Ирина Паперно - Интимность и история: семейная драма Герцена в сознании русской интеллигенции Страница 3

Этот отрывок (никогда еще не печатавшийся) принадлежит к той части «Былого и дум», которая будет издана гораздо позже и для которой я писал все остальные... (X: 271).

К моменту смерти Герцена 21 января 1870 г. история его семейной драмы 1848—1852 гг. оставалась неопубликованной. Но интерес читателя к недосказанному (известному многим по слухам) был возбужден очевидными купюрами и намеками.

После смерти Герцена решение о том, публиковать или нет рассказ о семейной драме, зависело от его детей[18] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn18}. Многие годы они колебались. Старшая из двух дочерей, Наталия Александровна Герцен (в семье ее называли Натали или Тата), писала Марии Рейхель в октябре 1870 г.: «Хотели мы одно время печатать V-й том папашиных записок (“Былое и думы”), в котором он говорит о Ницце и об истории с Герв., но оказывается, что еще рано. <...> Рано или поздно надо будет напечатать, так как папаша это желал, — но пока мы отложили еще на некоторое время. Читала ты этот том или нет?»[19] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn19} В 1876 г., когда готовилось к печати первое посмертное издание собрания сочинений Герцена, его дочь решилась просить профессионального совета: она вручила (конфиденциально) копию рукописи Ивану Тургеневу. Тот не замедлил поделиться своим волнением (и рукописью) с критиком Павлом Анненковым:

Я сейчас окончил чтением ту часть «Былого и дум», в которой Герцен рассказывает историю своей жены с Гервегом, ее смерть, и т. д. (Мне эту рукопись вручила Тата.) С своей стороны я решительно против печатанья, хотя как читатель не могу об этом не жалеть, ибо все это написано огнем, слезами и кровью — я до сих пор нахожусь в состоянье того особенного нервного трепетанья, которое всегда возбуждают во мне герценовские исповеди[20] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn20}.

И Тургенев, и Анненков не только знали Герценов лично, но и были очевидцами того, как в Париже в 1848 г. завязалась их дружба с Гервегами. Тургенев в письме Михаилу Салтыкову-Щедрину, с которым он также поделился впечатлениями, писал: «Так писать умел он один из русских». Этому утверждению (ставшему знаменитым в позднейшей литературной критике) предпосылался не менее категоричный вердикт: «Жаль, что напечатать это невозможно»[21] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn21}. Анненков согласился с суждением Тургенева о невозможности публикации. Как кажется, главной причиной были опасения ответной акции со стороны вдовы Георга Гервега, Эммы (Гервег умер в 1875 г.), а именно публикации писем Натали Герцен к Гервегу. Анненков писал Тургеневу: «Подумать только, что в руках m-me Гервег находятся еще все письма к ее супругу бедной Натальи Алекс<андровны>»[22] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn22}. В конце концов первое собрание сочинений вышло (в 1875— 1879 гг. в Женеве) без интимного отделения части пятой.

Лишь один из членов семьи решительно выступал за публикацию. Это была Наталия (Натали) Тучкова-Огарёва[23] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn23}. Отношения с нею Герцена — отдельная история. Вкратце: когда Герцен описывал в мемуарах историю своей злосчастной семейной драмы, он был участником другой драмы. Таковой был его роман, а затем и тайный брак с женой его давнего друга и соратника Николая Огарёва, которая была ближайшим другом («близнецом») покойной Натали Герцен. Тщательно укрытая от глаз семьи, друзей и публики, эта вторая драма не отразилась в мемуарах Герцена. В течение многих лет Тучкова-Огарёва не переставала настаивать на том, что Герцен желал сделать историю с Гервегом достоянием публики. Она также уверяла, что он просил ее читать рассказ о драме его детям: «…велел мне читать его и Саше и Наташе — Ольге нельзя было, потому что она не понимала по-русски»[24] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn24}. Отклоняя объяснения детей Герцена как всего лишь предлог, Тучкова-Огарёва заявляла, что действительная причина их возражений кроется в том, что они омещанились: «Они попали в буржуазный круг и тем охладили к себе многих друзей Герцена»[25] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn25}. Что же до писем Натали Герцен к Гервегу, она полагала, что письма эти не сохранились: «…чего же ждут мещанские дети? <...> Это только предлог, и писем Наташи нет уже; кто бережет так прошлое?»[26] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn26} Позднее, в 1894 г., Тучкова-Огарёва изложила свою собственную версию драмы — по настоянию Е.С. Некрасовой, одной из первых исследовательниц жизни Герцена[27] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn27}.

После 1905 г. усилиями М.О. Гершензона, М.К. Лемке, Н.П. Анциферова публикация семейных документов и биографических исследований началась и в России, где имя Герцена долгое время было под цензурным запретом. В 1907 г. наследники Герцена доверили известному историку освободительного движения Михаилу Лемке публикацию собрания сочинений и писем Герцена[28] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn28}. Когда дело дошло до части пятой «Былого и дум», они заколебались. Внук Герцена, Николай Александрович Герцен (сын Александра Александровича Герцена, он, единственный из внуков, знал русский язык), писал Лемке: «В сущности, пресловутая пятая часть не содержит ничего компрометирующего Н. А. И если мы до сих пор не желаем издавать ее, то делаем это во избежание неприятной полемики с наследниками Гервега»[29] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn29}. (Эмма Гервег умерла в 1904 г.) А Михаилу Гершензону (который конкурировал с Лемке за право публиковать личные бумаги Герцена) Николай Герцен представил следующие доводы:

Есть много причин, по которым мы не можем сейчас публиковать пятую часть Мемуаров моего деда: прежде всего, мой дядя Моно не хочет, чтобы его жена узнала что-либо об этой истории. Вы, несомненно, сами помните, что дедушка высказывал некоторые сомнения о своем отцовстве по отношению к моей тетке Ольге. Затем вы знаете, что Гервег предстает там в крайне неблагоприятном свете. Поэтому мы уверены, что его наследники не остановятся ни перед чем, чтобы защитить его память[30] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn30}.

О возражениях мужа Ольги Александровны Герцен, Габриэля Моно (Monod, французского историка и поклонника Мишле), упоминали и другие[31] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn31}. (Какие-либо еще свидетельства о сомнениях Герцена насчет своего отцовства неизвестны.) Один за другим русские исследователи посещали дочь Герцена, Н.А. Герцен, жившую в Лозанне, с просьбой о доступе к рукописи интимного раздела пятой части. Среди них были Е.А. Ляцкий (в 1910 г.) и Н.П. Анциферов (в 1911 и 1914 гг.)[32] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn32}. В 1912 г. и Лемке осуществил свой давно задуманный визит. Отправляясь в Лозанну, он сильно волновался. За годы работы с рукописями Герцена его отношения с семейством Герценов приобрели эмоциональную нагрузку. Он писал Н.А. Герцен:

Частенько, особенно теперь, когда я весь ушел в Вашего отца, смотрю я на Вашу карточку и на карточку Николая Александровича, и много дум и много чувств возбуждают эти лица дочери и внука величайшего из русских писателей...[33] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn33}

Во время посещения им Н.А. Герцен в Лозанне в 1912 г. взаимная близость окрепла. Под конец своего визита Лемке сумел уговорить семейство предоставить ему копию рукописи. Привезя ее в Россию, он устроил чтение в избранном кружке гостей в доме меценатки В.А. Морозовой. Дочь Герцена одобрила это мероприятие (где проводился сбор средств на издание) при условии, «чтобы это не носило публичного характера»[34] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn34}. Как сообщал ей Лемке, некоторые из слушателей плакали (сбор средств увенчался успехом).

Вскоре дочери Герценов стало ясно, что близкие не в состоянии контролировать информацию о семейной драме. Беседа между Анциферовым и Н.А. Герцен, состоявшаяся в 1914 г. в Лозанне, проясняет мотивы, под влиянием которых позиция семьи изменилась. Вот как это описывал Анциферов:

Я напомнил ей письмо, которое она писала мне в 1911 году о неизданной части «Былого и дум», где говорится об уходе ее матери. Нат. Алекс. всплеснула руками: «Вот и Вы говорите об уходе. Неужели в России все так думают Ведь никакого ухода не было. Моя мать сумела победить свою страсть». И Нат. Алекс. достала «Былое и думы» и показала мне ее слова: «Я возвращаюсь как корабль в свою гавань, спасенная». «Ведь она же ездила в Турин встретиться с отцом из дому, из Ниццы, который она никогда не покидала. “Возвращаюсь” она писала в духовном смысле». Нат. Алекс. сказала мне, что ее потрясло известие, что в России существует такая точка зрения на семейную драму ее родителей. Она решила опубликовать все до последней строчки, чтобы реабилитировать память матери. Говоря это, она сильно волновалась[35] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn35}.

Лемке попытался исправить эту ошибку в своем комментарии к изданию 1919 г., где он перечислил тех, кто ее допускал, но успеха он не добился; так, в 1997 г. В.И. Кулешов вновь утверждал в печати, что Натали Герцен ушла от Герцена к Гервегу[36] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn36}.