Мирча Элиаде - Мефистофель и Андрогин Страница 39

Важно, что магическая веревка является в Австралии также атрибутом целителей, то есть тех, кто обладает тайным знанием. Таким образом, на уровне австралийской культуры встречается тот же самый сюжет, что отмечался в Индии и в фольклоре средневековой Европы: наука, магия, магическая веревка, взбирание на деревья, небесный полет. С другой стороны, известно, что процесс инициации австралийских целителей представляет собой шаманическую структуру, поскольку содержит в себе отрубание головы и ритуальное расчленение инициируемого53. Короче говоря, два элемента, образующие rope-trick — восхождение на Небо с помощью веревки и расчленение ученика, — отмечены также в традиции австралийских колдунов. Не значит ли это, что «чудо веревки» имеет австралийское происхождение? Нет, но техника наполнения и мистическая философия похожи и чрезвычайно архаичны, поэтому нельзя сказать, что rope-trick является также исключительно индийским изобретением. Индия лишь переработала и вульгаризировала этот миф, совершенно так же, как индийская философия построила вокруг символики космических нитей (струн) и «сутратмана» целую мистическую космо-психологию.

Таким образом, мы вернулись к отправной точке нашего исследования — значению и функции «чуда веревки». На наш взгляд, важной кажется функция «чуда веревки» именно в культурном контексте, а точнее — в контексте тех архаических сценариев, что сделали возможным появление этого чуда. Мы только что увидели, что такие сценарии и та идеология, которой они проникнуты, происходят из среды колдунов. Демонстрация их имеет целью предъявление доказательства существования необъяснимого: священного мира магии и верований, доступ в который имеют лишь посвященные. Те образы и драматические темы, которые находят здесь свое претворение, и в частности, восхождение на Небо с помощью веревки, исчезновение и инициационное расчленение ученика, демонстрируют не только оккультное могущество магов, темы эти, кроме всего прочего, выявляют более глубинный уровень реальности, куда нет доступа непосвященным: они действительно говорят о тайне смерти и инициационном воскрешении, о возможности выйти за пределы этого мира и исчезнуть в плане «трансцендентальном». Образы, высвобожденные «чудом веревки», могут одновременно вызвать чувство причастности к тайной, невидимой, «трансцендентальной» реальности и чувство сомнения в реальности существования знакомого и «ближайшего» мира. С этой точки зрения rope-trick, как, впрочем и другие деяния магов, имеет положительное значение в культурном контексте: оно резко стимулирует воображение и мышление, поскольку ставит новые вопросы и проблемы и, в конечном счете, проблему «настоящей» реальности мира. Не случайно Шанкара пользуется примером rope-trick для того, чтобы проиллюстрировать тайну космической иллюзии; с самого становления философской мысли в Индии майя была магией в чисгом виде, и боги, в той степени, в которой они были «творцами», сами была «майинами»[105] — магами.

Кроме этого, необходимо учитывать «зрительскую» сторону «чуда веревки» (и аналогичных деяний). Фокусник (маг) изначально является режиссером. Благодаря его мистическим знаниям, зрители присутствуют при «драматическом действе», в котором они не принимают активного участия, в том смысле, что они в нем не «работают» (как это случается в других коллективных драматических церемониях). Вовремя «спектаклей» магов зрители остаются пассивны: они лицезрят. Им как бы представляется возможность представить себе, как может быть все сделано «без труда», просто «по волшебству», посредством тайной силы мысли или воли. Им также предоставляется возможность представить себе творческую мощь богов, которые творят не рукотворно, а силой своего слова и мысли. Подводя итог, можно сказать, что созерцание «спектакля», когда человек оказывается в ситуации «лицезрения» «чуда веревки», стимулирует в нем рождение целой истории о всемогуществе духовных знаний, о человеческой свободе и его возможностях выйти за границы привычного мира.

Эти немногие наблюдения над «чудом веревки» затрагивают лишь один аспект того символического комплекса, который привлек нас в нем. Любой из других аспектов в равной степени заслужил бы большого сравнительного анализа, который мы не можем здесь предпринять. Но и те примеры, о которых мы только что говорили, отчетливо выявляют следующее: будь то результат исключительных паранормальных способностей, присущих только привилегированным, или же это продукт человеческой фантазии — образ веревки или невидимой нити, связывающей человека с высшими мирами, служит для выражения исключительного положения человека, индивидуум сообщается с небом и богами, а следовательно, он избран богами и призван к культовому служению; в индийской философии образ невидимой нити используется как для выявления сущности Атмана, так и для описания взаимоотношений между Богом и его созданиями, однако в Индии, как и в Греции, и древней Европе, образ нити равным образом используется как для описания человеческого поведения в общем, так и для описания человеческой судьбы («нити жизни»; богини, прядущей судьбу), оси временного существования (кармы), а следовательно, и людского «рабского состояния». Целая категория связанных с этим образов выражает «лигатуры», производимые посредством магии или несомые смертью. Что же касается символики прядения, то хотя она и не находится в прямой связи с символикой нити, но продолжает и развивает ее.

Как мы уже неоднократно отмечали, образы эти собираются вместе для того, чтобы выразить идеи, похожие, но разнящиеся друг от друга. В различных контекстах образ нити или веревки может быть наполнен новыми нюансами. Это, однако, и есть основная функция подобных образов: они приглашают человека к размышлению, помогают ему думать и даже заставляют это делать, они помогают уточнить постановку проблемы, беспрестанно открывать новые значения, углублять знание и манипулировать им. Чрезвычайно знаменателен тот факт, что образ веревки или нити занимает главенствующее положение в воображаемом мире примитивных целителей и в экстрасенсорных опытах у людей современных, а также в мистических опытах архаических обществ, в индоевропейских ритуалах, в космологии и индийской философии, а также в философии греческой и т. д. Это указывает на тот факт, что образы нити, веревки постоянно будоражат воображение человека и его мысль. Значит, образы эти соответствуют чрезвычайно глубинному опыту и, в конечном итоге, выявляют ситуацию, положение человека в мире, которое невозможно выразить другими символами и образами.

1960 г.

Заметки о религиозных символах

Как мы много раз говорили, с некоторого времени в моду вошли символы1. В том, что изучению системы символов отведено сегодня привилегированное место, сказывается воздействие многих факторов. Это, с одной стороны, открытия глубинной психологии, и в первую очередь, тот факт, что деятельность бессознательного можно уловить посредством образов, фигур и сценариев, которые не следует понимать буквально; они представляют собой нечто вроде «шифров» ситуаций и персонажей, которые бессознательное не хочет или не может признать2.

Еще в начале века произошел взлет абстрактного искусства, а после первой мировой войны начались поэтические эксперименты сюрреализма, благодаря которым культурная публика освоилась с мирами метафорического и галлюцинаторного. Однако значение этих вселенных раскрывалось только в той мере, в какой удавалось расшифровать их структуры, имевшие «символическую» природу. Существовал и третий фактор, возбудивший интерес к символам: работы этнологов, изучавших первобытное общество, особенно гипотезы Люсьена Леви-Брюля относительно структуры и функций «первобытного мышления». Леви-Брюль считал, что «первобытное мышление» является дологическим; предполагалось, что в нем преобладает так называемое «мистическое соучастие». В конце жизни Леви-Брюль отказался от гипотезы дологического первобытного мышления, радикально отличающегося от современного и противопоставленного ему3. В сущности, его гипотеза не нашла массового понимания в среде этнологов и социологов. Однако гипотеза «первобытного мышления» оказалась полезна в той мере, в какой она повлекла за собой дискуссии между философами, социологами и психологами. А главное, она привлекла внимание интеллектуальной элиты к поведению «первобытного человека», к его психомыслительной жизни и к его культурному творчеству. Нынешний интерес философов, особенно европейских, к мифу и символу возник в большой мере благодаря книгам Леви-Брюля и спорам вокруг этих книг.