Страдание и его роль в культуре - Юрий Миранович Антонян Страница 3

как Божественное наказание за грехи и как некий гарант того, что в загробном мире страдавшего ожидает только счастье, поскольку искупительная жертва Христа делает страдание залогом спасения. Самое страшное зло — мученическая смерть Спасителя — сердцевина христианской надежды, а искупительным является то страдание, которое отдано Христу, т. е. сострадание, так как Он соединил муки всех людей. Об искупительной сущности страдания писал и А. Шопенгауэр. Экзистенциалист видел в нем возможность открытия структуры «подлинного бытия».

Понимание человеком страдания развивалось со становлением личности, ее психологии в меняющемся мире, трансформациях в материальных и социально-психологических условиях, а также с развитием мысли, в первую очередь философской и религиозной. Первобытный человек знал страдание главным образом в виде физической боли от ран и болезней, мук от голода, холода, усталости. Чем более разумным он становился, тем все более мифологизировалось, получало сакральную окраску его отношение к страданию; достойное перенесение боли становилось доблестью, как, например, при мучительных инициациях мальчиков, когда они переходили в число воинов племени.

Страдание, как ни парадоксально, привлекает к себе несравненно больше внимания, чем его противоположности — радость и счастье. Это определяется разными причинами. Во-первых, человек воспринимает страдание как нечто из ряда вон выходящее, необычное, чрезвычайное, чего не должно быть, и поэтому акцентирует на нем восприятие. Во-вторых, страдание всячески поощряется религией. Здесь я имею в виду, главным образом, западную цивилизацию, вскормленную христианством, которое создало его культ. Не случайно фигура распятого на кресте, т. е. страдающего, Христа относится к числу главных символов западной цивилизации даже и в современном мире. Особенной приверженностью к страданию отличается русское православие, постоянно призывающее еще и к лишениям. Страдание глубоко проникло в психологию и идеологию народов России.

Причины страданий человек гораздо чаще, чем источники благополучия и довольства, ищет в потусторонней сфере. Поэтому страдание намного крепче связано со сверхъестественным миром, чем счастье. Эта связь тем сильнее, чем более конкретный человек причины наступивших и не-прекращающихся несчастий видит не в самом себе, а в чем-то ином — том, что лежит вне его и его возможностей и что он далеко не всегда способен понять и четко определить. Тем более что он приходит к выводу о причинах страданий не путем хладнокровных и рациональных размышлений, а посредством эмоций. Естественно, что внутреннее, субъективное далеко не всегда просто отделить от внешнего, в том числе потому, что первое во многом определяется вторым.

Г. Гегель рассматривал страдание как борьбу зла и добра. Борьба есть объективация страдания, это процесс, протекающий в конечности и субъективно ощущаемый как сокрушение души. Этот процесс — страдание, борьба, победа — составляет момент в природе духа, и он не может отсутствовать в сфере, где мощь определяет себя как духовная свобода[4].

Если иметь в виду страдание как атрибут бытия, то отношение к нему во многом определяет сущность человека: желательность, приемлемость страданий, даже их поиск может свидетельствовать как о стремлении очищения через мучения, так и о мазохистских тенденциях или об особенностях рабской души. Две последние установки способны вызвать ряд неблагоприятных последствий, если они господствуют в сообществах с низким человеческим самосознанием, низкой самооценкой, а также с тяжелыми материальными условиями существования. Но вполне возможно, что человек считает страдание несправедливым и в то же время чувствует себя неспособным что-либо изменить. Тогда он вынужден или бунтовать, или терпеливо относиться к своему положению, но это не имеет ничего общего с мазохизмом, особенно если индивид пытается найти и осмыслить истоки и причины мучений и катастроф, чтобы устранить их. Конечно, подобный разумный подход — удел немногих.

Значительная часть людей вообще не задумываются над тем, страдают они или нет, почему страдают, в чем смысл и назначение страданий и т. д. У другой части терпение выступает непременным уделом их жизненной адаптации.

Даже постижение смысла и назначения страдания не должно подразумевать отрицание существования зла, несправедливости и необходимости борьбы с ними. Жизнь любого живого существа от природы ориентирована на избегание страдания, и это является неотъемлемой частью основ этики, хотя мы далеко не всегда это осознаем. Стремление мазохистов к страданию нельзя расценивать в качестве исключения, поскольку оно для них вовсе не страдание, а получение удовольствия и удовлетворения. То же самое можно сказать о религиозных или политических фанатиках, которые (особенно первые) подвергают себя, казалось бы, самым немыслимым лишениям и мукам. Они по своему внутреннему убеждению остаются в выигрыше, и немалом, спасая собственную душу или верность политическому идеалу.

Человеку очень трудно смириться и принять несправедливое и бессмысленное страдание. Поэтому люди возмущаются против них, не могут принять их и понять, почему именно на их долю выпали мучительные болезни, нужда, тюремное заточение без вины и другие социальные несправедливости, неудачи, измены, непризнание. Их мучения подчас невозможно рационализировать и объективировать, понизив их уровень и остроту, а тем более согласиться с ними. Они этого не примут, особенно в случаях, когда сами виноваты в наступлении столь неблагоприятных для них последствий. Такой крест легче нести верующим людям, которые могут расценивать страдания как справедливую и заслуженную кару за собственные грехи. Подобный человек на психологическом уровне способен освобождаться от страдания, постигая его духовное для себя значение. Это значение вполне способна принять и неверующая личность, если для нее естественны тонкие эмоции, если она склонна к духовным исканиям и поискам высших ценностей, если она в силу чувства вины готова видеть причины наступивших бед в себе самой. Тогда и она, подобно глубоко верующему, увидит путь от темного состояния к светлому очищению.

Но очень часто отношение человека к своему страданию абсолютно превратно, когда он исходит только из своих интересов, извращенных представлений о добре и зле, забыв о собственной вине и возможности покаяния. Так бывает с самыми опасными преступниками, неоднократно обагрявшими свои руки кровью несчастных жертв, даже детей. Они обычно возмущаются, что их так сурово наказали. Их невозможно исправить, лишь читая нотации, здесь нужна кропотливая психотерапевтическая работа, но и в этом случае, несмотря на все усилия, далеко не все осознают заслуженность наказания. Между тем, если бы преступники поняли и приняли наказание, оно не показалось бы им столь суровым и они стали бы на путь просветления и очищения. Более того, такие личности могли бы почувствовать себя относительно свободными в самых суровых тюрьмах, даже победителями в духовном, психологическом смысле — победителями самих себя. Но преступники, которых я имею в виду, слишком детерминированы своим прошлым, зажаты в тиски своей жизнью, собственными представлениями о ней и ее бесперспективностью в бесконечных тюремных годах.

Полемизируя с А. Шопенгауэром, В. С.