Олег Лекманов - Сергей Есенин. Биография Страница 32

Вот ее, эту женщину, с лицом белым и круглым, как тарелка, эту женщину, которую он ненавидел больше всех в жизни, ее – единственную – и любил”[508].

С чем связано особое отношение Есенина к Райх? Не с этим ли “белым и круглым” лицом? Прежде всего стоит отбросить крайние (обычно женские) суждения о внешности Райх. Вряд ли “она была <…> классической безупречной красоты”, как вспоминает дочь от ее брака с Есениным – Татьяна[509]. Еще меньше доверия описанию с противоположным знаком, продиктованному ревностью: “Была З<инаида> Н<иколаев-на>, но она, ей-богу, внешне не лучше “жабы”. <…> Не ожидала; что угодно, но не такая. И в нее так влюбиться, что не видит революции?! Надо же!” (из дневника Г. Бениславской)[510]. Чаще всего ее находили привлекательной; мужчины были почти единодушны: “красивая, спокойная” (В. Чернявский)[511], “молодая интересная женщина” (П. Кузько)[512], “обаятельная женщина” (М. Ройзман)[513]. Характерно, что даже в злых карикатурах Мариенгофа чувствуется невольное восхищение:

Не любя Зинаиду Райх (что необходимо принять во внимание), я обычно говорил о ней:

– Это дебелая еврейская дама.

Щедрая природа одарила ее чувственными губами на лице круглом, как тарелка. Одарила задом величиной с громадный ресторанный поднос при подаче на компанию. Кривоватые ноги ее ходили по земле, а потом и по сцене, как по палубе корабля, плывущего в качку. Вадим Шершеневич в одной из своих рецензий после очередной мейерхольдовской премьеры нагло скаламбурил: “Ах, как мне надоело смотреть на райхитичные ноги[514].

Зинаида Райх с дочерью Татьяной 1920-е

Гротескные сравнения Мариенгофа лишь подчеркивают особую притягательность Зинаиды Райх: уподобляя части ее лица и тела ресторанным блюдам (“чувственные губы” как бы на тарелке лица, зад как бы на “громадном” подносе) и тут же перескакивая на “морскую” метафору (завораживающее покачивание тела на “кривоватых ногах”), мемуарист словно обороняется циничным анализом от наваждения женских чар. Чем оскорбительнее мариенгофовские выражения (например: “алчный зад”, разделенный искусной портнихой “на две могучие половинки”)[515], тем яснее они воспринимаются как гиперболы sex appeal. Так шарж превращается в миф.

Может быть, притяжение Есенина к Райх объясняется силой ее личности? Действительно, она была женщиной, что называется, с характером. Ведь не только же благодаря стечению обстоятельств Райх позже вышла замуж за другого знаменитого человека – Всеволода Мейерхольда и сама стала знаменитой актрисой! Обсуждая это чудесное превращение брошенной есенинской жены в любимую жену Мейерхольда и приму его театра, Мариенгоф язвительно заметит:

“Райх актрисой не была – ни плохой, ни хорошей. Ее прошлое – советские канцелярии. В Петрограде – канцелярия, в Москве – канцелярия, у себя на родине в Орле – военная канцелярия. И опять – московская. А в канун романа с Мейерхольдом она уже заведовала каким-то внушительным отделом в каком-то всесоюзном департаменте.

И не без гордости передвигалась по городу на паре гнедых”[516].

Но, желая уличить Райх-актрису “канцелярским” прошлым, мемуарист только лишний раз подтверждает ее человеческую незаурядность. Ведь, в самом деле, какой вывод напрашивается после ознакомления с этим “curriculum vitae”? Прежде всего следующий: за что бы Райх ни бралась, она всегда преуспевала и добивалась успеха. То, что в канцеляриях она достаточно быстро доросла от скромного секретаря до заведующего “внушительным отделом”, – закономерно. Во всем, даже в хлопотах по дому, она проявляла лидерский дух. Так, будучи замужем за Есениным, она “хозяйственна и энергична” (Т. Есенина)[517], вследствие чего в их домашнем “укладе начала чувствоваться домовитость” (М. Свирская)[518]. Став женой Мейерхольда, Райх развернулась в полную силу: “…Зинаида Николаевна возглавила хозяйство многолюдного дома, налаживала режим. Квартира, лишенная поначалу самого необходимого, стала быстро приобретать жилой вид” (Т. Есенина)[519]. С той же энергичной хваткой и предприимчивостью она действовала на театральном поприще. Неудивительно, что вскоре недавняя секретарша и домашняя хозяйка перестала довольствоваться ролью марионетки в руках великого мужа, получив право на голос и творческий поиск; взять хотя бы неоднократные уважительные ссылки на ее мнение и опыт в выступлениях Мейерхольда: “Нужно приветствовать тот почин, который сделала Зинаида Райх”; “Самый серьезный вопрос задает Зинаида Николаевна Райх”; “Актеры мало интересуются такими вещами, как тишина в зрительном зале (извиняюсь перед Зинаидой Николаевной <…> потому что она как раз этим любуется в “Даме с камелиями”)” [520].

Оставим в стороне вопрос о талантливости Райх, в любом случае проделанный ею путь свидетельствует о недюжинной жизненной силе. Однако только обаянием и сильным характером есенинской привязанности к Райх не объяснить. Ни женскими чарами, ни женской хваткой нельзя было надолго удержать поэта: влечение и “плен” уж слишком скоро сменялись отталкиванием и отвращением. Весьма характерна в этом смысле глумливая частушка Есенина, обращенная к Мейерхольду:

Ох, и песней хлестану,Аж засвищет задница,Коль возьмешь мою жену,Буду низко кланяться.

Пей, закусывай изволь!Вот перцовка под леща!Мейерхольд, ах, Мейерхольд,Выручай товарища!

Уж коль в суку ты влюблен,В загс да и в кроваточку.Мой за то тебе поклонБудет низкий – в пяточку.

В этих сомнительного поэтического достоинства куплетах проявляется не только нарочитое хулиганство поэта, но и инстинктивный жест. Реакцией на притягательность Райх (как и в мариенгофовских мемуарах) становятся грубая гастрономическая метафора (“закусывай”) и обсценные намеки (“задница”) на ее сильный характер – откровенная брань (“сука”).

Другое для Есенина было дорого в Райх: только с ней он жил по-настоящему семейной жизнью, только с ней имел дом.

“Однажды с Есениным мы ехали на извозчике по Литейному проспекту, – пишет Н. Никитин. – Увидев большой серый дом в стиле модерн на углу Симеоновской (теперь ул. Белинского), он с грустью сказал:

– Я здесь жил когда-то… Вот эти окна! Жил с женой в начале революции. Тогда у меня была семья. Был самовар, как у тебя. Потом жена ушла…”[521]

По дому и женщине, которая в его сознании была неразрывно связана с домом, он тосковал в последние годы.

Дом у Есенина был лишь в революционные годы. Вопреки бушующему в нем и вокруг него вихрю он верил тогда в возможность личной гармонии. Поэту казалось, что, разрешив все противоречия, он сможет и “с земли улететь”, и “в сердце дом построить”. Из своей внутренней бури он выводил семейное счастье, как в своей поэме – из “мирового кипения” райский град Инонию.

А между тем эта малая, домашняя Инония была обречена. Мариенгоф позже искал причину разрыва Есенина с Райх в житейском соре – в обмане, ревности и обиде:

“Зинаида сказала Есенину, что он у нее первый. И соврала. Этого Есенин никогда не мог простить ей. Не мог по-мужицки, по темной крови, а не по мысли.

– Зачем соврала, гадина?!

И судорога сводила лицо, глаза багровели, руки сжимались в кулаки”[522].

Вероятно, все же причина в другом: как ни тянуло Есенина к семейному очагу, еще сильнее несло его прочь от семьи. Этот роковой конфликт (снова – “корней” и “крыльев”) предопределил отношения поэта с Зинаидой Райх – и в итоге привел к разводу.

Алексей Ганин и Сергей Есенин Вологда. 1916

С первых дней их совместной жизни события разворачивались слишком стремительно – пока еще в духе авантюрного романа или комедии положений. Все в то лето 1917 года совершалось вдруг. Так, уже само предложение Есенина застало Райх врасплох: “ей казалось, что если она выйдет замуж, то выйдет за Алексея” Ганина и что с Сергеем ее связывают “чисто дружеские отношения” (М. Свирская)[523]. Характерно, что сцена решительного объяснения между Есениным и Райх в сознании мемуаристов ассоциируется с дорогой, движением, путешествиями: им запомнилось, будто решение принято второпях, на ходу – то ли на пароходе (“Для нее было до некоторой степени неожиданностью, когда на пароходе Сергей сказал, что любит ее и жить без нее не может, что они должны обвенчаться” – М. Свирская[524]), то ли в поезде: