А. Белоусов - Геопанорама русской культуры: Провинция и ее локальные тексты Страница 35

О. Сергий считал монастыри прибежищем изгоняемых миром грешников (например, женщин, родивших без мужа). В рассказах о недоверии к монастырям о. Сергия актуализируется характерная для народного православия оппозиция обыденного, стихийного вероисповедания и институциализированного, «грамотного»[110].

Итак, перед нами два набора меморативных фрагментов: в одном случае устных, в другом – письменных, искусственно сведенных воедино. Автор каждого из них не владел знанием всей совокупности, воспоминаний могло бы быть больше или меньше, но в обоих случаях очевиден определенный и ограниченный арсенал идеологических интенций, риторических схем и т. д. Разумеется, ряд сопоставлений можно было бы продолжить. Но и сказанного достаточно, чтобы сделать некоторые выводы.

Если образ московского харизматического батюшки основан на модели старческого пастырского служения[111], то образ о. Сергия строится как контаминация стереотипических черт таких персонажей, как добрый барин (или добрый начальник), деревенский знахарь и местночтимый «божий человек», юродивый-прозорливец (последних, кстати, в коллективной памяти весьегонских крестьян осталось немало: Гаврилушка, Фомушка, Иринья и др.). Соответственно, Сергиевский текст опирается на связанный с этими персонажами круг устойчивых сюжетных мотивов, клишированных формул и т. д.

Мы можем наблюдать, как «новый» текст учитывает предпосланные ему идеологические программы, культурные стереотипы, нарративные модели. Их различие проявляется яснее на фоне жанрово-тематической и общепрагматической близости рассматриваемых текстов. Эти различия, в свою очередь, обусловлены несовпадением исходных социокультурных контекстов. И водораздел здесь, на наш взгляд, проходит не только по линии город – деревня. Особое значение имеет граница между столичным и провинциальным. Заметим, что среди почитателей о. Алексея – как представители интеллигенции, так и «простой народ» (что особо подчеркивается в воспоминаниях). Но эта разнослойность в большой мере нивелируется двумя факторами. Первый – фактор места: так или иначе, все соприкасавшиеся с московским батюшкой жили или подолгу пребывали в Москве, сам иерей служил в церкви на Маросейке, и особенности текста, с которым мы имеем дело, во многом обусловлены этим. Второй – фактор среды: адептами и впоследствии биографами о. Алексея были люди, вне зависимости от социального происхождения принадлежащие церковному кругу и прихрамовой среде или тесно соприкасавшиеся с ними. Почитатели о. Сергия – в основном крестьяне Весьегонского уезда, а также жители сопредельных местностей и самого Весьегонска (33 версты от Федорковской церкви), приезжавшие лечиться к авторитетному целителю. И в данном случае сыграла свою роль, как представляется, провинциальная удаленность, захолустность этого маленького города и его уезда, расположенного в «углу» Тверской губернии и резко утратившего на рубеже веков свое торгово-транспортное значение в связи со строительством новых, более удобных водных и железнодорожных путей сообщения[112]. Преувеличивать значимость этого фактора не стоит, но и игнорировать его тоже было бы несправедливо: Весьегонск, а тем более уезд, не жил, конечно же, той напряженной религиозной жизнью, полной мистической экзальтации, идеологического экстремизма, апокалиптических и мессианских ожиданий, какой жили монастырские центры и крупные города – прежде всего столицы – в первой четверти XX столетия.

В этом и видится причина того, что экстраординарные способности священника из Весьегонского уезда представлены не столько в мистических, сколько в магических категориях, а его личностные свойства (добросердечие, строгость к себе и другим и проч.) – не как духовный дар, но как душевные и «профессиональные» качества[113]. Проявления и восприятие в провинциальной простонародной среде исключительной личной «силы» приходского священника были целиком обусловлены системой свойственных данной среде культурных стереотипов, которая и сыграла роль своего рода «авантекста»[114] в формировании устного предания.

Библиография

АГ СПбГУ – Академическая гимназия Санкт-Петербургского государственного университета.

Баранова В.: 1997, 'Стереотипы восприятия местночтимых сельских святых и связанные с ними сюжетные модели устных рассказов', Университетская гимназия-97: Тезисы докладов: (VI Научно-методическая конференция: Структура и содержание обучения в специализированных школах и классах. V Университетская конференция школьников. 25–30 марта 1997 г.), С. – Петербург.

ГАТО – Государственный архив Тверской области, Тверь.

Долгушев В. Г.: 1996, 'Вятские рассказы о колдунах', Живая старина, 1996, № 1.

Дурасов Г.: 1994, Московский батюшка: Воспоминания обо. Алексее Мечеве, [Сост. Г. Дурасов], Москва.

Купцов Б. Ф.: 1997, Весьегонск: Вехи истории, Тверь.

Струве Н. А.: 1989, Отец Алексей Мечев: Воспоминания; Проповеди; Письма, Ред., примеч. и предисл. Н. А. Струве, Париж.

СУСВС – Сравнительный указатель сюжетов, Восточнослявянская сказка, Сост. Л. Г. Бараг, И. П. Березовский и др., Л., 1979.

Черепанова О. А.: 1996, Мифологические рассказы и легенды Русского Севера, Сост. и автор коммент. О. А. Черепанова, С. – Петербург.

В. С. Неклюдова (Москва)

Россия и русские глазами современного провинциального священника

Летом 1999 г. старинный город Юрьевец переживал не лучшие дни. Расположенный на холмах, именуемых горами, он по праву заслужил название волжской Ялты, но это определение, положа руку на сердце, не казалось вычурным лишь немногочисленным отдыхающим да приезжим, среди которых выделялись художники со своими этюдниками. Местные жители вряд ли могли безмятежно любоваться Волгой, которая в этом месте, благодаря плотине, разлилась на семнадцать километров, и высоченной красавицей колокольней, вокруг которой с утра до позднего вечера с криком метались ласточки и стрижи. И тому были причины.

Заводы и фабрики, построенные еще до революции, в результате недавней поспешной приватизации стояли. Заборы были увешаны многочисленными объявлениями о продаже частных домов и обмене квартир. В городе в разгар жары на несколько часов веерно выключали электричество. На маленьком рынке, несмотря на смехотворные по сравнению с московскими цены, пожилые женщины кричали немногим покупателям: купите у меня! у меня! Но тут же за углом в магазине, расположенном в старом лабазе, другие горожане сахарный песок брали мешками.

Если мыслить по-государственному, то город четырех музеев и двухсот сохранившихся замечательных построек заслуживал бы более внимательного к себе отношения. Но вместо признания Юрьевца памятником русского деревянного зодчества середины XIX – начала XX веков со всеми полагающимися денежными вливаниями, он брошен на произвол судьбы. Город, без сомнения, прозябает, находя себе тайные и преступные занятия: красивый полусонный город оказался одним из перевалочных пунктов по распространению в России наркотиков.

Случайный разговор на улице привел меня в одну из действующих церквей, по местному преданию стоящей на том же месте, где когда-то служил протопоп Аввакум. В помещении храма состоялось знакомство с его настоятелем о. Ильей, восемь лет назад покинувшим Москву ради служения на ниве исконного православия. О. Илья принадлежит к новому поколению русского священства, поменявшему прежнюю, как правило гуманитарную профессию, на рясу провинциального попа. В прошлой жизни архитектор-реставратор, он превратился в строгого священника, плоть от плоти тех истовых батюшек, которые служат по церковным уставам, не делая поблажки ни себе, ни своим прихожанам. Но при этом о. Илья страстно хочет попасть в Костромскую семинарию, где есть специальные программы для подобных ему священников.

Он знает себе цену и спокойно говорит: «Для кого-то гадкий нелюдим, для кого-то вредный, а кому-то нравится – из других городов привозят детей». И продолжает: «Здесь храм благодатный. Хорошо служить уже и потому, что здесь находится величайшая святыня – мощи Симона Блаженного, и я чувствую его помощь во всем».

Интеллигентная речь, постоянные ссылки на «светского писателя Достоевского», особенно обильные цитаты из «Бесов», с одной стороны, а с другой – обличение Петра I как первого Антихриста, присутствие в речи выражений «голубая революция» и «кровавый комбайн» для характеристики современных и исторических политических перипетий – дают в целом образ жесткого человека, совпадающего в яростном неприятии мирских грехов с его далеким предшественником.

Его высказывания, касающиеся разных сторон жизни современной России, а также города Юрьевца и его обитателей, представляют несомненный интерес по причине отстраненности и «незамыленности» взгляда, присущего ему как бывшему столичному жителю и как местному исповеднику, пустившему глубокие корни в самой сердцевине типичной русской провинциальной жизни.