора перевести все, что есть лучшего в мире, в Москве и в Петербурге…»

— считает Оливье Монжен, философ, автор книг по интеллектуальной истории, один из редакторов журнала «Esprit». В глазах интеллектуалов отсталость Франции выглядит столь непреложным фактом, что одна из программ переводов так и называется: «Программа преодоления отставания в переводах с немецкого языка».

Причины отставания Франции очевидны для моих собеседников. В его основе лежит, по их мнению, интеллектуальная замкнутость, которая была свойственна Франции в эпоху расцвета структурализма в 1960–1970-е годы. Вот как подытожил эти представления Бернар Конен, социолог, известный своими работами в области когнитивных наук:

«В ответ на вопрос о причинах отставания в переводах Дан Шпербер[28] вам скажет одно слово: „Гексагон“[29]. Французская культура была гексагональной и оставалась такой до 1980-х годов. Это модель, согласно которой все главное происходит во Франции. Все ключевые фигуры — французы: Дюркгейм, Фуко, Деррида, и нам не нужны ни американцы, ни итальянцы, ни русские… Даже Выготский не был переведен на французский — я его читал по-английски».

Пора, когда Париж был законодателем интеллектуальной моды, осталась в прошлом, и это к лучшему — так можно резюмировать эти настроения.

«Функционалистские парадигмы были последним моментом, когда Париж мог воображать себя создателем ортодоксии и интеллектуальным центром мира»,

— считает Жак Ревель.

Все облегченно вздыхают, упоминая о конце эпохи структурализма, ибо только теперь стало возможно начать преодоление «франко-французского провинциализма».

Единодушное стремление увидеть корни интеллектуальной отсталости Франции в эпохе структурализма не может не вызывать некоторого недоумения: ведь то была одна из наиболее плодотворных эпох интеллектуальной истории, когда Франция, без сомнения, играла лидирующую роль в развитии наук о человеке. Отрицание структурализма как «отсталого направления» становится понятно только в свете сегодняшнего разочарования в функционалистских парадигмах. Их прошлое величие воспринимается теперь исключительно как проявление односторонности, отбросившей Францию назад. Может быть, желание изобличить французскую замкнутость и провинциализм — наследие эпохи 70-х годов — скрывает разочарование в том, что расцвета наук о человеке не хватило на наши дни?

Тем не менее было бы ошибкой недооценивать силу культурного шока, который повлекло за собой осознание конца эпохи французской самодостаточности и уникальности. Тем более настоятельной должна была стать потребность в поиске новых горизонтов и источников вдохновения, «новой парадигмы» и свежих интеллектуальных ресурсов. Все взоры устремились за границу, которая одна, казалось, владела всеми секретами. Франция заново открывала для себя окружающий мир.

«Десять лет назад было ощущение огромного открытия, когда французские социальные науки осознали, что их великие дни остались в прошлом, что надо быть скромнее и следует интересоваться другими и смотреть, что происходит вокруг»,

— считает историк Франсуа Артог.

Эти настроения можно резюмировать фразой историка идей Франсуа Досса:

«Франция восьмидесятых годов наконец решила открыть свои границы. Она должна суметь преодолеть свою отсталость благодаря двойной встрече — с Соединенными Штатами и с Германией и сохранить при этом способность создать собственную новую парадигму, которая не будет простым переводом иностранных идей»[30].

Открытие Америки

Итак, интеллектуальная столица мира больше не в Париже. Заграница в целом выступает арбитром: ссылки на нее носят очевидно легитимизирующий характер. Например, обсуждая, какие авторы и направления особенно важны сегодня, Эрик Винь прибегает к указанию на «заграничную моду»:

«…Режис Дебре, Пьер Бурдье, Люк Ферри — это большие имена, которые в моде во Франции, а за границей в моде совсем другие люди: Шеффер, Болтански и Тевено, те авторы, которые развивают по-настоящему новые идеи»[31].

Путешествие воспринимается многими как главный — если не единственный — способ приобщиться к новизне. Поездки за границу преподносятся как важнейший фактор, приведший к радикальным переменам во французской интеллектуальной жизни после структурализма[32]. Местом, откуда экспортируются новые идеи и мнения, обетованной землей новаторства обычно оказываются США[33]. Право Америки быть новым центром мира признается за ней прежде всего благодаря тому, что она стала родиной когнитивных наук. Бурное развитие когнитивных исследований, начавшееся в Америке уже в 50-е годы., оставалось абсолютно незамеченным во Франции до начала 80-х годов. Когнитивные науки преподали французскому академическому сообществу наглядный пример отставания. С момента создания в Париже CREA («Центра исследований в области прикладной эпистемологии») в 1985 г. ситуация с когнитивными науками во Франции значительно улучшилась, но, похоже, пережитый шок был столь силен, что память о нем сохранилась и 20 лет спустя. Упреки, адресованные структуралистам в создании интеллектуального «железного занавеса», который так долго скрывал зарубежные чудеса, касаются в первую очередь когнитивных наук.

Вторым «американским чудом» считается аналитическая философия. Интересно заметить, что во Францию она прибыла как раз тогда, когда ее позиции оказались несколько ослаблены у себя дома. Середина 80-х годов — это не только момент появления аналитической философии в Париже, но также и время распространения французского деконструктивизма в Америке, приведшего к определенному ослаблению позиций аналитической философии в американских университетах.

Чем сильнее было раньше чувство самодостаточности Парижа, тем острее оказалась реакция на его исчезновение. Новый образ Америки как интеллектуального парадиза приходит на смену «структуралистскому» представлению о ней как об интеллектуальной пустыне.

«В 1970-е годы для нас американская социология была безликой, <ограничивалась одним> функционализмом, никто не подозревал о наличии в ней течений. Когда Бурдье перевел Гофмана, его восприняли как изолированного одиночку, хотя за ним стояла целая традиция»,

— вспоминает Бернар Конен.

Теперь в кругах адептов американских веяний превозносить Америку становится знаком распознавания своих и чужих. Америка превращается в идеальное место для работы, в образец исследовательских практик и преподавания, по сравнению с которыми французская система не просто не выдерживает критики, а выглядит примером закостенелого невежества.

«Мы печатаемся только по-английски, нас читают за границей, но во Франции наша работа не существует. Почему так происходит? Ведь важные книги публикуются и здесь. Но дело ведь не только в книгах, нужна лаборатория, курсы лекций… В Штатах тысячи студентов изучают книгу, которую я написал много лет назад, на занятиях со своими профессорами. Это создает базу, отталкиваясь от которой можно работать… Во Франции нет курсов по социальным наукам вообще. И профессора ничего не читают. И студенты ничего не читают, так как к курсам нет обязательной литературы. Итак, книга есть, но у нее нет необходимой экипировки — ее не комментируют студенты вместе с профессором, что является обычной практикой в США. Второй фактор, из-за которого у нас во Франции нет влияния — отсутствие практики оценивания преподавателей студентами и коллегами. Прохождение процедуры оценки деятельности дает гарантию, что вас прочитают ваши соперники и ваши потенциальные враги. Во Франции вы можете прожить всю жизнь, не будучи обязанным читать, хотя бы поверхностно, ваших коллег. Третий элемент, который имеет огромное значение, — это рецензирование книг. В Штатах есть множество научных журналов, и есть „Нью-Йоркское книжное обозрение“. Во Франции ничего этого нет»,