Оксана Захарова - История балов императорской России. Увлекательное путешествие Страница 4

В одной комнате устраивались танцы, в другой – шахматы и шашки (карты на ассамблеях Петра I не подавались), в третьей готовились столы с трубками, табаком и деревянными лучинками, используемыми для закуривания трубок. Если возможности не позволяли хозяину таким образом приготовить несколько гостиных, то столы с трубками, табаком, шахматами и шашками размещались в танцевальном зале, что было крайне неудобно: «В комнате, где дамы и где танцуют, курят табак и играют в шашки, отчего бывают вонь и стукотня, вовсе неуместные при дамах и при музыке».

Собрания начинались около пяти часов. Императрица с супругом, или с герцогом Голштинским, или с А. Д. Меньшиковым открывала бал. Каждый мог пригласить великих княжон Анну и Елизавету. Среди кавалеров в танцах отличались; государь, граф Ягужинский, австрийский посланник граф Кинский, министр Голштинский Вассевиц, граф Головкин, молодые князья Трубецкой и Долгорукий. Из дам умением танцевать выделялись: Елизавета Петровна, княжны Черкасская и Кантемир, графиня Головкина и княжна Долгорукая (будущая невеста Петра II).

В зависимости от места проведения бала одна или две пары могли танцевать менуэт, англез или польский – по желанию. «На ассамблеях при Петре Великом большею частию игралась музыка духовая, состоявшая из труб, фагот, гобоев, валторн и при них литавр и тарелок. Хотя высшее общество того времени считало еще неприличным предаваться музыкальным занятиям, а из русских светских дам только княгини Кантемир и Черкасская да графиня Головкина умели играть на фортепиано, тем не менее концерты в Петербурге и в Москве были не редкостью».

Угощение на ассамблеях состояло из чая, кофе, миндального молока, меда и варенья. Мужчинам хозяин предлагал пиво и вино. Лимонад и шоколад считались редкостью и подавались лишь на балах у герцога Голштинского и министра его Бассевица. Хозяин не смел принуждать гостей пить или есть, он лишь оповещал приглашенных о том, что имеет для угощения, и затем предоставлял им полную свободу, то есть каждый «может или танцевать, или курить табак, или играть, или разговаривать, или смотреть на других; равным образом всякий может спросить себе по желанию вина, пива, водки, чаю, кофе и сейчас получает требуемое».

Не позднее десяти часов вечера гости должны были разъехаться по домам. Не ходить на балы было небезопасно. Как-то раз, как вспоминает Берхгольц, было приказано всем дамам, не явившимся на одно из пиршеств 1721 года, прийти в Сенат и выпить определенную порцию вина и чистой водки. Жена генерала Олсуфьева, пишет Берхгольц, молила императрицу избавить ее от наказания, оправдываясь тем, что уже неделю она не покидает дом, будучи беременна в последнем периоде, и пить ей крайне вредно. «Тогда пошли к государю и просили его избавить на этот раз Олсуфьеву от явки в Сенат. Он отвечал, что не может этого сделать, что другия знатныя русския дамы оскорбятся таким предпочтением, оказываемым немке (Олсуфьева была урожденная немка. – Авт.). Генеральша так терзалась вовсю ночь, что наутро разрешилась мертвым младенцем. Исполняя указ 1718 года о пополнении кунсткамеры всеми монстрами и курьезами, она должна была представить ребенка и отдать его на хранение в кунсткамеру».

Общество влияло на личность. Нужно ли говорить, что многие женщины приобретали черты твердости, а зачастую и суровости. Так, при дворе Петра I рассказывали, что один из молодых аристократов, влюбленный в царевну Анну Петровну, признавшись ей в своих чувствах, молил вонзить ему в грудь меч и тем прекратить его страдания. «Дайте мне вашу шпагу, – спокойно отвечала Анна, – я вам покажу, что дочь государя вашего сумеет наказать безумного, забывшего к ней почтение!» Испуганный молодой человек, вложив в ножны оружие, молил о прощении.

Все празднества того времени делились на летние и зимние. В Санкт-Петербурге, например, зимние устраивались в здании Сената либо в Почтовом дворе на месте Мраморного дворца; летние давались в Летнем саду.

25 июня 1721 года в Летнем саду состоялось торжественное празднование коронации Петра I и 39-го года его царствования. Камер-юнкер Берхгольц, состоявший в свите герцога Голштинского Карла Фридриха, прибывшего в Санкт-Петербург просить руки дочери Петра Великого Анны Петровны, вспоминал, что, войдя в сад, герцог вместе со свитой отправился выразить почтение царской семье и увидел императрицу в богатейшем убранстве, сидящую около прекрасного фонтана. «Взоры паши тотчас обратились на старшую принцессу (Анну) – брюнетку, прекрасную, как ангел. Она очень похожа на царя и для женщины довольно высока ростом. По левую сторону от царицы стояла вторая принцесса (Елизавета), белокурая и очень нежная».

Восхищаясь платьями принцессы, сшитыми из красивой двухцветной материи, без золота и серебра, Берхгольц отмечает, что Елизавета Петровна имела за спиной прекрасно сделанные крылышки; у старшей сестры Анны они были отрезаны, но еще не сняты, а только зашнурованы.

Крылышки символизировали чистоту и невинность, уподобляя девочку небесному ангелу. После наступления совершеннолетия крылышки торжественно отрезали, но некоторое время девочка носила крылышки под шнуровкой, как бы в знак того, что ангел спустился на землю. Церемониал отрезания крылышек был весьма торжествен. Вот, например, каким образом он был совершен над Елизаветой Петровной, когда ей исполнилось тринадцать лет: «Император, взяв ее за руку, вывел из покоя императрицы в смежную комнату, где перед тем обедали духовенство, сам государь и все вельможи; здесь поднесли ему ножницы, и он, в присутствии государыни, ея высочества старшей принцессы, его королевского высочества герцога, придворных кавалеров, дам и духовенства, отрезал крылышки, которые принцесса носила до тех пор сзади на платье, передал их бывшей ея гувернантке и объявил, что принцесса вступила в совершеннолетие, нежно поцеловал ее, за что она целовала руки ему и императрице, а всем присутствовавшим подносила сама или приказывала кавалерам подносить по стакану вина».

Этот обряд совершался, по всей видимости, и в частных семьях, но с меньшей официальностью. С этого момента девушка считалась взрослой, ее освобождали от опеки и воспитателей, шили ей дамский гардероб и начинали вывозить на балы, вечера и другие публичные мероприятия.

Праздники того времени часто завершались фейерверками, полными политических аллегорий. Зажигались они летом на специальных баржах, которые стояли на Неве, напротив Летнего сада. Во время празднования Полтавской победы был зажжен такой фейерверк: «На двух столбах сияло по короне; между ними горящий лев; он коснулся одного столба, и он опрокинулся; затем лев перешел к другому столбу, покачнул его так, что и этот готов был упасть, но тогда из горящего орла, который словно парил над ними, вылетела ракета, ударила во льва и зажгла его; он разлетелся в куски и исчез, а наклоненный львом столб с короною поднялся и снова стал прямо».

Аллегорический смысл состоял в том, что русский орел побеждает шведского льва, который потряс короны двух союзников Петра Великого – Польши и Пруссии.

А вот описание другого праздника и фейерверка, завершившего один из праздников 1721 года: «Около девяти часов, когда вынесли все столы, уставленные сластями, вон, начались танцы в той же галерее, где танцевали в день празднования коронации. Царь с царицею, герцог со старшею принцессою и князь Меншиков – с младшею открыли бал немецким танцем. Царь после первого танца удалился к мужчинам. Около двенадцати часов зажгли фейерверк, устроенный перед самой галереей на нескольких для того приготовленных больших баржах. Между прочим горело изображение человека с бороной на голове для защиты от дождя и с русской надписью наверху «Дурное прикрытие», некоторые думали, что это намек на английскую эскадру, высланную для прикрытия Швеции во время опустошительных высадок Петра на Шведский берег. Покамест горел этот девиз, было пущено множество ракет, водяных шаров и маленьких бомб, или бураков».

Помимо танцевальных ассамблей устраивались прогулки на лодках по Неве.

«Приучаю семейство мое к воде, чтоб не боялись и полюбили море», – говорил Петр Алексеевич. Другой целью подобных праздников, возможно самой главной, было напоминание русским и иностранным гостям, что благодаря деятельности императора Россия побеждает своих противников не только на суше, но и на море.

Так как мостов на Неве еще не было, Петр Алексеевич раздавал всем приглашенным для переправы суда, написав лично инструкцию по управлению ими. Особо приближенным к императору было подарено по яхте.

Впереди флотилии и многочисленных лодок двигалась царская яхта, управляемая Петром I в костюме шкипера. В ней находились императрица, царевны Анна и Елизавета, Екатерина, Анна и Прасковья Ивановны. Все они в таких случаях одевались подобно женам саардамских корабельщиков: в канифасовые кофточки, красные юбки и небольшие круглые шляпки.